© Приходченко О. И., 2014

© Издательство «Человек», издание, оформление, 2014

* * *

Моим читателям!

Когда я еще работала над своей первой книгой «Одесситки», то думала: скорее бы поставить точку и успокоиться. Тем более что сил она отняла немало – и физических, и душевных. Но изнутри настойчиво точило: как бросить, успокоиться, ведь в «Одесситках» не до конца прослежены судьбы многих людей и своя собственная. Так появилась «Лестница грез», опять в центре повествования мой добрый, вкусный и любимый город.

Ну, теперь уж точно все, задача выполнена, как ни грустно, я расстаюсь с Одессой. И опять не получилось. Покой с его размеренным ритмом снова отодвинулся. Его смыло волной вместе с этой книгой. Сложилась своего рода трилогия. Мне будет безумно интересно узнать, насколько она зацепила вас, дорогие читатели.

Что дальше? Трудно сказать. Много чего любопытного случилось и в Москве за те уже немало лет, что живу здесь. Однако, как говорится, это совсем другая история Никаких авансов. Получится написать – напишу.

Ольга Приходченко

Стопка самогона с коркой черного хлеба

Лето 1970 года. Несносная жара. Пот не в три, а, наверное, во все пять ручьев скользит от шеи до пят. Пока доберешься до базы, хоть все снимай с себя и выжимай. Вентиляции в помещении никакой. Даже с открытыми окнами сдохнуть можно, жуткий настой духоты с неприятными запахами испарения от взмокших женских тел. Работы, как всегда, уйма, голову не оторвешь от стола, заваленного кучей бумаг, от цифр рябит в глазах, в туалет сходить некогда. С «верху» замучили вводными, то такую сводку давай, то другую гони. И все срочно. И еще эти бесконечные совещания у разного начальства, одно и то же перемалывают по десятку раз. И если бы еще в суть дела вникали, все с умными лицами, будто вместе с нами живут этой суетой. А сами мыслями кто где, мысли одного я точно знаю: поскорее свалить и нырнуть в постель к любовнице, ресторанной тетке с Черемушек. Над ними посмеивались: при такой-то должности мог прихватить кралю попривлекательнее, чем эта с габаритной задницей и не умещавшимися в бюстгальтере сиськами, выползавшими наружу из расстегнутой на все пуговицы кофточки. Кому как, значит, чем-то брала она этого прохиндея в ковбойке с вечно замусоленным воротником.

В общем, горячая пора, все стоят на ушах или делают вид. Самое время реализации обильного урожая. Со своим, что собрали колхозы и совхозы области, разобраться бы, а тут, вдобавок, из соседних везут. И еще Молдавия пристроилась, так и рвется на одесский рынок. О личных подсобных хозяйствах инициативных куркулей я вообще молчу. Цены у них баснословные, и ведь ни за что не поумерят свой зверский аппетит, но отдыхающих, особенно кто с Севера прикатил, а то из Сахалина и Курил, да еще с детьми, это не отпугивает, сметают все подряд. Затоварятся – и на пляж с полными авоськами. Рот не закрывается, жуют все подряд, к обеду кошелки опустошают до дна, а еще сколько времени до темноты, так снаряжают гонца на стихийные базарчики, что присосались к каждому пляжу, или на Седьмую станцию на трамвае едут, там еще дороже, но это мало кого смущает.

Местному населению не до моря и загара, для одесситов это страдная пора заготовок варений, компотов, соков; ни за что нельзя упустить тот самый момент, когда на Привозе одновременно и большой завоз, и низкие цены именно на данную фрукту, будь то черешня, вишня, абрикосы, персики и все прочее. Я теперь для своих знакомых и друзей первый осведомитель и поставщик информации, потому что уже заранее знаю, что ожидается снижение цен на всю эту плодоовощную продукцию. А уж куда, в какой магазин, а главное, когда будет отправлена машина с этим скоропортящимся товаром, мне сообщат со склада в отдел, по моей же предварительной просьбе. Система внутренней сигнализации давно отлажена, это маленькое одолжение никого особенно не утруждает. Я передаю эти сведения на работу моей сестре, и они всей своей термоизоляционной конторой с ведрами и кошелками выдвигаются в заданный район боевых действий, обычно на улицу Ленина в близлежащий к ним овощной магазин.

Прибыть нужно заранее, пока около него пусто, ибо, если даже чуточку припозднишься и машина уже прибыла, можно очередь уже не занимать, дохлый номер, нюх у тех, кто живет в домах рядом, дай боже, они первыми набегут, следом за ними выстраиваются прохожие, снующие по городу в поисках всего, что попадается под руку, и людская цепочка растягивается на целый квартал. Шум, гам, горючая смесь веселья с руганью (вас тут не стояло). Лучшего места узнать самые свежие сплетни не найти, а уж анекдоты травят почем зря, соленые, с матерком, никого не стесняются, с ехидством (редко, но случались и добрые) на еврейскую тему, она – как глубоко засевшая заноза, не выковернешь. Я всегда удивлялась, как только запоминают, сыпят анекдоты, рот не закрывается, у меня на них память слабая, посмеюсь, если смешно, – и тут же забуду. «Ося, чтоб ты сдох! Кушай кефир – тебе нужно поправляться. И не пей столько горячего чая, лопнет мочевой пузырь, и ты ошпаришь себе ноги!» «Ефим Исакович, в чем вы храните свои сбережения? – В мечтах». «Тетя Мотя, почему ты не выходишь замуж? – А разве кто-то меня берет? – А что, ты уже у всех спрашивала?»

Очередь надрывала животы, ее раздувало от хохота. Последние в ней еще не знали, что скоро им будет не до смеха, останется на их долю одно гнилье, отходы. Некондицию сбагривали за копейки, а то и так, задаром, лишь бы забирали. И брали, в борщ пойдет, или пятиминутку какую-нибудь сварганят, а мужикам на настойку сгодится, сахарку только не жалеть.

Конечно, можно сбегать на Привоз, как вариант, потолкаться и купить то же самое, даже и сторговаться подешевле. Но это совершенно иное, нет того сладостного ощущения, когда только ты знаешь, что «привезут то, шо надо, и по госцене», и тебе лично донесли об этом по большому блату. Так это же совсем другое дело, это ж какое нужно иметь везение и счастье, все равно как в личной жизни отловить хорошего мужа или не сварливую жену (в Одессе редко такую сыщешь, все остры на язычок). И на Привозе все равно дешевле не будет, так только кажется. Сдерут на пару копеек меньше, но, сволочи, на весе ведь обманут. Где они только ведра такие берут? Мы с бабушкой раньше ездили туда со своим нормальным и, когда пересыпали фрукту, так по кромке нашего ведра еще пару кило не хватало. Привоз такое дело: кто кого обдурит.

Сестра моя уже с утра была на стреме, ждала моего сообщения. Ее постоянно теребили: Ольга еще не звонила, что так долго? Я знала, что, когда звонок раздастся, ее отдел мигом сорвется с места, побросав свои дела. Игру тут же подхватит целиком и весь СУ-51. Каждый из сотрудников имел еще ту мишпуху из родственников, те еще кого-нибудь информировали. Словом, когда прибывала машина, у дверей магазина уже скапливалась толкучка из знакомых и друзей. Считай, стихийный клуб избранных по абрикосам открыт. На одно это представление можно сходить, и денег за удовольствие не надо платить, не то, что на концерт Аркадия Райкина.

Если бы Алка еще старалась для себя. Сама она во всем этом фруктово-овощном спектакле не участвовала, не за чем, раз есть я. Все ради коллектива. Он дружно «сбегал на фронт», а она оставалась за сторожа, торчала на телефоне у кабинета начальника – не пропустить какой-то важный звонок, их стройуправление было известно по всему городу и области. Зато вечером ей, бедняжке, доставалось. Нам, базовским сотрудникам, всем, кто заказал, развезли абрикосы по домам. И Алка возилась с ними до полуночи, очищая от косточек под варенье, делала заготовку для бабушки, которая вечно ворчала: где сахару столько наберешь. Я вызывалась помочь ей, но сестра была великодушна: отдыхай, намаялась за целый день, и потом вдруг неожиданно:

– А что, Олька, может, сгоняем завтра в Аркадию, как все нормальные люди, искупаемся, погуляем?

Народу в Аркадии, как всегда, была тьма, даже поздним вечером. Мы прошли по берегу почти до Девятой станции, подальше от толпы. Немного поплавали, вода была еще очень теплой, не успела остыть, но довольно грязной. Это особенно чувствовалось, когда входишь и выходишь из нее. Будь чуть светлее, войти в такое море мы бы не решились. Дома, обмываясь, вычерпали всю воду из ванной, которую бабка собрала до нашего прихода. Бабка шипела, что на утро не оставили ни капли, даже уборную нечем слить. Целый день она караулила, когда дадут воду, а та только в пятом часу пошла, да такая желтая, просто жуть. Чистой так и не дождалась, а этой лишь на полванны и хватило. Я сдуру пропела бедной бабушке омерзительный куплетик:

 
Если в кране нет воды —
значит, выпили жиды.
Евреи, евреи, кругом одни евреи!
 

– Где ты, Олька, всего этого нахваталась? У шпаны на своей базе? Некому ремня тебе всыпать, вот придет Ленька, попрошу его, – я чувствовала, как рассердилась бабушка, сама была не рада, с чего это вдруг меня понесло. Стыдно будет перед мамой, Леней, Жанной, если она им расскажет. Алку, видела, тоже передернуло.

Я нервно схватила сумку, вытащила пачку болгарских сигарет, которыми меня угостили весовщики, и, не проронив ни слова, вышла на балкон. Присоседилась к сестрице, переживая размолвку с бабкой, которую обожала и молилась на нее. Как она, старенькая, больная, сгорбленная непростой жизнью, держит наш дом? Вместе с Алкой наслаждались наконец наступившей прохладой; сестра рассказывала, что абрикосы привезли в магазин не ахти. Все, правда, набрали, но они переспелые и годятся только на джем, а чтобы были твердые дольки (одесситы любят такие), нужны зеленоватые, недозревшие абрикосы. У Фаинки из ее отдела дети пережрали немытые и обдристались, она из-за этого на работу даже не вышла.

– У твоей Фаинки дети вечно дрищат, от всего, то от черешен, то от вишен, пусть грушу жрут, она крепит, – выпалила я. Настроение у меня вконец испортилось, я устала, да и мне порядком надоело это дело. Сделаешь людям одолжение, а они еще и недовольны. Так идите же на базар, выбирайте, что вам подходит. Себе каждый раз даю зарок не связываться, но Алка так жалостливо просит за своих. А этих своих пол-Одессы набирается. Потом выслушивай, у кого кто от чего обкакался. Грязнули. Мойте чаще руки и на фрукту воды не жалейте, не будет поноса, в крайнем случае расстройством желудка от пережора обойдетесь.

– Ал, тащи лучше сюда бабкин пирог с абрикосами, молоком запьем.

Тут же на балконе нарисовывается бабка.

– Вы что, идиотки, молоко с абрикосами, вас же прихватит, до туалета не добежите, всю квартиру обвоняете. Я сейчас чай поставлю.

Она своими мелкими старческими шажками засеменила на кухню и вскоре вернулась с кипящим чайником.

– Ты, Ольга, на работе не балуй, не хватай все подряд от жадности, дизентерию можно подхватить на раз, – Алку бабка почему-то проигнорировала со своими советами, мне своей седой головой в живот вперлась, – Ленька днем заезжал, опять предупредил, чтобы не рыпались на пляж. Так разве вы послушаете кого? Он еще на той неделе говорил, так мимо ваших ушей проскочило, почаще их прочищайте. На Пересыпи снова канализацию прорвало, все говно в Лузановку пошло и в порт, небось. Не приведи господи, так и холера может вспыхнуть. Мало было в прошлый раз.

– Бабка, ну какая холера? – воскликнула с удивлением Алка. – Вспомнила, что при царе горохе было!

– Не умничайте, – бабка не отступала, видно, за целый день одиночества, из-за того, что не с кем парой слов перекинуться, она всегда устраивалась в дверях балкона, чтобы вставить свои пять копеек. – Из-за этой Пересыпи мы уже столько натерпелись. Вам все хиханьки-хаханьки, а я не шучу. Холера любит Одессу, частит, зараза, к нам.

– Баб, ну и когда это было? При чуме в прошлом веке.

– Здрасти, я ваша тетя. Много вы знаете. С чего это вдруг у нас в 1908 году бактериологическая станция появилась? Неспроста. Нигде в России не было, а у нас открыли. Прямо напротив больницы Херсонской и нашей Коганки. Холеру надуло нам тогда, шторм похлеще, чем на море, сколько народу унесла, страшное дело.

Алка снисходительно похлопала ее по спине, пыталась успокоить, но бабка не унималась:

– А в десятом вообще был большой год холеры, между прочим, опять на Пересыпи, и в восемнадцатом, и в двадцать втором, и в двадцать шестом. А вам все смешно, делаете из меня чокнутую.

– Бабка, а ты, оказывается, специалист по холере, все помнишь.

– Дуры вы, девки, холера – это смерть, страшная, мучительная и беспощадная.

– Ну, хорошо, – не унималась Алка, – а почему именно на Пересыпи?

– Так она ниже уровня моря. Канализации нет, по Балтовской по канаве все дерьмо стекает. И водопровода там в домах нет, где прорвет, там и рванет холера. А ты как думала? Да еще при такой жаре.

– Мы ничего не думаем, летом часто срачка на людей нападает. Подумаешь!

– Чему вас только в институтах учат? Все вам – подумаешь!

Бурча, бабка уплентухалась с балкона. Мы с Алкой продолжали обсуждать ее тревоги. Какая сейчас холера, кому она грозит, когда есть антибиотики. Каждый год одно и то же: как только созревают абрикосы, так одесситы хватаются за животы. Любителей собирать их и дичку жардель с земли хватает, халява-то какая, трясут за ствол дерево, плоды падают, лопаются, здесь же прокисают. Пару часов на жаре – и «абрикосовый» понос обеспечен.

Из всего, что растет в Одессе, я лично больше всего люблю этот фрукт. Как только мы переехали с Коганки на Фонтан, эти большие деревья, облепленные нежным бледно-розовым цветом, меня просто очаровали. Почти на каждом участке фонтанских дач они были высажены, а то и прямо на улицах вдоль дорог. А какая красота, когда в апреле их ветви распускают разом свою пышную крону и она повисает такими яркими бело-розовыми парашютами над землей. Потрясающий запах свежести, особенно вечером. Разве такое где-нибудь в центре города увидишь?

В моем новом дворе сохранились четыре старых дерева. Мы детьми блаженствовали, катаясь под ними на качелях, играя в пинг-понг или просто бесясь от нечего делать. Когда начинали появляться совсем малюсенькие зеленые-презеленые абрикоски, мы уже снимали первую пробу. Как нас взрослые ни ругали, но мы, морщась от дикой кислоты на зубах, все равно их грызли. Терпение лопалось в ожидании, когда плоды окончательно созреют и нам разрешат собирать уже собственный урожай. Урожай соседних дач вечерами втихаря почти весь попробовали, и не только абрикосок, а и черешен, вишен, всего, что по срокам созревало.

А свой охраняли. Когда же наша дворничиха тетя Люба давала команду «пора!», мы тащили из дома газеты, лазали по деревьям, обрывая те плоды, которые можно достать руками, а остальные приходилось трусить или сбивать длинными палками, которыми подпирали веревки с сохнувшим во дворах бельем. Все, что собрали, поровну делили между всеми сорока квартирами нашего сорок пятого дома. Себе оставляли самые спелые, которые уже не донести. Мыли под краном и уплетали в качестве премиальных. Счастливое детство.

– Что улыбаешься? Хватит курить, – Алка вывела меня из моих приятных воспоминаний, возвращая в действительность.

– Зараз, – я вдруг перешла на украинский. – Кстати, Ал, погляди, наливка уже сыграла, скажи бабке, чтобы новую поставила. Эту я завтра на работу отнесу, у нас сабантуй намечается. Только ничего не говори ей, а то разорется.

Сабантуй, однако, отменили. К обеду шмон прошел по базе. Было приказано немедленно вывезти все отходы, да обязательно в бочках. Не дай бог пролить по дороге. Каждый год одно и то же, все привыкли, поэтому никто особого внимания на директорское указание не обратил. Вечером к нам прибежала дядьки Лени жена Жанночка. Такой растерянной я ее еще никогда не видела. Ее буквально колотило. Оказывается, ее подружку тетю Фросю, санитарку в инфекционной больнице на Херсонской, после ночного дежурства утром не отпустили со смены. Никого с территории не выпускали. Больницу оцепили солдаты внутренних войск. Никто ничего не понимал. Говорили из-за деда, что ли, того, что несколько дней назад помер. Так ведь дряхлый совсем. Дизентерия у него была? Чему удивляться, летом да еще в жару обычное явление. В эту пору всегда полно дизентерийных, особенно ребятни, но все они изолированы.

Но накануне вечером пришел стариковский анализ, который потряс всех. Вовсе не от дизентерии улетел он в небеса на встречу с богом, а от холеры, в его кале нашли ее вибрион. Откуда она, сучка, объявилась? Когда мы жили на Коганке, окна нашей кухни выходили к сараям, а те, в свою очередь, служили забором с детским отделением инфекционки. Сколько нас, детей, ни ругали, ни лупили, но, как только мы вырывались на свободу, ноги сами несли нас туда, поглазеть на маленьких пациентов, которые, словно мухи, облепляли большие окна, уткнувшись в стекло носами. Мы кричали им, бесились, прыгали, чтобы как-то подбодрить, а они печально наблюдали за нами, без всяких эмоций. Я туда еще ходила со своей подругой-одноклассницей, она жила в больничном подвале вместе с мамой, медсестрой, кроме них там еще жили несколько семей.

– Жанна, что случилось? Ленька опять набедокурил? – встревоженно спросила бабка, опасаясь, что в ответ услышит об очередном сыновьем фокусе.

– Фрося записку передала, так и так, из больницы не отпускают, ничего не объясняют, чтобы я срочно ехала к ней домой. Она поставила на ночь опару для самогонки, полную выварку, да поближе к окну, чтобы та как следует заиграла на солнце.

Жанночка, вся красная, потная, перепуганная, жадными глотками пила кипяченую воду, которую ей принесла бабка, приговаривая, чтобы успокоилась, и продолжала:

– Что там делалось, ужас! Вся эта квашня поползла по квартире, через марлю на окне поперло. Вот это номер, чтоб я помер. Засрало всю кухню, стены в коридоре. Она на пятом живет, под самой крышей, так даже на парадной воняет. Еле все отмыла. Окна оставила открытыми, чтобы проветрилось, хоть бы соседи не настучали про самогонку. Затаскают же.

Жанна оставила ключи и попросила, чтобы я, как вернусь с работы, сбегала к Фросе на квартиру и посмотрела, что к чему, поскольку неизвестно, когда она вернется. Уже на выходе, когда бабка закрывала за ней дверь, Жанна встрепенулась:

– Ой, ну и дура я, чуть не забыла. Ночью всю милицию по тревоге подняли, Ленька даже форму нацепил по приказу, машину за ним послали, но он не стал дожидаться, бегом рванул. Успел шепнуть лишь, чтобы Анька побольше хлорки со станции притащила и фрукты, будь они неладные, перестали жрать. Что случилось?

– Неужто холера? – пыталась догадаться бабка. – Из-за обычной срачки милицию не поднимут. Надо же, я только вчера, не помню уже почему, об этой заразе девкам рассказывала. А, вспомнила, сколько эпидемий разных в Одессе было, холера – самая страшная. Они в смех, что я с ума спятила, в наше время какая эпидемия. Им все шуточки. Ладно, иди, Ольге я скажу, забежит к Фроське, потом к вам, может, что нового узнаете.