Мы год копили на семейный отдых.
Полетели втроем в Египет: я, муж и сын.
Море, солнце, ол инклюзив.
Я предвкушала счастье.
Настояла на покупке тура сильно заранее, потому что длительное предвкушение удовольствия тоже входит в стоимость.
Прилетели в Шарм-эль-Шейх, заселились в отель, искупались в море.
У меня тут же сгорел нос, но на концентрацию счастья такие мелочи не влияют.
Вечером взяли такси, поехали гулять в город. Шли по улице и наслаждались местным колоритом.
Сыну было четыре года. Он попросил мороженое.
Веселый смуглый дяденька стоял за прилавком в костюме эскимо. Он наскреб специальным круглым половничком пломбира в вафельный рожок, протянул ребенку мороженое, а к нему – пластмассовую разноцветную ложечку. Очевидно же, что ложечкой есть даже вкуснее.
Мы с мужем шли по другому континенту, по удивительной улице, запруженной необычными, непохожими на москвичей, жителями; впереди вприпрыжку скакал наш сын и ел мороженое.
Я испытывала искрящееся дистиллированное счастье.
Вдруг сын обернулся и что-то спросил у меня, при этом он держал ложечку около рта.
Я заметила, что ложка будто… откусана, в ней не хватает острого треугольного кусочка пластмассы.
А мороженщик точно давал нам целую, я запомнила.
Я бросилась к сыну, схватила его за плечи:
– Ты откусил ложку? Отвечай! Откусил?
– Фто? – напуганные глазищи ребенка наливаются слезами.
– Ты проглотил? Проглотил? Острый кусок пластмассы проглотил?
У меня бешено колотилось сердце. Я представила, как треугольный кусок ложки попадает внутрь и распарывает пищевод моего ребенка. Минута – и внутреннее кровотечение.
А я в чужой стране и понятия не имею даже, как вызвать скорую!
Меня сильно затрясло, муж побледнел, сын ничего не понял, но на всякий случай заревел.
– В отель! Такси бери, мчим в отель, там хоть инет есть, – ору я мужу.
Мы срываемся с места, бежим к машине, прыгаем внутрь, напугав водителя, напряженные, озадаченные, экстренно мчим по пробкам к спасительному вайфаю.
В лобби я пишу гиду сообщение, а потом, не дождавшись мгновенного ответа, звоню.
Я понимаю, что, если скажу обтекаемое: «Кажется, ребенок проглотил кусочек пластмассы», никто не придет и не спасет. Это звучит нестрашно, будто всполошенная мамашка просто кудахчет, создав проблему на пустом месте.
– Ребенку распороло пищевод, – сухо сообщаю я в ответ на беззаботное «алло» гида.
– Что-о-о?
Гид прилетел в отель через 15 минут, мы прыгнули в его машину, схватив с собой деньги и документы, и помчали в больницу.
По медстраховке, которая у нас, разумеется, есть, мы вправе обратиться не в любую клинику, а в ту, что указана в страховке.
«Только бы не ветеринарка», – испуганно думаю я. В голову лезет только страшное.
С врачом мы говорили через гида – он переводил.
Нет, нельзя рентген. Нет, нельзя УЗИ. Нет, нельзя МРТ. Это бесполезно. Такой кусочек не увидим. Ждите от двух до семи дней, как вошло, так и выйдет. Вот таблетки. Нет, не ребенку, а матери. Пусть успокоится. Дети вон стекла глотают и ничего.
Я смотрела на врача, как на пришельца с другой планеты, и никак не могла понять, как он сохраняет такое ледяное спокойствие в экстренной ситуации, когда у ребенка в любой момент может случиться внутреннее кровотечение! Что за уровень медицины такой? Мезозой?
Я вдруг все поняла.
– Миш, он просто не хочет лечить нашего ребенка! – прошептала я побелевшими губами, впадая в отчаяние.
– Скажите ему, что мы дадим денег! – попросил гида напуганный муж. – Взятку или как тут? Пусть не по страховке, а как частников лечат. Обычно с частников дерут даже за ненужные процедуры. Вот пусть узи-шмузи делают…
Гид перевел врачу этот пламенный спич, тот засмеялся.
При чем здесь деньги? Просто наблюдайте за ребенком, приезжайте, если станет хуже. Но это практически исключено. Все само выйдет. У меня следующий пациент, не задерживайте.
Нас навязчиво выставили из кабинета.
На обратном пути в машине было разлито гробовое молчание. Хотя гид был веселый: он трактовал ситуацию как «все обошлось». Я была подавлена. Я трактовала ее как «всем плевать».
Уставшие муж и сын дремали.
В номер мы вошли за полночь.
– Ну, звоните, если что, – сказал гид и сбежал в свою жизнь.
Сын спал, свернувшись комочком. Муж распластался на кровати и храпел.
Меня до макушки затопил страх.
У меня нет запасных детей, только вот этот, самый любимый на свете мальчик. Я слушала дыхание сына и не могла расслабиться. Уровень тревожности на максимуме.
Прикорнула под утро.
Перед тем как заснуть, сходила на ресепшен и раздобыла… горшок. Сыну почти четыре года, и он давно ходит в обычный туалет, но тут другой случай.
Мы теперь ждем. Чуда.
Муж с сыном проснулись бодрые.
– Мы сейчас позавтракаем и пойдем в аквапарк! – заявил муж.
«Нет, я разведусь с этим равнодушным бессердечным человеком!» – со злостью подумала я.
– Какой аквапарк? А если вдруг что?
– Что? – не понял муж. – Ты предлагаешь сидеть в номере и смотреть на ребенка? Поставить отдых на паузу? Нам сказали наблюдать! Вот я и буду наблюдать, как мой сын катится с горки, а не сидит, бледный, в номере.
И они пошли в аквапарк.
Потом на море.
Потом на обед.
Я ходила за ними как тень, но не жила, а ждала.
Это разное. Я не веселилась, была напряжена, без устали высматривала в ребенке признаки бледности. Но сын был весел, счастлив и подвижен, и никаких признаков недомогания не демонстрировал.
Перед дневным сном он сходил на горшок, и я коршуном бросилась на «добычу», искать пластмассу. Но ее не было. Было много переработанного продукта жизнедеятельности, а пластмассы – ни грамма.
Значит, она еще внутри. Продолжаем наблюдать.
На третий день муж предложил съездить на экскурсию в город. Увидев мои расширяющиеся от ужаса глаза, успокоил:
– Ты можешь взять с собой горшок, раз ничего, кроме этого, тебя не интересует.
Муж вышучивал мой страх, как бы обесценивал его. В ответ на мои истерики говорил, что выбирает услышать, что сказал врач, а не внутренний паникер. Что он тоже переживает, но предпочитает концентрироваться на хорошем, а не плохом.
– Просто ни гиду, ни врачу нет дела до нашего сына, – хмуро бурчу я, вернувшаяся минуту назад из туалета, в котором распотрошила горшок с очередной порцией долгожданного г…вна, но не нашла в нем ничего нового.
Мы поехали на экскурсию в город.
Я ничего не запомнила.
Есть такой анекдот про мужика, который прилетел в Голландию и пил там беспробудно. На вопрос друзей, как ему Голландия, он честно ответил: «Ну и пьют в этой вашей Голландии!» Вот и я так.
Я не запомнила Шарм-эль-Шейх и его колоритные красоты, запомнила оранжевый горшок с треснувшей спинкой.
Муж с сыном брали от этого отдыха все. Там рано темнело, уже где-то к 18:00 сгущалась тьма, и они вечерами брали фонарики и шли на экскурсию… по крышам близлежащих отелей.
Это было весело и интересно. Они приходили, взбудораженные приключением, каждый раз с новыми находками: то глиняную фигурку повара принесут, то пойманного сверчка, то забытые кем-то нарукавники.
Я же даже не загорела толком, хотя загорать очень люблю. И купаться.
И радоваться жизни.
Но я была занята более важным делом – страдала. Была бледна и подавлена.
На седьмой день я пошла исследовать утренний стул сына и обнаружила там кусочек пластмассы.
Он вышел! Совершенно спокойно и безболезненно.
Я сползла по стене в ванной комнате и разрыдалась. Меня отпускала паника, сдувалась, как воздушный шар.
Я наплакалась всласть и… пошла собирать вещи – вечером самолет.
Муж с сыном ушли в аквапарк, полетать с горок на прощание.
Я упаковала наши пожитки в чемодан, села на кровать и вдруг осознала страшное: я пропустила отпуск.
Просто не заметила его.
Заметила страх, панические сны, усталость от ожидания.
А солнца и долгожданного счастья – не заметила.
Мой муж жил, а я ждала… г…вна. Вся неделя – тягучее ожидание новой порции.
И все. Все семь дней превратились в это содержание горшка.
Но самое страшное тут даже не это, а то, что я сама это выбрала.
Муж тоже любит сына и тоже волновался. Но он выбрал жить.
Он не превращал свое «сегодня» в «черное сегодня» ожиданием «черного завтра». А я превращала.
Яркий день – в черное, дурнопахнущее сегодня, и завтра, и послезавтра.
Это такая метафора бомбическая.
Вся наша жизнь полна опасностей. Никто от них не застрахован.
Болезни, аварии, эпидемии, пандемии, ДТП, форс-мажоры, цунами, землетрясения, сосульки, падающие с крыш, обстоятельства непреодолимой силы.
Все это может случиться с каждым. И каждый волен выбирать, как ему жить: вжав голову в плечи в ожидании, что в любой момент обвалится потолок, или кирпич прилетит по темечку, или просто жить и радоваться весне.
Означает ли эта тактика, что кирпич не прилетит? Нет. Она лишь означает, что ты сконцентрирован на будничном счастье, а не на кирпиче. На том, что у тебя есть, а не на том, чего нет.
Жить и не ждать г…вна – это знаменатель таланта быть счастливым.
Счастье – это выбор.
Как просто и как мудро.
Я усвоила урок.
Я теперь всегда выбираю счастье, по крайней мере, стараюсь. А если замечаю, что срываюсь в деструктивные мысли, сама над собой шучу: «Опять оранжевый горшок притащила? Он у тебя встроенный, что ли?»
Живите ярко, дышите морем, а не г…вном.
А если вдруг завоняло, то заметьте это и избавьтесь от встроенного горшка с его содержимым.
Помните, счастье – это выбор, который вы делаете каждый день!
Самый сложный в финансовом плане год пришелся на мои пятнадцать лет.
Денег не было, еды не было.
Осенью на даче мы с мамой накопали два мешка картошки. Это была наша инвестиция в зиму.
Мама отчаянно искала варианты подработки, приезжала домой разбитая и уставшая, ложилась на диван плакать.
Папа пил. Где находил алкоголь и на что выменивал – непонятно. Продавать в доме было уже нечего.
Мама шипела на папу вечерами, думая, что я не слышу: «Лучше бы о дочери подумал, водку на макароны выменял».
Но я все слышала.
И понимала.
И мне было страшно.
Казалось, что еще немножко, и мы станем умирать с голоду.
Штаны мои совсем износились, обувь чавкала, заикаться об этом было бесполезно: только добить маму бесконечным списком незакрытых потребностей.
В тот день мама пришла домой рано и объявила побелевшими губами:
– У меня украли деньги.
– Какие деньги?
– Я заняла, а у меня из кошелька вытащили.
– Как? Где? Когда?
– Это важно? – зло спросила мама.
И легла. По дому разнесся стойкий запах валокордина. Она тяжело дышала.
Нет, не важно. Важно лишь то, что мы теперь не просто на нуле, а в минусе.
Я пошла на кухню, сварить картошки на ужин. Еда меня успокаивала.
Особенно когда меня трясло от страха.
Ночами в тот период я долго не могла уснуть: мысли об ужасах безденежья безжалостно атаковали.
Из-за недостатка информации, наивности и недалекости я совершенно не учитывала имеющихся активов (дача, квартира), в моем понимании было так: как только закончится еда, мы просто ляжем и умрем.
Ведь нет того телефона, позвонив по которому можно сказать, что по вот такому адресу нечего есть, и тебе привезут пельмени.
И почему-то я четко помню, что мне было очень стыдно. Хотелось скрыть, что денег нет, изображая беззаботность. И как-то особенно обидно было замечать у одноклассников новые портфели, сапоги и кофты.
Меня это триггерило. Слово такое модное – триггер. В переводе означает: цепляло, било по мозолькам.
Помню, что было самое начало февраля.
Я смотрела в окно на угрюмую бесснежную мглу и чистила картошку.
Почистила девять картофелин. По три на каждый рот. И поставила варить.
И тут…
Я импульсивно решила пересчитать оставшуюся картошку. Чтобы понять, сколько времени у нас на неголод.
И пересчитала.
Получилось что-то около трехсот картофелин.
Если есть только картошку каждый день, то хватит на целый месяц. А если есть не по три, а по две картошки, то на два. А если есть не каждый день…
Меня это успокоило. Два-три месяца гарантированно есть, что есть.
Это хорошо. Это время, за которое что-то непременно изменится к лучшему.
Обстоятельства. Или я.
В ту ночь я заснула легко и крепко.
Дальше я стала думать.
Мне пятнадцать. Кто может взять меня на работу? Неофициально.
Помыть пол (я умею), принести что-то (я сильная), присмотреть за кем-то (я ответственная) или что-то в этом роде. Может, на рынке?
Маме говорить ничего не стала. Скажу, если найду подработку. А если не найду, зачем ее расстраивать?
Я стала искать. И пересчитывать дни в картошки.
Я была очень стеснительная девочка, сложно вступала во взрослую коммуникацию, плюс подростковые прыщи, щедро и хаотично заполонившие мое лицо, заставляли меня ходить, низко опустив голову.
Но картошки каждый день оставалось все меньше. И это заставляло меня стучать в палаточки на рынке и спрашивать:
– А вам не нужны помощники?
Когда картошек осталось чуть меньше двух сотен, я нашла тетю Клару. Она работала на Домодедовском рынке, торговала конфетами. Не самый ходовой, но веселый товар.
У тети Клары был роман с грузином, который торговал овощами на другом конце рынка.
Тетя Клара бегала на свидания, а меня оставляла дежурить вместо себя.
Платила конфетами и сезонными овощами от ухажера. В зарплату входило условие – хранить тайну. Если спрашивали про Клару, полагалось отвечать, что у нее крутит живот.
Клара обесценивала любовь до диареи, чтоб никто не догадался. Но рынок – это маленькая мафия, там ничего не скроешь, и, когда я на вопрос соседок отвечала про живот, все понимающе хмыкали и шутили, что живот ее болен гогиной (производное от ангины и Гоги).
Меня устраивало. Я сидела в теплой палаточке с обогревателем и делала уроки. С карамелькой за щекой. Домой приносила шоколад, зелень и иногда мясистые помидоры.
Сначала врала маме, что угостили.
Потом призналась.
Мама рыдала в голос: «Моя дочь – отличница, идет на красный диплом – на рынке! В грязи!»
– Почему в грязи? – защищала я чистоплотность тети Клары. – Там чисто и тепло.
Я проработала там сто картошек. Ой, то есть чуть меньше месяца. Потом мама нашла работу, а тетю Клару уволили за то, что она крутит хвостом, а конфеты не продает.
А еще мы с мамой поехали на дачу и рано посадили новую картошку. Потому что была ранняя весна.
А я еще, хоть и ненавижу возиться в земле, посадила грядочку с укропом.
Я очень благодарна тому опыту и мешку картошки.
Я так много поняла в свои пятнадцать.
Неопределенность пугает сильнее, чем голод.
Если я не могу изменить общую неопределенность, я могу создать прямо в ней островок определенности, например, посчитать свою картошку.
Картошка – это ресурс.
Плохая новость: он ограничен. Мешок, всего мешок.
Хорошая новость: он есть. Мешок! Целый мешок!
Можно учиться питаться меньше и реже – и растянуть свой мешок картошки на подольше.
О проекте
О подписке