По долинам и по взгорьям

Шла дивизия вперед,

Чтобы с бою взять Приморье —

Белой армии оплот.

Из военного марша времен гражданской войны.

Слова М. С. Парфёнова.1922

Светлой памяти…

Светлой памяти Юрия…

Светлой памяти Николая…

Ибо никто из нас не живет для себя, и никто не умирает для себя; а живем ли – для Господа живем; умираем ли – для Господа умираем: и потому, живем ли или умираем, – всегда Господни.

Ибо Христос для того и умер, и воскрес, и ожил, чтобы владычествовать и над мертвыми и над живыми (Рим.14:7,8,9).

Из Дневного Апостола в субботу 17 августа 2019

«Удел всех человеков на земле, удел неизбежный ни для кого, – смерть. Мы страшимся ее, как лютейшего врага, мы горько оплакиваем похищаемых ею, а проводим жизнь так, как бы смерти вовсе не было, как бы мы были вечны на земле.

Гроб мой! отчего я забываю тебя? Ты ждешь меня, ждешь – и я наверно буду твоим жителем: отчего ж я тебя забываю и веду себя так, как бы гроб был жребием только других человеков, отнюдь не моим?»

Свт. Игнатий (Брянчанинов)

Часть первая. Пролог

В этой роще березовой,

Вдалеке от страданий и бед,

Где колеблется розовый

Немигающий утренний свет,

Где прозрачной лавиною

Льются листья с высоких ветвей, —

Спой мне, иволга, песню пустынную,

Песню жизни моей.

Н. Заболоцкий

I

– Дирк, русская эскадра^[1] встала на якорь. Снаряди людей и нанеси визит, – как-то словно между прочим и какой-то дружеской просьбой прозвучал этот голос вслед за звуком неожиданно хлопнувшей двери. Дирк поднялся навстречу вошедшему и отдал приветствие. Наверное, это была встреча двух друзей. Один хороший друг пришел к другому из какого-нибудь соседнего форта.

Но это была гражданская война. Третий год этой борьбы мятежного Юга. И капитан Дирк Лесс знал: у полковника просто всегда такая манера. Разговаривать и держаться. Но это приказ. И значит, он должен, как в той поговорке «Do or die» – «Сделай или умри»: и дать смотр отряду, и попасть в штаб, и оказаться одновременно на этих кораблях.

– Немедленно, – уточнил полковник и вышел.

– Сделай или сдохни, – не удержался и произнес Дирк вслух. Но уже снова прикусил язык. Фамильная черта. Молчать. Всегда просто молчать. Как ни в чем не бывало. Хоть что там и хоть как. Они все были Лессы. С серо-стальным взглядом своих серо-голубых глаз.

Он сложил бумаги, закинул в сумку. Немедленно так немедленно. Сейчас забежит на минутку на корабль и тут же рванет в штаб. Дирк все-таки на мгновение задумался. Неуважительный это будет визит по отношению к русской эскадре. Второпях, без этикета и не по чести. Только и на назначенное время в штаб соседнего полка тоже особо не опоздаешь. Прямо точно один выход: «Сделай или умри…» Еще и жена приехала погостить в форт. Теперь одна должна ехать обратно, а он собирался еще и успеть проводить. Она-то, конечно, и сама доедет назад на ранчо, и у нее есть провожатые, но все равно:

– Хорош джентльмен, – подумал он.

– Это еще ничего, Дирк, – прозвучал тихий голос жены, словно в ответ на его мысли. – У тебя есть хотя бы такой выбор: «Сделай или умри». У меня бабушка всегда говорит по-другому: «Умри, но сделай», – улыбнулась она.

Это была его Энни. Его дорогая, темноглазая и темнокудрая Энни. Улыбка, лучистый, ясный взор и всегда тихое, молчаливое спокойствие. Все равно через что – сквозь смех или сквозь слезы. Сильное, светлое спокойствие. Очаровывающее своей доблестью и своей такой хрупкой силой.

– Да, – согласился он. И вдруг понял: «Эврика!»

Она уже отошла и стояла у окна. Стояла спиной. Он не знал. Его огорчения и досады всегда были и ее огорчениями и досадами. Но она была – Энни. Всегда такая сама по себе. Все нипочем, и всегда этот тихий, ясный взгляд. Она умела. Наверное, просто всегда и нельзя было по-другому. Спокойствие, только спокойствие: «Не хвалю того врача, который не помогает страждущим, но сам заражается болезнями… <…> Не видишь ли, что если при ранах появляются еще нарывы, а при воспалениях опухоли, то они усиливают боль, а руки легким своим прикосновением уменьшают ощущение боли»^[2]. Но Дирк не знал, какая порой бывает печаль и грусть эта улыбка. «…Ибо сила Моя совершается в немощи» (2 Кор.12:9).

Солнечный полуденный луч золотил комнату. Она надела уже перчатки, белые, такие же белые, словно какие были и у них, офицеров. Вся такая темно-синяя в своем платье, и это был такой же цвет, словно цвет его собственного мундира. Дирк не понял всех тонкостей своего невольного впечатления. Что еще это просто красивое платье. И простое и строгое. И со стоячим воротником. И осанка, и взгляд, и весь облик. Скромный и вместе с тем элегантный шик.

Это была русская эскадра. Российская Империя не признала мятежной Конфедерации. Прислала свои корабли. Прикрыть Нью-Йорк и Сан-Франциско от возможного нападения Британии, если та выступит в этой гражданской войне на стороне Юга, как ожидалось. Англия. Общий враг и общие интересы. Или просто – Россия? Она такая, Россия. Или Русь, как там ее еще зовут. «Никакому ворогу…» Ни на суше и ни на море. Дирк знал. Когда он был еще ребенком, по соседству с имением жила русская переселенка Лидия, или Линда, как они ее звали на американский манер. Была у них домашней учительницей. И любила детей. И свою Родину, и свой язык, хотя и переселенка. Учила малышей русскому. И рассказывала русские сказки и былинные истории. А теперь вот эта русская эскадра. Этот неотложный визит во что бы то ни стало. Судьба. Но еще у его Энни – и бабушка русская. Вот именно. Энни. Его бравая и тихая Энни.

Они были муж и жена. Любящие и уверенные друг в друге муж и жена. Они посмотрели друг на друга и, наверное, подумали об одном и том же одновременно.

– Дирк, – улыбнулась она весело и браво.

– Знаешь, что я подумал, Энн, – согласился Дирк. – Ты сойдешь за замечательного капитана. Хотя и без капитанских погон.

Он тоже улыбнулся:

– А с меня надежная и самая лучшая свита. Будет выполнено. Немедленно.