«Сумасшедший корабль» Ольги Форш называют «последним романом Серебряного века». В нём рассказывается о годах существования петроградской писательской коммуны: о её обитателях и их судьбах, об особой атмосфере, царящей в комнатах, залах, коридорах, где жили, творили, дискутировали писатели, художники, критики и другие представители творческих профессий.
1919 – 1923 – первые годы советской власти. Годы страшные, тяжелые. Годы голода и разрухи. Годы войны. И в это сложное время в городе Петра и революции возник и поплыл по волнам иллюзорного моря «Сумасшедший корабль» - петроградский Дом Искусств, созданный по инициативе Чуковского при непосредственном участии Горького в старинном особняке на Мойке.
ДИСК, как его прозвали в народе, задумывался как общежитие для творческой интеллигенции, рассчитанное на пятьдесят шесть обитателей. Но творческие личности на то и творческие, чтобы обыденные вещи превращать в нечто особенное. Когда этих личностей в одном месте собирается много, то появляется куча идей, которые непременно воплощаются в жизнь. И вот общежитие уже и не общежитие, а приют для таких же сумасшедших, которым даже во времена голода и лишений необходима пища духовная. Здесь проводятся публичные лекции, читаются и обсуждаются книги, создаются учебные студии для читателей, переводчиков и начинающих писателей. Настоящий дух творчества и внутренней свободы был сродни чистому воздуху, вдохнуть глоток которого стекались люди со всего Петрограда. Но за этими красивыми фразами скрывается и другое: обычная жизнь пассажиров дома-корабля с их чувствами, сомнениями, трагедиями. И общим ощущением надвигающейся потери – конца эпохи, гибели интеллигента. Если в начале Форш пишет о разных курьёзных случаях, приправляя текст юмором, то к концу это уже больше размышления и дискуссии о старом и новом, о месте и призвании творца, в которых проявляется горькая ирония. Это своеобразный реквием уходящему Серебряному веку, вслед за которым придут цензура и идеологический «отбор» 30-ых.
В 1928 году Ольга Форш решила написать хронику ДИСКа, назвав её «Ледяной корабль». Об этом замысле она рассказала Чуковскому. Но хроники не получилось. При воплощении идея магическим образом трансформировалась в нечто ирреальное, несколько гротескное, где главы заменили волны, и «Ледяной корабль» превратился в «Сумасшедший», на котором реальные обитатели дома на Мойке спрятались за псевдонимами и отправились в плавание по воспоминаниям одной из них. Кстати, в этом издании читателю не придется гадать, кто скрывается за тем или иным псевдонимом, здесь есть сноски, раскрывающие настоящие имена. Тем же, кто хочет проверить свою эрудицию и сыграть в игру «Угадай реального прототипа», заглядывать в самый низ страниц не стоит. Кто-то угадывается легче, как те, чьи псевдонимы созвучны с настоящими именами и фамилиями или являются шарадами, составленными из них, или связаны с фактами из биографии, а кого-то я бы никогда не узнала в гриме, наложенном автором, как поэтессу Надежду Павлович. Ещё сложнее с теми, кому другие передоверили свои позиции или подробности прошлого.
Что тут реально, а что не устояло перед желанием добавить что-то от себя? Что перепуталось, а что совсем забылось? Не знаю. Можно покопаться в исторических документах и биографиях, что-то отыскать и сопоставить. Но нужно ли? Ведь то, что автору было важно показать, показано. Что хотелось рассказать, рассказано. Торопливо, импульсивно, перескакивая с одного эпизода на другой, так, что может показаться, что целостной истории тут нет. Но связь между рассказами всё же имеется, не прямая, но косвенная. И отдельные истории, что перетекают из волны в волну, сквозь которые пересекает море воспоминаний Ольги Форш её «Сумасшедший корабль», имеются.
Волны воспоминаний… Они будто живут своей жизнью. Будто Форш дала им полный карт-бланш в выборе траектории движения по морю памяти и даже позволила заглянуть на острова, на которых реальность смешивается с фантазией, и уже не замечаешь, как действительность принимает абстрактные черты. Вот волна-история вначале прибиваются к берегу, описывая события в доме, обстановку в нём, где остатки былой роскоши (буквально) соседствуют с бедностью, проникшей в ранее богатый особняк в виде пайков и буржуек, на растопку которых бывало не хватало дров и вход шли подрамники для холстов. А потом волна, омыв песок воспоминаний реальности, уносит «Сумасшедший корабль» в море воспоминаний абстрактных или к иным островам, где память обращается к эпизодам, произошедшим во Франции или Италии. Такая рваность текста и скачки в пространстве и времени не должны удивлять, Форш в первой волне обозначила то, что:
- предполагает, что будет «взрывать пограничные столбы времени»;
- будет связывать будет связывать события «одной лишь перекличкой персонажей»;
- и не откажется от своего «пристрастия к парадоксу».
Я, читая, стала «бегущей по волнам» этого романа. Волны бегут и сменяют одна другую. От начала и бытовых курьёзов, от личных историй, к тому шторму, что снесёт все. Коротко о путешествиях по ним.
Волна первая: знакомство с пассажирами «Сумасшедшего корабля» и текущей обстановкой на начало его плавания. Выделяется комично описанная романтическая история художника и художницы, выигравшая борьбу у сторонниц женской свободы. Любовный интерес Сохатого. А потом путешествие по Италии, больше напоминающее сон, чем явь, где в Питере-Риме итальянские офицеры гуляют под ручку с паннами из кафе «Варшавянка», куда и переместились с этой волной в конце её пути.
Волна вторая. Конфискация мебели, оставившая после себя «пустыню паркетов». Обитатели «Сумасшедшего корабля» обрастали не бытом, а книгами, и «спать на многотомнейших классиках, обедать за энциклопедией и сидеть на современниках с автографами» - вполне жизнеспособный вариант. Описано комично, но смешного-то на самом деле мало. Но Форш преподносит подобные бытовые ситуации именно так, потому что… Да ерунда это в сравнении с тем, что волнует по-настоящему. А дальше волна откатывается в море к острову, где требовали выхода из забвения воспоминания о полпредовском приеме в Рю-де-Гренель, на котором автор на ассоциациях представила причудливый по форме, но меткий по содержанию обзор французских писателей.
Волна третья. Знакомство с обитателями и их настроениями продолжается. У них там своя атмосфера. С талантом проповедника вещает Акович, ведя полемику о высших материях с ерофеевской прислугой, а из форточек вылетают перевязанные крест-накрест пакеты с «увесистым кладом внутри» - подарки-последствия лопнувших труб и вставшего водопровода. И голод, который, как известно не тётка – вычитав в «Брестских переговорах» о том, что немецкие военные чины ели ворон, принялась творческая интеллигенция дома-корабля за изобретение силков. А на кухне «вобла тушеная, вобла вареная» и богатый бытовой материал.
Волна четвертая. «Густое времечко» - попытка дать ответ на вопрос «Как живёт и работает наш писатель?» и наглядный пример необходимости развития воображения, как «начала, организующего жизнь», отсутствие коего может привести к разного рода нелепостям.
Волна пятая. Трагическая история любви романтичной Барб Кайе из живописного горного уголка Франции близ Пиренеев, как олицетворение уходящей эпохи романтики, перекликающейся с завершением похождений Сохатого.
Волна шестая. Фабула Сохатого так и не закрылась. Он вновь на «корабле». Печаль по уходящему романизму, реквием которому пропел Гаэтан словами своего стихотворения о том, как «девушка пела в церковном хоре, как корабли уходили в море, как никто не вернулся назад…». С уходом Гаэтана кончилась любовь. А на нижних «палубах» корабля продолжались балы, будто уходящая эпоха могла оставить кружащихся в иллюзиях детей своих эпохе новой… Смерть Блока, репрессированный Клюев, расстрел Гумилева, самоубийство Чеботаревской, сумасшествие Сологуба…
Волна седьмая. «В Сумасшедшем Корабле сдавался в архив истории последний период русской словесности».
Глава восьмая. «Сохатый опять не мог работать на свою спокойную тему – закрепление быта и сказа, – он досматривал гибель русского интеллигента.» Его попытка романа итогов. И полемика с идеологически и политически подкованным Жуканцем. «Мы наш, мы новый мир построим», где личности места нет. И о редакторах: «Словом, писатель верил редактору, зная, что он бережёт его больше его самого. Редактор же писателя выращивал.»
Глава девятая. Завершение плавания «Сумасшедшего корабля» и завершение истории. Мысли автора, Микула, «говорящие» лозунгами пропаганды столбы. Конец ДИСКа, конец «сбывшейся артистической утопии Серебряного века», как назвал петроградский Дом искусств Дмитрий Быков.
Что добавить от себя… Сложная книга? Наверно да. Сам слог Ольги Форш: витиеватый, богатый на метафоры и аллегории, в котором читатель современный, живущий во время, когда наблюдается тенденция к упрощению языка, может сначала потеряться. Но достаточно вчитаться, чтобы оценить все фигуры речи, все языковые средства выразительности, которые использует автор, чтобы оценить красоту и объемность текста романа. А вот если коснуться размышлений, сравнений, перескакивания с эпизода на эпизод и междустрочных смыслов – тут да, тут может быть сложно, что и объясняет Форш в своей девятой волне, говоря о задаче раскрыть процесс припоминания, не спугивая его логикой, но не без эмоциональной искренности. Но даже если случиться так, как со студентом, которому автор пытался своим языком донести всё прекрасное:
– В том, что сейчас вы увидите, не найти, как у Рафаэля, в себе замкнутой объединенности, завершаемой круглой линией, словом, обрамление до формулы. Ну, в переносе на слово – того, чем богаты рассказы Тургенева, повести Белкина, ну, «Тамань»... понимаете?..
– Ни черта́, – честно сознался юноша.
не почувствовать и не понять, что болело, что умирало в душе, что хотелось передать будущим поколениям, невозможно. Это не только история конца Серебряного века и свободы творчества, это воспоминания человека, ставшего свидетелем гибели той эпохи и искренне переживающего её уход. Это как музыка. Реквием.
