Цитаты из книги «Зрячая ночь. Сборник»

Я продлеваю прерывая род. – На этой фразе Лера поняла, что строки принадлежат женщине – на каком бы узелке своей жизни она ни была, так легко признавать себя частью и целым могла только женщина, пишущая другой женщине о мире, который женщинам и принадлежит. – Вода во мне кипит и льдами стынет, огонь мне шепчет: «Здравствуй же, сестра!» Я здравствую, во веки и отныне, я падаю в траву… – И я – трава

падаю в траву, я прорастаю, я – это перламутровых лесов. – Голос доносился со стороны Нескучного Сада. – Я – край, я – тот, кто исходил по краю тропу с начала до конца веков. Лера застыла на половине шага. Где-то там, спрятанные деревьями от шумной толпы, звучали стихи. Странные и, наверное, плохие стихи, которые пробрали Леру от макушки до пят. Она медленно опустилась на край лавочки. Пара, сидящая на другом ее конце, посмотрела на Леру неодобрительно, но было плевать. Лера слушала. – Я – тихий полдень августа, я – вечер, хрустальный звон морозного утра. Я стар, я очень стар, я юн и светел. – Понять, кто читает строки, не выходило, голос искажал хрип микрофона, слишком уж далеко находился источник слов, делающих Лере сразу и больно, и хорошо, и холодно, и жарко. – Я – дева и дракон, я точно та, которой по плечу и дважды в реку, и соленою глыбою во брод. Я – все, что нужно в смерти человеку…

человек обычно херит все лучшие моменты своей жизни. Правда, остается шанс, что так момент станет еще лучше.

А помните? А помните? А помните? Сколько жизни скрывается за этим вопросом. Только самые близкие на самом деле помнят. Только они могут разделить груз памяти, а значит и потерь, чтобы тот не раздавил человека, чтобы человек его сдюжил. А помните? Именно этими «помните» считаются прожитые годы. Именно так очерчивается круг тех, с кем эти годы и были прожиты.

Сколько нужно простоять на коленях в грязи у проезжей части, чтобы хоть кто-нибудь заметил тебя и притормозил? Нина провалялась на обочине минут пятнадцать, это время показалось ей целой вечностью, огромной ямой, в которую медленно осыпалась рыхлая земля жизни. Мыслей не было, только темная жижа плескалась от виска к виску, даже боль и та отступила, ушла куда-то вдаль, в самую глубь, обжигая корневые, изначальные слои Нины.

– Я кота не нашел, – признался папа и присел перед Лизой на корточки. – Все обегал, нет котов. Всегда есть, а сегодня нет. Как назло. – Серые глаза его влажно блестели, Лиза никогда не видела, чтобы папа плакал, потому решила, что показалось. – Но зверя я тебе нашел, Лиз! Ты его береги! Он несчастный. – Отстранился, протянул ей шарф. – Бери, Лизка, бери! – Толь, такси… – жалобно простонала мама, натягивая плащ. – Да погоди ты! – Папа дернул плечом, наклонился к Лизе еще ближе. – Мне сказали, его сегодня собирались змее скормить, а я успел. Спас его, Лиз. Для тебя спас.

Их глаза встретились. Первый раз Ильдар понял, как похожи они с отцом и как не похожи. Восточная кровь, размытая матерью, сделала Ильдара куда красивее отца, но суть было не спрятать даже этой горячей смесью. Поверни дорожка не туда, и отцовское место на продавленном диване у вечно включенного телика станет принадлежать Ильдару. Пусть не в этом доме, пусть в другом, но он легко повторит этот путь. Несчастливый путь.

Хотелось орать. Распахнуть окно, вывалиться по пояс наружу, вдохнуть холодного ноября и заголосить в эту серость: – С хера ли?! Вопрос, вечный, как само мироздание, вертелся на языке. И как упоительно было перекатывать его во рту, словно розовую барбариску, шептать украдкой, поглядывая на небо, озвучивать в разговоре, мельком, шутя, и кричать пьяной дурой в небо, когда становилось совсем уж невмоготу. А после – хохотать, хохотать, чтобы не свихнуться. – С хера ли так больно? С хера ли так темно? С хера ли так без-на-деж-но?