Глава 7. Стажёр

Как узнать наверняка, что внутри у колобка? (Татьяна Задорожняя)

Сегодня опять рабочие сутки.

Едва зайдя в клинику, по стойкому амбре, представляющему многокомпонентный аромат из кошачьих испражнений разной степени свежести, понимаю, что ночью опять произошло массовое нашествие приютских: многочисленные переноски стоят вдоль стены, начинаясь прямо от служебного входа. Молчаливые коты и кошки терпеливо ждут – они уже привыкли к заточению.

Наверху меня встречает молодая, серьёзная девушка с испуганными, словно у газели, глазами. Её русые волосы на голове забраны в тугой, куцый хвостик; сама худая. Не знает, куда деть дрожащие от волнения руки с тонкими пальчиками.

– Мне разрешили походить в вашу смену… поучиться… – неуверенно говорит она, сунув руки в карманы только со второго раза.

– На стажировку? – уточняю на всякий случай.

Кивает. Отглаженный белоснежный халат и наличие всех пуговиц на нём выдают её новичковость с потрохами. На бейджике неровными буквами написано: «Стажёр». Оцениваю для сравнения свой халат. Когда-то он тоже был белый и отутюженный. Потом стал просто белым, а затем просто халатом. Сейчас он прожжён в трёх местах, заляпан пятнами серебристого аэрозоля, который априори не отстирывается, а бирюзовые отвороты на рукавах и воротнике, наоборот, изрядно выцвели, причём неоднородно. Молнию давно пора поменять – ежеутренняя борьба с ней грозится рано или поздно обратиться в её пользу. Но эта форма, сшитая ещё в прошлом веке, хороша тем, что она защищает от всевозможных агрессивных выделений за счёт плотной ткани и почти не мнётся. И в ней есть целых три кармана, в которые я складирую многочисленные блокнотики с записями на все случаи жизни: алгоритмы, дозы, препараты, описание клинических случаев, телефоны… молитвы…

– Можно я с Вами сегодня поучусь? – всё так же испуганно спрашивает девочка, от волнения покрываясь пятнами, поверх которых проступают рыжие веснушки.

Пожимаю плечами. Учить я не люблю и не умею, – во всяком случае говорить и делать одновременно уж точно. Как обращаться с новичками-стажёрами – не имею ни малейшего понятия.

– Давно ходишь? – пытаюсь выяснить степень её акклиматизации.

– Вчера была, – кивает она радостно. – Накрутила салфеток! И мне дали помыть клетки в стационаре!

Ну да, вот они, эти «хомячковые», судя по размерам, салфетки. Что ж, экономить умеет.

Действие это очень похоже на медитацию: от рулона марли острым лезвием отрезается пласт, который шинкуют ножницами на квадраты, и из них уже сворачиваются салфетки. Затем ими заполняется округлый, металлический бикс, а потом его ставят в жарочный шкаф, где происходит стерилизация высокой температурой. «Правильные салфетки – коричневые салфетки», – как сказала однажды коллега.

Свернуть квадратик так, чтобы нитки были внутри – много ума не надо. Все мы с этого начинали. И девочка прям светится от восторга: вот счастье! Доверили!

Ещё новичков очень любят разыгрывать. Одну мою знакомую, помнится, когда она проходила практику в совхозе, озадачили тем, что у всех коров повыпадали зубы, причём только сверху, передние.

– Болезнь какая-то неведомая! – приземистый бригадир, ничем не выдавая себя, кидался к корове, хватал её пальцами за ноздри, отчего та широко разевала рот, и демонстрировал ужас: голую верхнюю десну! Без зубов!

Затем он бросался к другой корове и демонстрировал то же самое! Вот девчонка голову-то сломала… Смеялись потом всей фермой, потому как верхних резцов у коров нет изначально, с рождения…

– Что делать умеешь? – возвращаюсь я от воспоминаний к девочке-стажёру.

Мнётся и молчит. Ну, ничего, научим, покажем. Выясняю, что зовут человека Вика. Чему б тебя такому полезному научить-то, Вика…

– Катетеры внутривенные умеешь ставить? – спрашиваю её.

– Не-а, – говорит она и, судя по испуганным глазам, даже не понимает, о чём речь. – Но мне сказали, что сегодня много приютских котов. На них же можно потренироваться?

Делаю вид, что не расслышала. На своих пациентах я «тренироваться» не дам, даже если они приютские.

…Потихоньку подтягивается смена; мы разбираем переноски.

Вика ходит за мной по пятам. Это нервирует, но не сильно. Учу её элементарному – как грамотно и безопасно зафиксировать кота так, чтобы не сломать его и не упустить. Вика схватывает на лету и вскоре уже виртуозно заматывает очередного вытряхнутого из сумки кота в широкое полотенце – быстро, старательно.

Этот товарищ на кастрацию, и он достаётся мне. Даю внутривенный наркоз, кот облизывается и засыпает.

– Ой, а можно я? Можно мне? – умоляет Вика, слегка подпрыгивая от нетерпения.

– Нет, – обрываю её. – Объяснить – объясню, а оперировать не дам.

– Да дай ты ей, это же просто кастрация! – подзуживает Ира, тяжело посмеиваясь – на соседнем столе она берёт у приютского кровь из вены.

Как бы не так! Фиг вам!

Проигнорировав просьбу, я старательно объясняю про американский метод кастрации, когда семенной канатик и вены завязываются между собой без всякого шовника, что и демонстрирую, попутно объясняя про нюансы и возможные осложнения, возникающие, если накосячишь.

– Ага, допросишься у неё, как же, – весело бубнит Ира, переливая кровь из шприца в пробирки.

Ничего не могу поделать: не хочу исправлять чужие ошибки. И ещё это называется «нести ответственность за другого», а я и в себе-то не уверена. Однажды во время кастрации кота особым закрытым способом семенной канатик ускользнул вглубь, и оттуда хлынула кровища: до сих пор помню адреналиновую бурю, которая накрыла меня изнутри. На счастье, канатик убежал недалеко, его легко удалось достать зажимом и перевязать, но это чувство ужаса и совершения ошибки навеки засело в глубинах моего подсознания. С тех пор тот способ кастрации на котах я практиковать суеверно не рискую…

– Значит так, – говорю я погрустневшей Вике, спрятав кота в переноску. – Иди сейчас на улицу и нарви листьев одуванчика.

Удивлённо поднимает брови.

– Ну, начало-о-ось! – вздыхает, посмеиваясь, Ира.

– Давай, давай, – уверенно подначиваю Вику, – ты же хочешь научиться ставить катетеры?

Сейчас глубокая осень, но найти одуванчики ещё можно.

Вика молча уходит и вскоре возвращается с пучком листьев, зажатых в руке. Для тренировки выдаю ей катетер. Он представляет из себя два клапана с крышечками и пластиковую трубочку, которую надо провести в вену. Для облегчения этой процедуры внутрь трубочки вставлен проводник – острая металлическая игла. Суть в том, чтобы как можно более безболезненно проткнуть кожу и стенку сосуда, затем чуток оттянуть иглу-проводник на себя, чтобы не прободяжить вену насквозь и, наконец, аккуратно протолкнуть трубочку в вену, неподвижно придерживая при этом иглу. Причём одновременно приходится и держать лапу кота, и манипулировать с катетером, так что все эти «протолкнуть» и «придержать» осуществляются, соответственно, пальцами одной руки. Само собой, кот содействия не проявляет, во время прокола кожи неизменно дёргается, и я его понимаю. Поэтому опытные врачи намастыриваются делать прокол кожи резким, но коротким толчком – максимально безболезненно.

Ну и в завершение всё это приматывается пластырем: не слабо, чтобы не отвалилось, но и не туго, а иначе лапа отечёт из-за нарушения лимфо- и кровотока.

Некоторые врачи умудряются проделать данную процедуру в одиночку, но если нет специальной фиксирующей сумки кто-то должен хотя бы подержать животное, особенно если оно агрессивное.

Подробно объясняю Вике технику, а затем показываю на одуванчике, проводя катетер в жилку листа. Я сама училась на одуванчиках, так что…

– Хорошо, когда вена толстая, упругая, наполнена кровью – её можно с лёгкостью обнаружить, – поучительно вещаю я. – Другое дело – какой-нибудь мелкий дрищ, в шоке и с кровопотерей, – у таких постановка катетера в вену равнозначна демонстрации чуда. В конечном итоге всё упирается в опыт.

– Поняла, – неуверенно отвечает Вика.

– Ну, давай, покажи, как поняла, – я беру в руку очередной лист одуванчика и держу, прижав его к большому пальцу своей руки. – Это, типа, кот и его лапа.

Дрожащей рукой Вика берёт меня за палец, и как только катетер неуверенно касается жилки листа, я резко дёргаюсь и ору:

– Ми-и-ия-у-у!

Вика подпрыгивает, катетер летит в одну сторону, одуванчик – в другую, а я громогласно хохочу. Ира демонстративно вздыхает.

– В общем, учитель из меня так себе… – говорю испуганной Вике, отсмеявшись. – Ты, главное, тренируйся. Одуванчики не кусаются. А если хочешь научиться быстро красиво шить, то сговорчивее «пациентов», чем куриные окорочка, сложно себе и представить. Внутрикожный шов на них отрабатывается изумительно.

В своё время я их так фаршировала: скальпелем – разрез, пинцетом – кусок чеснока туда, а затем иглодержатель и просроченный шовник в помощь. Возилась долго, ужин неизменно откладывался. Дырки на одежде у нас зашиваются кишечным швом – «ёлочкой»; испорченные в походе ботинки – методом для пришивания кожи подбородка. Я даже шнурки завязываю не как все обычные люди, а строго как при наложении узловатого хирургического шва, хоть и бантиком.

«Не льсти себе. Это называется профдеформация, детка, – ухмыляется внутренний голос. – Деформируешься профессионально».

– Да не переживай, – говорю в утешение Вике. – Снимать катетер бывает ещё тяжелее, чем ставить.

Она заметно грустнеет.

До недавнего времени снятие катетера было наказанием для всех. Пластырь, как известно, имеет два свойства – не прилипать, когда его приклеиваешь, и не отлипать, когда он уже не нужен. И, поскольку, примотан катетер пластырем, да ещё и к шерсти, то это почти всегда превращалось в жестокую пытку посредством депиляции. Маленьким собачкам приходилось долго, кропотливо отстригать шерсть, прилипшую к пластырю.

На счастье, как раз на снятие катетера приходит выздоровевший кот, и на нём я провожу визуальную демонстрацию необходимого навыка.

– Смотри, метода два, – объясняю для Вики и, попутно, для хозяев кота: – Либо ты ножничками аккуратно отстригаешь шерсть в процессе снятия – только смотри, трубочку не отрежь, а то останется внутри, и будет флебит⁴³; и кожу не задень… либо… – и я делюсь фирменным лайфхаком⁴⁴, недавно перенятым от коллеги в другой клинике: прыскаю на присохший многослойный пластырь пульверизатором с антисептиком. За секунду чёрствая прилипшая корка становится мокрой вялой тряпочкой и с лёгкостью разматывается, освобождая лапу.

Всем полезно ездить на стажировки.

– Магия… – заворожённо восхищается Вика.

А то! Зажимаю отверстие, оставшееся в коже, ватным диском – спирт немного щиплет, и кот недовольно пробует отнять лапу. Накладываю поверх эластичную повязку, говорю владельцам стандартное:

– Не забудьте через полчасика снять, а то лапа отечёт.

* * *

– Лишь тот не ошибается, кто ничего не делает. Ошибки – это нормально. Высший пилотаж – это учиться на ошибках чужих, но и свои не игнорируй. Давай-ка я тебе про один такой случай расскажу, – говорю в утешение Вике.

Шмыгнув носом, она кивает, и я погружаюсь в воспоминания.

Сей незабываемый эпизод случился, когда я только пришла работать в клинику и ничего ещё не умела: с энтузиазмом крутила салфетки, вытирала столы, училась элементарному. И мне доверили кота: снять швы после операции на бедре – это был остеосинтез после перелома.

Вся смена удалилась в хирургию на кесарево сечение у шпица, чтобы принимать многочисленных щенков, а мне сказали: «Ну, ты же одна справишься, верно? Ну, не ждать же им целый час в холле».

И вот, на столе – рыжий недовольный кот. Рядом стоят его владельцы – высокий и одновременно широкий в плечах мужчина, и с ним – низенького роста, скромная женщина. Смотрю назначение: со времени операции времени прошло порядочно, и швы снимать, и правда, пора.

– Снимайте уже, – подначивает мужчина. – Хватит.

Кожа на бедре кота горячая, красная. И ещё он какой-то странный.

«Странный, странный, странный кот», – задумчиво звучит у меня в голове, нервируя неопределённостью.

– Кололи антибиотики? – спрашиваю почему-то я, продолжая разглядывать назначение, где они были рекомендованы.

– Да не, – отвечает мужчина, легкомысленно махнув рукой. – Он же не даётся! Один раз укололи, а больше не стали.

Ну ладно… Снимать, так снимать… Тем более, что кот беспокойный: таких хочется отпустить побыстрее.

Иду в хирургию.

Там вовсю рождается новая жизнь – мокрые щенята ползают по боксу, выложенному грелками и пелёнками, а девчонки растирают вновь поступающих. Мирно пикают приборы; им вторит щенячий писк.

– Ну как ты там? – размеренно спрашивает Алла Петровна, сосредоточенно растирая маленького рыжего щенка. – Справляешься?

Она работает в клинике со времён её основания, глубокоуважаема за житейские советы и непревзойдённую мудрость.

– Всё под контролем! – отвечаю я бодро, вымученно улыбаясь.

После чего беру пинцет, скальпель и возвращаюсь к коту.

Итак… Снять швы – это просто. Главное – подрезать нитки как можно ближе к коже, предварительно обработав их, чтобы не допустить развития свищей.

Мужчина придерживает кота, а тот активно пытается сбежать со стола. Короче, надо быстренько закончить с этим и отпустить их… Щас… Я щас…

Обрабатываю салфеткой с антисептиком шов, затем берусь пинцетом за нитку и подрезаю её лезвием у самой кожи. Вытаскиваю. Всё получается, и вскоре нитки, одна за другой, – все оказываются на столе. Справилась. Протираю кожу на шве ватным диском с антисептиком, снимая лишние корочки.

В этот момент кот сгибает лапу в коленке и… длинный, пятисантиметровый шов расходится по всей длине, на глазах превратившись в огромную рану. На дне раны обнаруживается сверкающая белой надкостницей бедренная кость и ровный ряд металлических винтиков, вкрученных в неё во время операции.

«Что? ЧТО? А-а-а!» – кратко и по делу орётся внутри.

– Чёрт! – кричу я в панике. – Держите его!

Меня накрывает волной адреналина. Лихорадочные мысли бешено скачут в голове, и кот начинает вырываться ещё активнее. Сейчас он сбежит с открытой послеоперационной раной и… О, Господи! Все в хирургии, а кота надо занаркозить в вену! Рана алеет ярко-красным, воспалённым мясом. Женщина тихонько сползает на стул и там заваливается набок. Обморок. Лицо мужчины приобретает землистый оттенок, и я понимаю, что времени на раздумья нет. Попасть в вену я не смогу и зашить – тоже. Поэтому я делаю то единственное, чему научилась за этот месяц хождения в клинику: хватаю с подноса салфетку, накрываю ею открытую рану, и уже поверх этого накидываю на кота полотенце, в которое стремительно его заворачиваю. Завернуть кота в полотенце – вот и всё, что я умею на тот момент.

– Помогите! – ору в коридор так, что меня слышно в хирургии, в холле, на улице и в параллельной Вселенной. Во обеих Её концах.

На мои громкие вопли прибегает встревоженная Ира.

– Нашатырь давай! – кричу ей.

– Да что случилось-то?

Тут Ира бросает взгляд на женщину, вяло сидящую на стуле в состоянии обморока. Едва дотянувшись, она стаскивает с верхней полки шкафа коробочку с надписью: «Для нервных владельцев», вытряхивает оттуда нашатырь, смачивает им салфетку и подносит к лицу женщины. Та недоумённо приходит в себя, оглядывается по сторонам и пытается встать.

– Сидите, сидите! – предвосхищает её телодвижение Ира.

Вслед за ней появляется наша Алла Петровна.

– Что за шум? – размеренно она поправляет очки и оглядывает всех присутствующих, направляясь при этом ко мне.

«Да пиздец! Просто пиздец!» – отвечает ей мой внутренний голос.

Вслух, на грани истерики, я говорю:

– Шов у кота разошёлся!

– О, б-б-б… лин, – из уважения ко всем, Ира глотает матное слово и ныряет в холодильник, где всегда есть дежурный шприц для наркоза. Ловко меняет иглу на бабочку⁴⁵. От меня сейчас толку мало: падаю на стул рядом с женщиной и оставляя кота девчонкам. Мужчина пока держится, но как-то напряжённо молчит.

Из глубины полотенца добывается здоровая кошачья лапа… молниеносные поиски вены, Ира вводит наркоз, и кот засыпает.

– Выйдите на крылечко, – говорит она женщине. – На свежий воздух, – потом смотрит на зеленеющего мужчину: – И Вы тоже.

Молча, на деревянных ногах они идут на крыльцо, где и стоят. О, спасибо тебе, мужчина, что хоть ты не упал!

– И ты. Тоже, – говорит Алла Петровна мне, а затем поясняет, повернувшись к Ире: – На ней же лица нет.

Я остаюсь сидеть просто потому, что ноги не держат.

Вскоре вновь красиво зашитый кот возвращается к владельцам. Курс антибиотиков продляется ещё на две недели. Хозяевам читается лекция на тему: «Как важно колоть антибиотики после операции». Я нервно пью корвалол в ординаторской…

Сняла, блядь, шовчики…

Вика хохочет, снимая с меня чувство неловкости за проявленное тщеславие и высокомерие. Да-да, мы все учились на таком вот…

«Чему-нибудь и как-нибудь».