Что касается Анны, то еще утром десятого апреля она наверняка почувствовала, что случится нечто важное. Анна приехала в Балтимор с матерью по программе университета Джона Хопкинса два года назад, и теперь, оказавшись здесь снова, испытывала смутное ощущение дежавю и одновременно ожидания чего-то нового и важного.

Сегодня в стенах этого университета Анна прочла на своей ладони совершенно новые линии судьбы. Она была к этому готова, и для нее очевидно, что в холле восточного кампуса она видит того, кто должен стать главным героем в следующем этапе ее существования. Выбор сделан мгновенно, и им обоим теперь не остается ничего, кроме как принять это новое, безупречное иго.

 
                                               * * *
 

– Ну, насчет сугубо научных дебатов я погорячилась, – Анна рассмеялась. – Я скорее исследователь более широкого профиля.

– Вы ходите по лезвию бритвы, сообщая мне об этом на голодный желудок, – заметил Платон.

Платон не мог поверить, что все произошло так быстро: «Я могу устроить вам дебаты на подобные темы, если вас это действительно интересует. Меня зовут Анна Стерн», – сказала она. «Тогда нам потребуется подходящая для диспута площадка!» – сказал он. «Пойдемте обедать!»

Анна любезно предложила ему свои услуги в качестве гида, Балтимор стал ей почти родным за время, проведенное здесь с матерью. Они вышли из кампуса и пошли обедать. Солнце все-таки выбралось из-за туч, на улице совсем потеплело, и жизнь изливалась из каждой почки на ветвях, из каждого птичьего гнезда, настойчиво, требовательно. В нос ударил запах городской весны, тот самый, что возбуждает любого живого человека, запах влажного асфальта, подогретого воздуха и томительного ожидания приключений.

Они сидели в устричной на набережной в районе Феллс Пойнт. Это было шумное, пропахшее морем заведение, с деревянными полами, хлопковыми скатертями и массивной барной стойкой, выложенной белым кафелем. Феллс Пойнт был любимым кварталом Анны в Балтиморе. Совершенно особенное прибежище сказочных пиратских кораблей и крошечных старомодных таунхаусов, пестревших неравномерными рядами кровель и окон. Анне казалось, что от всего вокруг исходил аромат ушедших времен: деревянные понтоны, олдскульные домики, солнечный свет, пробивающийся через облака робко и нежно, – все было словно пропущено через фильтр сепии, подернуто легкой дымчатой вуалью времени. Фасады зданий, сочного, словно вишня, кирпичного цвета были украшены окнами с белыми наличниками, на которых раскачивались увесистые, пропитанные солью чайки, и ничто не напоминало, что они в большом современном, далеком от идиллии городе.

– Мы начнем с дюжины устриц! Давайте попробуем местные? – Платон наконец заставил себя посмотреть в меню.

– Прекрасный выбор! – официант, одетый в черную форму, сиял радушной, почти родственной улыбкой.

– Как у вас подают рыбу дня?

– Сегодня это лосось с запеченным картофелем, фаршированным белыми грибами, рукколой и беконом под соусом из сливок и бренди.

– Звучит неплохо… Значит, мы будем рыбу как основное блюдо. На закуску я возьму жареных кальмаров с перцем чили, – Платон отложил меню в сторону.

– А мне севиче из краба и авокадо, пожалуйста.

Через минуту официант вернулся с бокалами для вина и запотевшей бутылкой рислинга. Анна любила рислинг, свежий и острый на языке, он утешал и развлекал в те моменты, когда более плотные вечерние вина клонили ее ко сну. Она улыбнулась:

– Здорово, что мы выбрались.

Платон пока запрещал себе открыто рассматривать ее и думать о вещах, которые отвлекали от беседы. Она сидела напротив, откинувшись на спинку стула, положив одну ногу на другую и не проявляя нетерпения. Крутила между пальцами ножку бокала, в котором переливалось золотистое вино, блики играли на ее пальцах, тонких, загорелых, с красивыми гладкими ногтями без лака. Он наблюдал, она поправила юбку, пошевелила бедрами и уселась поудобнее. Тогда он пробормотал что-то, чего требуют простые правила:

– Так чем вы занимаетесь, Анна?

– Коротко говоря, я археолог, изучаю культуры и религию древних цивилизаций. Как раз недавно вернулась из Арабских Эмиратов.

– Эх, к сожалению, я абсолютный профан в археологии… Но это, должно быть, невероятно интересно! – живое мужское воображение тут же подкинуло Платону несколько весьма волнующих картинок, и он явственно ощутил азартное возбуждение. На уровне инстинкта он уже давно проехал весь этот обед. Все эти тарелки и салфетки оставались лишь прикрытием, по сути – тратой времени… Однако пока придется все-таки послушать, о чем она будет говорить.

– Судя по вашему энтузиазму, вы думаете, я – Лара Крофт? – усмехнулась Анна, оценив игру впечатлений на лице своего собеседника.

– А я сильно заблуждаюсь? Вы участвуете в раскопках и интерпретируете историю? Я верно представляю себе вашу работу?

– Бывает и так. Однако рискуя вас разочаровать, хочу заметить, что сегодня у Лары было бы мало шансов. Утаить что-либо в ходе раскопок довольно сложно. К сожалению, – она улыбнулась, – Давайте лучше вернемся к тому, что вы не верите в силу псилоцибина и в то, что можно раз и навсегда расширить свое сознание, изменить свое восприятие жизни… Если вы такой скептик, то мне лучше воздержаться от подробностей моих исследований, иначе вы будете смеяться надо мной, – она улыбнулась и прищурила янтарный кошачий глаз.

– Так давайте продолжим нашу увлекательную дискуссию о психоделических экспериментах… Вы считаете, что у них нет последствий? Ведь не зря же в семидесятые эту практику прикрыли.

– Помните рядом с мамой сидел такой худой седой мужчина?

– Да, припоминаю.

– Так вот, это Роналд Грин – пионер психоделики, он первым сумел преодолеть существовавший до этого запрет на эти исследования. Доктор Грин очень подробно ввел меня в курс дела, когда мама согласилась быть добровольцем.

Принесли устрицы. Крупные, мясистые, они трепетали нежными телами в своих раковинах, окруженные капельками влаги, льдом и ломтиками лимона. Анна подцепила одну, сбрызнула уксусом и, ловко отрезав от черенка, всосала ртом жирную, скользкую, созданную морем плоть. Платон поспешил сосредоточиться на своей тарелке.

– Вы пока ешьте, Платон, а я продолжу. Так вот, доктор Грин рассказывал мне об экспериментах, которые проводили в шестидесятых «Великие Старцы».

– Ах да, ребята, которые экспериментировали на людях в шестидесятых, – сообразил Платон.

– Вы совершенно правы. Психоделика вошла в те годы во все области психиатрии. Например, ЛСД давали детям с аутизмом, и у них происходил скачок в понимании окружающего мира. Когда моя мама приняла псилоцибин, второй ступенью ее ощущений стала эмпатия. Представляете, она за несколько минут смогла простить своего отца! Дед был очень жестким и не слишком нежным с ней в детстве. Но зато со мной он был лучшим дедушкой на свете! Во время сессии она смогла на самом деле прочувствовать, насколько он был молод, как ему было страшно и тяжело, когда он стал отцом. И она сделала удивительную вещь: она будто перенесла его заботу о внучке на себя-ребенка и смогла ощутить всю полноту его любви. В норме это заняло бы годы психотерапии, но тут произошло за несколько часов.

– Ого! Действительно, интересный эффект! – Платон поедал устрицы, запивая их холодным вином и закусывая поджаренным хлебом.

– Я продолжу, и вы сможете оценить эффект, раз уж мы с вами прогуливаем вторую часть семинара, – Анна улыбалась и перебирала пальцами крошки хлеба на своем блюдце. Да, в рамках обычной психотерапии невротикам предлагались микродозы психоделика. Для достижения максимального эффекта. И вуаля, за пару сессий прорабатывался материал, который обычно требовал многолетних усилий. Люди с зависимостями полностью излечивались. Таким образом психоделика прочно вошла в культурный код шестидесятников. Мамины врачи, к примеру, приписывают псилоцибину все заслуги того времени. От музыки Боба Дилана до супер прорывов обитателей Силиконовой долины, которые, по слухам, использовали во время работы малые дозы ЛСД. Вы представляете! – она всплеснула руками, и вилка со звоном упала на пол.

– Я вижу, вы действительно в курсе дела, – улыбнулся Платон, жалея, что официант не позволил Анне наклониться за прибором. – Но позвольте все-таки задать вопрос: чем это все отличается от медицинского употребления марихуаны? Может ли псилоцибин действительно давать какой-то научно доказуемый особый эффект?

– Ваши закуски! – официант поменял тарелки. Трапеза продолжалась под увлекательную беседу.

– То есть все-таки вы настроены скептически, – засмеялась Анна, – Кстати, отличный краб! – Анна выдавила ломтик лимона на севиче.

– Да, кальмары тоже супер. Я бы даже еще добавил чили. Так, рассказывайте дальше, мне уже очень интересно, почему все это приостановили!

– Я так рада, что вам интересно! С другой стороны, мы с вами познакомились в рамках семинара по применению психотропных веществ в медицине, а не на рыбалке, чего уж тут.

– А вы рыбачите? – улыбнулся Платон.

– К счастью, нет.

– А вот я грешу иногда… Так чем дело кончилось?

– Да вот Тимоти Лири прославился, создал целую философию. И секту. Это все конечно очень занятно, я могу еще много поведать вам на эту тему, Платон, поверьте мне. Но есть вещи еще более интересные, и именно ими я и занимаюсь сейчас, – Анна удовлетворенно вздохнула и откинулась на стуле.

– Вы не поверите, Анна, но я могу рассказать вам в связи с интересами Тимоти Лири много любопытного со своей стороны. Он был большим поклонником предмета моего исследования. Однако не будем забегать вперед. Пока мы говорим о вас, – по легкости разговора, по обоюдному удовлетворению и взаимному любопытству, в которых протекала их беседа, Платон понял, что ему чертовски везет.

Лицо Анны грелось в лучах солнца, проникавших через большое окно. В ярком солнечном свете было видно, что окно снаружи покрыто маленькими пятнышками от дождя, а кожа на переносице и скулах Анны – акварельно-нежными веснушками. Ее волосы горели сочным темным золотом. Она лениво жмурилась, прикрыв глаза, обнажив тонкие веки, насупив нос, над которым проступили смешные детские складки. Платон залюбовался.

– И все-таки, Анна, – он нарушил молчание. – Не знаю как вы, но я хочу оставить в вечности след, а не просто ощутить что-нибудь необыкновенное или даже прожить до ста сорока лет никому не нужным обывателем с идеальным кишечником, питаясь абсолютно здоровой едой, которую подобные люди обсуждают на своих форумах. Мы все – день за днем, год за годом – пишем нашими поступками программное обеспечение вечности. Получить больше информации – это хорошо. Но все ли сумеют адекватно использовать ее? Этому-то вы не учите.

– Я не пытаюсь заарканить вас в психоделические сети, – засмеялась Анна. – Я и сама не принимала ничего до сих пор. И сужу в основном по маминому опыту, он – лучшее для меня доказательство. Окажись я на ее месте, обязательно воспользовалась бы подобной возможностью. В конце концов, среди тех, кто прибегал к таким вещам, были очень успешные и одаренные люди. Хаксли, например, был видным интеллектуалом своего времени.

– Вы читали «О дивный новый мир»?! Серьезно?

– Нет, конечно! Не знаю никого, кто бы прочитал его до конца. Но это не значит, что «Двери восприятия» не имеют философского потенциала.

– Анна, не часто встретишь женщину, обладающую широтой вашего мышления. Я приятно удивлен.

– Это все йога, – улыбнулась она, – ну и немного ЛСД. Если я не ошибаюсь, а я уже кое-что разузнала о вас, то вы сами можете похвастаться нетрадиционными взглядами на науку и ее будущее. Вы первый серьезный ученый из всех мне знакомых, кто не связан с психологией и тому подобным, – Анна широко улыбнулась и покачала головой. – Платон Вальтер, профессор, специалист по крионике, звучит очень загадочно и высоконаучно.

Платон был доволен: она красива, несомненно умна, а кроме того, уже поинтересовалась его персоной. Это приятно ласкало эго.

– Криобиология, скажем так, тоже была довольно экзотической историей еще пару десятилетий назад, однако время не стоит на месте. Сейчас криобиология – наука абсолютно признанная. Но не путайте ее с крионикой.

– Так, Платон, с этого места поподробнее.

– Я не большой любитель говорить с красивыми женщинами о работе, – Платон сказал и запнулся, усмотрев в ее взгляде легкий укор. – Но обозначу общие положения. Криобиология занимается в целом изучением влияния низких температур на живые организмы.

– Это я понимаю, спасибо, а в чем ее реальные достижения? Расскажите мне доступным языком, я уже разучилась опираться только на теорию.

– К примеру, возьмем криоконсервацию: применение замороженной плазмы и клеточных элементов крови стало эффективной технологией при спасении раненых или людей, получивших серьезные ожоги. Мы воспользовались тем, что стволовые клетки могут десятилетиями храниться в жидком азоте, ожидая своего часа, когда для спасения жизни и здоровья они могут быть разморожены и возвращены в организм заболевшего ребенка. Или, например, женские яйцеклетки. Уже существует практика криоконсервации яйцеклеток, которые потом можно разморозить и ввести женщине, если она захочет родить очередного ребенка в зрелом возрасте, или сделать их донорскими для бесплодных женщин.

– Замороженные яйцеклетки, надо же!

– Мало того, сегодня стало вполне возможно заморозить костный мозг, и люди, которые работают в условиях повышенной радиации или других опасных ситуациях, в случае заболевания могут рассчитывать на эффективное лечение. Вы меня прервите, когда вам наскучит, я-то могу говорить долго, – Платон старательно вытер пальцы о тканевую салфетку.

– Наоборот! Мне очень интересно, а как применяют костный мозг?

– При необходимости костный мозг размораживается, очищается от криопротектора и вводится внутривенно. Таким образом у пациента восстанавливается кроветворная система, что позволяет ему вернуться к полноценной жизни.

– А что такое криопротектор?

– Вопрос по существу. Криопротектор – это самое интересное, это то, что позволяет нам замораживать почти без повреждения тканей и восстанавливать в первоначальном виде донорскую кровь, яйцеклетку, костный мозг и прочее. И в этом вся суть, без криопротекторов теряется возможность клеток к регенерации после низких температур. В природе криопротекторы синтезируют организмы некоторых живых существ, например лягушек, именно они способны…

– Впадать в анабиоз?

– Именно! И тут мы переходим из области криобиологии непосредственно к крионике, – Платон ощутил знакомое приятное покалывание вдоль позвоночника, вдохновение охватывало его всякий раз, когда он возвращался мыслями к своему проекту. – Скажу вам по секрету, я очень рассчитываю все-таки вывести крионику на положенное ей место в доказательной медицине. Это очень крутой проект, и я надеюсь, мои старания увенчаются успехом.

Анна уловила в его лице перемену, оно словно озарилось отсветами внутреннего пламени, азарта напряженно трудящегося интеллекта, на время утратило светское благодушие.

– Мне невероятно любопытно! Рассказывайте, я уже чую здесь великую интригу.

– Приведу вам любопытный пример: это опыты японского криобиолога Исаму Суда. Еще в 1966 году он утверждал, что смог зафиксировать электрическую активность в кошачьих мозгах после месяца заморозки при -20! В целом это никакой не секрет, что ученые давно пытаются освоить технику погружения людей в анабиоз. Сложность заключается в отсутствии в наших организмах криопротектора. Поэтому мы не можем пережить криоконсервацию. Ведь что происходит при замораживании крупных биологических объектов? Тело млекопитающих состоит в основном из воды, у взрослого человека почти на 70%. При серьезном охлаждении вода увеличивает свой объем, причем при падении температуры ниже нуля и образовании льда объем возрастает резко, скачком на 10%. Таким образом, ткани тела рвутся.

– Боже мой! Это как бутылка с водой лопается, если забыть ее в морозилке?

– Да! Примерно так. Тело буквально растрескивается.. Клетки деформируются, иссушаются…

– Платон! Я уже почти утратила нить, – улыбнулась Анна. – Из всего безумно увлекательного и научно обоснованного, произнесенного вами за последние две минуты, я поняла, что клетки человеческого тела в процессе криоконсервации разрываются от кристаллов льда, сформированного из жидкости, из которой мы состоим при жизни. Так?

– В целом можно и так сказать, – Платон наконец оставил салфетку и бросил ее на стол. – Простите за занудство, я вас сразу предупредил, чтобы вы не стеснялись меня останавливать. Я – фанат своего дела.

– Так, а в чем ваш план? У вас же определенно есть план?

– Большинство моих коллег утверждают, что необратимые повреждения при замораживании и размораживании биологических объектов размерами больше нескольких миллиметров очевидны, проблема не имеет решения, а значит, и обсуждать нечего.

– Но вы не таков.

– Нет, я не таков. И я намерен синтезировать идеальный криопротектор, который позволит эффективно и безопасно вводить и выводить человека из криоанабиоза.

* * *

Через четыре дня после их встречи в Балтиморе он сел и взял в руки телефон.

– Я не хотел ей звонить. Честно. Да вы и сами понимаете, как бывает со взрослыми людьми. Мы обычные идиоты, которые привыкли жить с комфортом, жить для себя, ради своих целей и своего труда, не отвлекаясь ни на что. Мне было неохота ввязываться.

– Но, судя по всему, вы все-таки позвонили.

Как биограф профессора, я была рада этому обстоятельству.

– Ну да. Правда, пришлось напиться среди бела дня. А дело было так…

 
                                               * * *
 

Платон в задумчивости откидывается на спинку кресла. В лаборатории прохладно и тихо. Чистое пространство для концентрации и продуктивной работы. Сейчас он попусту тратит здесь свое драгоценное время. Он не может сосредоточиться и, раздосадованный, прикрывает глаза.

Четыре дня. Это много или мало? Мало, конечно, мало. Какие верные выводы можно сделать за такой короткий срок? Очень много, с точки зрения того, сколько часов он потерял за эти дни в бесплодных попытках взяться за работу. Невероятно много, если учесть, что все это время он думал о женщине.

После обеда в Феллс Пойнт они пошли прогуляться по набережной, не переставая разговаривать. Разве так бывает, что ты говоришь и видишь отсвет своей мысли в ее глазах? И даже больше! У нее в голове эта мысль словно дорабатывается, преображается, и она отдает тебе ее обратно в еще более совершенном виде, именно в том, в котором ты хотел бы измыслить ее самостоятельно. Анна, словно трансформатор вдохновения, облекала любую идею в идеальную форму, будто за ниточку ведя тебя коридорами твоих же фантазий и приводя все к независимому и чистому порядку. К ясности мышления.