Глава 1

Марийка

“Сенькин петух орет?

Не. Ленькин.

Зараза, вечно расквохчется ни свет ни заря! Весь в хозяина!

Может, ему тоже что-нибудь подсыпать?

Снотворного, в смысле!

А что? Хозяину – бодрящего, петуху успокоительного…”

Ухмыляясь своей выдумке, поворачиваюсь на спину, потягиваюсь, открываю глаза.

Вот чувствуется, что осень.

За окном темень непроглядная, хотя уже пять…

Ладно. Пора начинать день. Поднимаюсь, накидываю на плечи свой красивый цветастый халатик.

Дел сегодня много.

В поле мне сходить и до города доехать… и…

Домик старенький, одноэтажный, но на кухне у меня над столешницей большое окно.

Выхожу из комнаты и замираю, любуясь, как над рекой зарево поднимается. Тени в комнате становятся серее, глаза уже хорошо различают привычные контуры…

Специально не включаю свет, чтобы любоваться розовыми всполохами на небе. Тянусь к крану, чтобы набрать стакан воды… Здоровое питание и все такое. Но моя рука погружается во что-то склизкое и… шевелящееся!

– А-а-а-а-а-а!!!

Ору на весь дом, пустой, к сожалению, дом!

Пячусь к стенке, туда где выключатель, шарю рукой, но тут со звоном вниз падают мои лопатки и поварешки!

Что за ерунда? Я же их даже не тронула? Или тронула?

Выключатель! Вот он!

Кухня озаряется вспышкой белого света, и лампочка тут же гаснет с характерным хлопком.

Но от того, что я успела увидеть, мне стало только хуже!

Вся кухня усеяна кишащей белой массой! Раковина, столешница, пол вокруг!

Хочу снова заорать, но тут мое внимание привлекает какой-то равномерный гул, сопровождающийся металлическим звоном…

Трясется! Все трясется! Посуда дрожит в шкафах, вилки и ложки, дребезжа, пытаются выбраться наружу, кастрюля, распахнув тумбу, вывалилась на бок! С плиты ко мне поехал чайник, из подставки вдруг взлетели ножи. В ужасе отпрыгиваю, ударяюсь о буфет и тут кто-то что-то накидывает мне на голову!

.

Никитич

“Майор Никитич очень любил рыбалку”.

Так бы я начал мемуары о себе. Люблю. Безумно. До дрожи в поджилках, влажных ладоней и замирающего сердца!

И даже не улов, а эту первозданную тишину, смешанную с девственной чистотой деревенской природы…

Носишься, бывало, по никогда не замолкающему городу! Весь в мыле, телефон раскален от звонков, зубы скрипят от напряжения, а ты…

Ты останавливаешься и думаешь, что все к черту! В выходные майора Никитича не будет! Уеду в деревню! Без связи!

И вот я стою с удочкой у самой кромки водной глади. Восходящее солнце подкрашивает алым редкую желтую листву кленов. Воздух прозрачен, легкая дымка стелется над рекой, нечастые всплески на воде дразнят и радуют.

Откуда-то издалека доносится мычание коровы, крики петуха, лай собаки. Нос щекочет запах прелой листвы, а сапоги уютно вязнут в прибрежной глине.

Тишина, спокойствие и умиротворение разливаются по груди, вызывая улыбку и довольный кошачий прищур.

И тут я слышу:

– А-а-а-а-а-а!!!

В этом крике ужас, отчаяние, паника!

И снова уже ближе:

– А-а-а-а-а-а-а!

И что-то мягкое и теплое врезается мне в спину!

“Ну вот и порыбачил!” – думаю я за пару мгновений до того, как мое лицо встречается с ледяной водной гладью!

.

Глава 2

Никитич

– Да ты охренела! Ты кто такая?! Ты! Ты!.. – трясу головой, словно увидел привидение.

Передо мной тетка в тонком халате и плетеной корзиной на голове!

Ловлю ее за руку, скидываю корзину…

– Ты? Марийка? Ты?

Замираю, забыв отряхнуться.

Склоняюсь, всматриваясь в сбившую меня с ног женщину.

Утираю воду с глаз!

Марийка!

Точно она!

Так, стоп… Давай постараемся смотреть в лицо, а не… Кхм… Точно Марийка!

Она вцепилась в меня побелевшими пальцами и дрожит, причем, кажется, не от холода!

– Й-й-й-й-а! Я! Только не Марийка…. – она смотрит на меня испуганно. – Мария я…

– Эт ты другим Мария, – расплываюсь в широкой улыбке, подхватывая под талию шикарную женщину, схватившую меня мертвой хваткой. – Мне ты всегда будешь Марийкой, – переставляю ее на сухой берег. – Или не узнала?

Я нагибаюсь к поваленному дереву, на которое бросил свой рюкзак, накидываю ей на плечи куртку.

– Ну? – стягиваю полы куртки так, чтобы было не видно грудь, наверное, шестого размера. – Представь меня без бороды и без седины! И на красном велике “Тисса”!

– Андрей! – округляет она свои и без того громадные глаза. – Андрюха? Соколовский! Ты?

– Я, – довольно выпячиваю грудь.

Но та, кого я привык звать Марийкой, вдруг меняется в лице, ее глаза сужаются, губы сжимаются в тонкую линию…

– Ах ты…. Значит, это ты?

Да что за черт? Что творится-то?

К счастью, тело, не думая, на автомате уворачивается от пощечины!

А в голове мелькает лишь одна мысль: “Вот так порыбачил!”

.

Марийка

– Поставь меня на место, я сказала! – вырываюсь, пытаясь пнуть этого громилу. – Поставь, где взял! – ухитряюсь шлепнуть его рукой по спине, но я в его куртке, которая мне сильно велика, поэтому удар получается так себе.

– Да ты обалдела что ли? – уворачивается он от очередного моего замаха и отскакивает в сторону. – Ты чего творишь! Двадцать лет не виделись, и на тебе!

– Двадцать лет не виделись? – рычу. – А вот то, что у меня там на кухне, это не ты? Любитель рыболов!

– И не любитель, между прочим! – обиженно сопит шикарный мужик, в котором я с трудом узнаю Андрея.

– Значит, точно ты! – шиплю ему в лицо. – Больше некому!

– Точно я что? – смотрит он на меня разъяренным, но пытливым взглядом.

В этом весь Андрюха!

Он умный! Всегда что-то придумывал! И всегда что-то коварное!

Я не знаю, как он устроил это шоу с посудой, но вот то белое, расползшееся по всему дому, это точно он! Больше некому!

Я ругаюсь, шиплю и плююсь, пытаюсь его пнуть! А он!

А он вдруг обхватывает меня в кольцо из крепких рук, прижимает к широкой груди…

– Угомонись и объясни, что на тебя нашло!

И мне вдруг совершенно не хочется больше брыкаться…

– Вон там, у меня на кухне, – смотрю на него жалобно. – Ты хочешь сказать, что это не ты?

.

***

– По-твоему, я спустя восемнадцать лет приехал в деревню, чтобы сделать вот это?

Мы стоим в моем доме, смотрим на кишащее белое месиво.

Это похоже на макароны! Как суповая трехминутка, только толстенькая. И… шевелится!

Эта масса кишит и медленно расползается по кухне!

И уже немного по коридору…

И…

О-о-о-ой…

Поворачиваюсь к Андрею, смотрю на его обалдевшее лицо. И, подавляя приступ тошноты, я вынуждена признать, что мысль идиотская!

– Слушай, ну… – сглатываю, отворачиваюсь. – Ну это ж ваши рыболовецкие штучки!

– Опарыши, – ухмыляется он, – оптовая партия! – вскидывает бровь. – Я наберу себе в ведерко?

– Да хоть всех! – ору, смахивая слезы.

– Не, всех мне много, – тянет он расстроенно, – их же даже не заморозить, – выглядывая в сенцы, – но убрать тебе помогу, а то, судя по твоему лицу, тебя сейчас сверху на них вывернет, тогда вообще кухню не отмоешь!

– Как романтично! – язвлю я.

– Ага! – довольно отзывается он из прихожей. – Цени! Эт че? Веник? – появляется он в кухне, сжимая охапку можжевеловых веток.

– Поставь! Это для работы! – выхватываю.

– Забавная у тебя работа, – хмыкает.

А я скрываюсь в кладовке и возвращаюсь с ведром, совком, щеткой…

– Андрей, – тяну жалобно, – помоги мне, правда, – хмурюсь, – я не могу!

– Давай! – хмыкает чуть высокомерно, забирая у меня из рук ведро. – Сказал же, помогу! Дай еще пакетик, я себе наберу! Хорошеньких тебе подкинули! Жирненьких!

– Андрей!

– Че?

– Ты можешь… – задыхаюсь. – Не вдаваться в подробности?

– Че-то ты, – хмыкает он, не оборачиваясь, – излишне нежная для деревенской жительницы! Или ты тут как и я? – оборачивается. – Наездами?

– Я? – хлопаю глазами. – Нет. Живу. Постоянно! Уже года три…

Как бабулю похоронила. Но об этом не хочу сейчас.

– А ты?

– А что я? – пожимает плечами этот великолепный образец самца рода человеческого. – Я живу в городе, – говорит, словно нехотя. – Сюда на рыбалку иногда приезжаю, – переводит на меня взгляд, тоскливо вздыхает, – от суеты отдохнуть.

И я почему-то чувствую себя виноватой… Утро ему испортила своим ором.

Опарыши опять-таки эти…

– Слушай, – запахиваю на груди шаль поплотнее, – давай я тебя хоть завтраком накормлю.

.

Никитич

Вожусь на кухне дома, в котором не был восемнадцать лет.

Восемнадцать лет!

Восемнадцать долбаных лет я не видел Марийку!

А последние лет восемь даже не вспоминал!

Ну если только так. Иногда. Ночами. Исключительно во сне.

И вот сейчас она стоит рядом, а мне даже опарыши фантазировать не мешают!

Какая стала!

Шика-арная!

Грудь, бедра! Все при ней! И талия при этом тонкая! Потрясающая! А какие глаза? Как сверкают!

Марийка!

Маша – Маша – Простокваша!

Что ж ты меня не дождалась-то?

Блин!

Аж под ложечкой засаднило.

Не дождалась. Я в армию ушел, а она – во все тяжкие!

Дружок мой, брат ее, мне тогда написал. Мол, о Марийке лучше забудь. Не выйдет с ней ничего путного…

Ну я и забыл… Остался служить, потом ушел в органы.

Сейчас я для большинства тех, кто меня знает, майор Никитич!

А для нее вот Андрюха! Никто так больше не зовет! Выходит, только она!

И драться со мной пытается!

Смешная!

Хотя! Пусть дерется… Будет повод ее утихомирить – перевожу взгляд на роскошное тело хозяйки дома – повоспитывать…

– Ну, хозяйка, – завязываю в узел последний пакет, – принимай работу.

Аж жалко выбрасывать такое богатство!

Кто ж разорился?

Я шесть ведер и три пакета собрал. Ну и себе коробочку. Если им воздуха дать, то в холодильнике до следующих выходных долежат.

– Ты, может, – киваю на пакеты, – кому из соседей отнесешь, кто птицу держит. Че, червяк и червяк…

– Ты с ума сошел?! – таращит на меня свои громадные черные глаза. – Ты представляешь, что обо мне в деревне потом говорить будут? Меня и так тут ведьмой считают!

– Мда… Не подумал, – тру подбородок. – Ну тогда я их в речку спущу… Рыба съест, – вздыхаю, думая, какой прикорм пропадет. – А ты от чего убегала-то? От них? – хмыкаю.

Идиотская ситуация, так бежать от личинок.

– Блин, Андрей, – начинает она, бурно размахивая руками, – представь себе. Я встаю! В темноте выхожу на кухню, тянусь к крану, а тут…

И меня разбирает ржач! Я живо представляю себе Марийку, засунувшую руку в раковину, полную опарышей!

Я видел однажды у нее такое лицо, когда бабка заставила ее гнилой лук перебирать.

– Андрей! – возмущенно кричит она.

– Ну прости, прости! – примирительно выставляю ладони. – Больно нежная ты стала.

– Да нет же, это еще не все! – она подходит к плите, с опаской трогает чайник, будто проверяет, прочно ли тот стоит. – Я от раковины отпрыгнула, к свету тянусь, и!..

Марийка оглядывается…

Я сразу заметил, что у нее какой-то бардак… Но мало ли как женщина ведет хозяйство.

Теперь понимаю, что нет. Это не она…

Половники на полу, железные миски, кастрюли…

Все валяется странными кучами ближе к внешней стене… Что на столе, но в основном по углам…

– Посуда вся взбесилась! – таращит на меня глаза Марийка. – Ты можешь себе представить? Ножи и вдруг в воздухе! И еще эта корзина! – взмахивает в сторону старой бабушкиной утвари, – Я подумала, мне мешок на голову накинули!

Марийка! С плетеной корзинкой на голове!

Ничего не могу с собой поделать!

Смех вырывается сам с собой!

– Ты че пила? – спрашиваю прямо.

– Да иди ты! – вопит и замахивается на меня полотенцем.

– Э! Хорош драться! – перехватываю кипенно-белый, расшитый красивым орнаментом отрез.

Да, у хозяйки, у которой на кухне полотенца с вышивкой, ложки по углам валяться ну будут…

Странное что-то…

– Ты чем вообще живешь-то? Боевая женщина? – сажусь за стол.

Обещала ж чаем напоить.