Как же хорошо, тепло, такое умиление, что загрубевшие губы сами собой складываются в улыбку. Светит солнце, грея прикрытые глаза, да так хорошо, что открывать их просто не хочется. С боку слышится знакомый шёпот, это Клава опять перед иконами на коленках стоит, да тихо, чтобы меня не разбудить молитвы свои читает. И сколько раз ей говорил, что это все ерунда, пережитки прошлого и нет ни какого Бога, а она все равно знай свои молитвы шепчет.

Что-то давича пригрезилось, да такое смурное, что до сих пор на душе муторно и в теле ломит. А вот чего, вспомнить не могу, а главное не хочу. Вот сейчас глаза открою, встану, да жинку приголублю, ежели она в меня чем-нибудь не запустит, а то она у меня с характером.

Вот только, что то глаза открыть ни как не могу и пошевелится, не получается. Прислушался, – что там моя кровиночка шепчет, а она знай опять матерь Божию да Отца небесного обо мне просит, мол «дай ему сил, да здоровья, да не оставь его в чужом краю, да защити от врагов, да останови пулю смертоносную».

Постой-постой, в каком чужом краю, какие враги…. И вот тут-то меня как водой колодезной ошпарило. Вот, что мне грезилось, вот, из-за чего душу в узел крутило. Война, мне грезилась война, страх, ужас, боль. Или мне это не пригрезилось, или на самом деле все это было? Тогда ж отчего я дома рядом с жинкой, и отчего шёпот её уже почти не слышен, и почему бока так давят и от былой легкости не осталось и следа.

Глаза раскрыл, а в них ударил солнечный свет, на мгновение ослепив меня. Но вот звуки охрипших и прокуренных голосов, запах сырой земли и пороха, это все ощущалось очень четко. Проморгавшись, я увидел, что сижу возле остывшего кострища, в зад упирается коряга от чего вся спина и нижняя часть занемела, а вокруг мои боевые товарищи и ВОЙНА.

– Едрена ты вошь, да как же так. – Внезапно я почувствовал, как в горле ком отчаяния разрастается, что продохнуть больно и на глазах слезы выступили, от того, что только что испытал. Чувство тепла и нежности ощущение домашнего уюта, а потом опять в этот ад, ужаса