Отзывы на книги автора «Ольга Форш»

Господи боже мой! Неужели всё так и было? Я просто не могу поверить в это, что в то сурово-смутное время всё могло быть именно так!! Что это? А это смех сквозь слёзы. Ольга Форш спешит посмеяться, а иначе ей пришлось бы заплакать.
Да, жаль, жаль, что мало я знаю тех, кто описан. Когда читала Аксёнова «Таинственная страсть.Роман о шестидесятниках», было намного проще – тех поэтов и писателей я знала. А эти так далеки, но так же причудливы и неподражаемы. Ольга Форш так же зашифровала их особыми именами, и если бы не вступительная статья Дмитрия Быкова, мне было бы много не понятно.
Произведение оправдывает своё название. Образ жизни оправдывает это название. Но, боже мой, как хочется хоть одну недельку поплавать на этом корабле! Окунуться в это сумасшествие! А, может, больше никогда не возвращаться в этот обычный мир.

Дальше...

Как сказал Быков в своей статье, творческая интеллигенция создала свою реальность революции, и жила этими иллюзиями. Наверное, дальше, всё это медленно перешло в ту самую таинственную страсть, о которой писал Аксёнов. Абсурдно, непонятно, но интересно! А что вы хотели, это же не обыкновенный корабль, он сумасшедший!
И книга построена так- на волнах. Вместо глав- волны. Ольга Форш так и пишет «Волна первая» и т.д. Очень интересно, что задумывалось всё вроде бы степенно и нормально. Дом искусств, где литераторы и творческие люди должны были учить, творить..Но на то они и творческие люди, чтобы любую идею превратить во что-то необыкновенное, дать ей своё, неповторимо лицо. Но всё таки- неужели именно так это было? Но, зная любовь Ольги Форш к истории, думаю, что да, именно так. Оттого на душе ещё радостней, всё таки были у нас люди! И будут!
Самое интересное, мне по-новому открылся рассказ А.Грина «Крысолов». Я-то, читая его, не просекла главной темы, и так до конца не поняла, какие там крысы. Всё в литературе взаимосвязано. Одно произведение может раскрыть другое совсем с другой стороны, в этом большая ценность литературы, когда автор ненавязчиво, а главное неожиданно говорит тебе – а вот посмотри, как это было на самом деле. И тогда ещё один пазл большого жизненного опыта встаёт на своё место. А сколько их ещё надо собрать этих пазлов!!!
Да, произведение в некотором плане сложное, но если бы всё было так просто, это был бы уже не тот корабль, это было бы уже другое произведение. Безумие, полное безумие..Безумие от того, что ты делаешь то, что хочешь, или не делаешь, все – большая дружная семья, нет зависти и конкуренции, каждый- талант и все друг за друга рады. Нам не хватает сейчас именно такого безумия. Слишком много гламура, конкуренции, зависти. Можно сойти с ума, но не отправиться в плаванье. А ведь хочется именно так- свободной душой, с попутным ветром, разбивать волны и что бы рядом были такие же сумасшедшие, талантливые, яркие и каждый был друг другу товарищ и брат в одной большой семье старого помещичьего дома….И хочется присоединиться к

Здесь я жил и писал свой том первый..

Что-то типа того…

Господи боже мой! Неужели всё так и было? Я просто не могу поверить в это, что в то сурово-смутное время всё могло быть именно так!! Что это? А это смех сквозь слёзы. Ольга Форш спешит посмеяться, а иначе ей пришлось бы заплакать.
Да, жаль, жаль, что мало я знаю тех, кто описан. Когда читала Аксёнова «Таинственная страсть.Роман о шестидесятниках», было намного проще – тех поэтов и писателей я знала. А эти так далеки, но так же причудливы и неподражаемы. Ольга Форш так же зашифровала их особыми именами, и если бы не вступительная статья Дмитрия Быкова, мне было бы много не понятно.
Произведение оправдывает своё название. Образ жизни оправдывает это название. Но, боже мой, как хочется хоть одну недельку поплавать на этом корабле! Окунуться в это сумасшествие! А, может, больше никогда не возвращаться в этот обычный мир.

Дальше...

Как сказал Быков в своей статье, творческая интеллигенция создала свою реальность революции, и жила этими иллюзиями. Наверное, дальше, всё это медленно перешло в ту самую таинственную страсть, о которой писал Аксёнов. Абсурдно, непонятно, но интересно! А что вы хотели, это же не обыкновенный корабль, он сумасшедший!
И книга построена так- на волнах. Вместо глав- волны. Ольга Форш так и пишет «Волна первая» и т.д. Очень интересно, что задумывалось всё вроде бы степенно и нормально. Дом искусств, где литераторы и творческие люди должны были учить, творить..Но на то они и творческие люди, чтобы любую идею превратить во что-то необыкновенное, дать ей своё, неповторимо лицо. Но всё таки- неужели именно так это было? Но, зная любовь Ольги Форш к истории, думаю, что да, именно так. Оттого на душе ещё радостней, всё таки были у нас люди! И будут!
Самое интересное, мне по-новому открылся рассказ А.Грина «Крысолов». Я-то, читая его, не просекла главной темы, и так до конца не поняла, какие там крысы. Всё в литературе взаимосвязано. Одно произведение может раскрыть другое совсем с другой стороны, в этом большая ценность литературы, когда автор ненавязчиво, а главное неожиданно говорит тебе – а вот посмотри, как это было на самом деле. И тогда ещё один пазл большого жизненного опыта встаёт на своё место. А сколько их ещё надо собрать этих пазлов!!!
Да, произведение в некотором плане сложное, но если бы всё было так просто, это был бы уже не тот корабль, это было бы уже другое произведение. Безумие, полное безумие..Безумие от того, что ты делаешь то, что хочешь, или не делаешь, все – большая дружная семья, нет зависти и конкуренции, каждый- талант и все друг за друга рады. Нам не хватает сейчас именно такого безумия. Слишком много гламура, конкуренции, зависти. Можно сойти с ума, но не отправиться в плаванье. А ведь хочется именно так- свободной душой, с попутным ветром, разбивать волны и что бы рядом были такие же сумасшедшие, талантливые, яркие и каждый был друг другу товарищ и брат в одной большой семье старого помещичьего дома….И хочется присоединиться к

Здесь я жил и писал свой том первый..

Что-то типа того…

«Сумасшедший корабль» Ольги Форш называют «последним романом Серебряного века». В нём рассказывается о годах существования петроградской писательской коммуны: о её обитателях и их судьбах, об особой атмосфере, царящей в комнатах, залах, коридорах, где жили, творили, дискутировали писатели, художники, критики и другие представители творческих профессий.

1919 – 1923 – первые годы советской власти. Годы страшные, тяжелые. Годы голода и разрухи. Годы войны. И в это сложное время в городе Петра и революции возник и поплыл по волнам иллюзорного моря «Сумасшедший корабль» - петроградский Дом Искусств, созданный по инициативе Чуковского при непосредственном участии Горького в старинном особняке на Мойке.

ДИСК, как его прозвали в народе, задумывался как общежитие для творческой интеллигенции, рассчитанное на пятьдесят шесть обитателей. Но творческие личности на то и творческие, чтобы обыденные вещи превращать в нечто особенное. Когда этих личностей в одном месте собирается много, то появляется куча идей, которые непременно воплощаются в жизнь. И вот общежитие уже и не общежитие, а приют для таких же сумасшедших, которым даже во времена голода и лишений необходима пища духовная. Здесь проводятся публичные лекции, читаются и обсуждаются книги, создаются учебные студии для читателей, переводчиков и начинающих писателей. Настоящий дух творчества и внутренней свободы был сродни чистому воздуху, вдохнуть глоток которого стекались люди со всего Петрограда. Но за этими красивыми фразами скрывается и другое: обычная жизнь пассажиров дома-корабля с их чувствами, сомнениями, трагедиями. И общим ощущением надвигающейся потери – конца эпохи, гибели интеллигента. Если в начале Форш пишет о разных курьёзных случаях, приправляя текст юмором, то к концу это уже больше размышления и дискуссии о старом и новом, о месте и призвании творца, в которых проявляется горькая ирония. Это своеобразный реквием уходящему Серебряному веку, вслед за которым придут цензура и идеологический «отбор» 30-ых.

В 1928 году Ольга Форш решила написать хронику ДИСКа, назвав её «Ледяной корабль». Об этом замысле она рассказала Чуковскому. Но хроники не получилось. При воплощении идея магическим образом трансформировалась в нечто ирреальное, несколько гротескное, где главы заменили волны, и «Ледяной корабль» превратился в «Сумасшедший», на котором реальные обитатели дома на Мойке спрятались за псевдонимами и отправились в плавание по воспоминаниям одной из них. Кстати, в этом издании читателю не придется гадать, кто скрывается за тем или иным псевдонимом, здесь есть сноски, раскрывающие настоящие имена. Тем же, кто хочет проверить свою эрудицию и сыграть в игру «Угадай реального прототипа», заглядывать в самый низ страниц не стоит. Кто-то угадывается легче, как те, чьи псевдонимы созвучны с настоящими именами и фамилиями или являются шарадами, составленными из них, или связаны с фактами из биографии, а кого-то я бы никогда не узнала в гриме, наложенном автором, как поэтессу Надежду Павлович. Ещё сложнее с теми, кому другие передоверили свои позиции или подробности прошлого.

Что тут реально, а что не устояло перед желанием добавить что-то от себя? Что перепуталось, а что совсем забылось? Не знаю. Можно покопаться в исторических документах и биографиях, что-то отыскать и сопоставить. Но нужно ли? Ведь то, что автору было важно показать, показано. Что хотелось рассказать, рассказано. Торопливо, импульсивно, перескакивая с одного эпизода на другой, так, что может показаться, что целостной истории тут нет. Но связь между рассказами всё же имеется, не прямая, но косвенная. И отдельные истории, что перетекают из волны в волну, сквозь которые пересекает море воспоминаний Ольги Форш её «Сумасшедший корабль», имеются.

Волны воспоминаний… Они будто живут своей жизнью. Будто Форш дала им полный карт-бланш в выборе траектории движения по морю памяти и даже позволила заглянуть на острова, на которых реальность смешивается с фантазией, и уже не замечаешь, как действительность принимает абстрактные черты. Вот волна-история вначале прибиваются к берегу, описывая события в доме, обстановку в нём, где остатки былой роскоши (буквально) соседствуют с бедностью, проникшей в ранее богатый особняк в виде пайков и буржуек, на растопку которых бывало не хватало дров и вход шли подрамники для холстов. А потом волна, омыв песок воспоминаний реальности, уносит «Сумасшедший корабль» в море воспоминаний абстрактных или к иным островам, где память обращается к эпизодам, произошедшим во Франции или Италии. Такая рваность текста и скачки в пространстве и времени не должны удивлять, Форш в первой волне обозначила то, что:
- предполагает, что будет «взрывать пограничные столбы времени»;
- будет связывать будет связывать события «одной лишь перекличкой персонажей»;
- и не откажется от своего «пристрастия к парадоксу».

Я, читая, стала «бегущей по волнам» этого романа. Волны бегут и сменяют одна другую. От начала и бытовых курьёзов, от личных историй, к тому шторму, что снесёт все. Коротко о путешествиях по ним.

Волна первая: знакомство с пассажирами «Сумасшедшего корабля» и текущей обстановкой на начало его плавания. Выделяется комично описанная романтическая история художника и художницы, выигравшая борьбу у сторонниц женской свободы. Любовный интерес Сохатого. А потом путешествие по Италии, больше напоминающее сон, чем явь, где в Питере-Риме итальянские офицеры гуляют под ручку с паннами из кафе «Варшавянка», куда и переместились с этой волной в конце её пути.

Волна вторая. Конфискация мебели, оставившая после себя «пустыню паркетов». Обитатели «Сумасшедшего корабля» обрастали не бытом, а книгами, и «спать на многотомнейших классиках, обедать за энциклопедией и сидеть на современниках с автографами» - вполне жизнеспособный вариант. Описано комично, но смешного-то на самом деле мало. Но Форш преподносит подобные бытовые ситуации именно так, потому что… Да ерунда это в сравнении с тем, что волнует по-настоящему. А дальше волна откатывается в море к острову, где требовали выхода из забвения воспоминания о полпредовском приеме в Рю-де-Гренель, на котором автор на ассоциациях представила причудливый по форме, но меткий по содержанию обзор французских писателей.

Волна третья. Знакомство с обитателями и их настроениями продолжается. У них там своя атмосфера. С талантом проповедника вещает Акович, ведя полемику о высших материях с ерофеевской прислугой, а из форточек вылетают перевязанные крест-накрест пакеты с «увесистым кладом внутри» - подарки-последствия лопнувших труб и вставшего водопровода. И голод, который, как известно не тётка – вычитав в «Брестских переговорах» о том, что немецкие военные чины ели ворон, принялась творческая интеллигенция дома-корабля за изобретение силков. А на кухне «вобла тушеная, вобла вареная» и богатый бытовой материал.

Волна четвертая. «Густое времечко» - попытка дать ответ на вопрос «Как живёт и работает наш писатель?» и наглядный пример необходимости развития воображения, как «начала, организующего жизнь», отсутствие коего может привести к разного рода нелепостям.

Волна пятая. Трагическая история любви романтичной Барб Кайе из живописного горного уголка Франции близ Пиренеев, как олицетворение уходящей эпохи романтики, перекликающейся с завершением похождений Сохатого.

Волна шестая. Фабула Сохатого так и не закрылась. Он вновь на «корабле». Печаль по уходящему романизму, реквием которому пропел Гаэтан словами своего стихотворения о том, как «девушка пела в церковном хоре, как корабли уходили в море, как никто не вернулся назад…». С уходом Гаэтана кончилась любовь. А на нижних «палубах» корабля продолжались балы, будто уходящая эпоха могла оставить кружащихся в иллюзиях детей своих эпохе новой… Смерть Блока, репрессированный Клюев, расстрел Гумилева, самоубийство Чеботаревской, сумасшествие Сологуба…

Волна седьмая. «В Сумасшедшем Корабле сдавался в архив истории последний период русской словесности».

Глава восьмая. «Сохатый опять не мог работать на свою спокойную тему – закрепление быта и сказа, – он досматривал гибель русского интеллигента.» Его попытка романа итогов. И полемика с идеологически и политически подкованным Жуканцем. «Мы наш, мы новый мир построим», где личности места нет. И о редакторах: «Словом, писатель верил редактору, зная, что он бережёт его больше его самого. Редактор же писателя выращивал.»

Глава девятая. Завершение плавания «Сумасшедшего корабля» и завершение истории. Мысли автора, Микула, «говорящие» лозунгами пропаганды столбы. Конец ДИСКа, конец «сбывшейся артистической утопии Серебряного века», как назвал петроградский Дом искусств Дмитрий Быков.

Что добавить от себя… Сложная книга? Наверно да. Сам слог Ольги Форш: витиеватый, богатый на метафоры и аллегории, в котором читатель современный, живущий во время, когда наблюдается тенденция к упрощению языка, может сначала потеряться. Но достаточно вчитаться, чтобы оценить все фигуры речи, все языковые средства выразительности, которые использует автор, чтобы оценить красоту и объемность текста романа. А вот если коснуться размышлений, сравнений, перескакивания с эпизода на эпизод и междустрочных смыслов – тут да, тут может быть сложно, что и объясняет Форш в своей девятой волне, говоря о задаче раскрыть процесс припоминания, не спугивая его логикой, но не без эмоциональной искренности. Но даже если случиться так, как со студентом, которому автор пытался своим языком донести всё прекрасное:

– В том, что сейчас вы увидите, не найти, как у Рафаэля, в себе замкнутой объединенности, завершаемой круглой линией, словом, обрамление до формулы. Ну, в переносе на слово – того, чем богаты рассказы Тургенева, повести Белкина, ну, «Тамань»... понимаете?..
– Ни черта́, – честно сознался юноша.

не почувствовать и не понять, что болело, что умирало в душе, что хотелось передать будущим поколениям, невозможно. Это не только история конца Серебряного века и свободы творчества, это воспоминания человека, ставшего свидетелем гибели той эпохи и искренне переживающего её уход. Это как музыка. Реквием.

«Сумасшедший корабль» Ольги Форш называют «последним романом Серебряного века». В нём рассказывается о годах существования петроградской писательской коммуны: о её обитателях и их судьбах, об особой атмосфере, царящей в комнатах, залах, коридорах, где жили, творили, дискутировали писатели, художники, критики и другие представители творческих профессий.

1919 – 1923 – первые годы советской власти. Годы страшные, тяжелые. Годы голода и разрухи. Годы войны. И в это сложное время в городе Петра и революции возник и поплыл по волнам иллюзорного моря «Сумасшедший корабль» - петроградский Дом Искусств, созданный по инициативе Чуковского при непосредственном участии Горького в старинном особняке на Мойке.

ДИСК, как его прозвали в народе, задумывался как общежитие для творческой интеллигенции, рассчитанное на пятьдесят шесть обитателей. Но творческие личности на то и творческие, чтобы обыденные вещи превращать в нечто особенное. Когда этих личностей в одном месте собирается много, то появляется куча идей, которые непременно воплощаются в жизнь. И вот общежитие уже и не общежитие, а приют для таких же сумасшедших, которым даже во времена голода и лишений необходима пища духовная. Здесь проводятся публичные лекции, читаются и обсуждаются книги, создаются учебные студии для читателей, переводчиков и начинающих писателей. Настоящий дух творчества и внутренней свободы был сродни чистому воздуху, вдохнуть глоток которого стекались люди со всего Петрограда. Но за этими красивыми фразами скрывается и другое: обычная жизнь пассажиров дома-корабля с их чувствами, сомнениями, трагедиями. И общим ощущением надвигающейся потери – конца эпохи, гибели интеллигента. Если в начале Форш пишет о разных курьёзных случаях, приправляя текст юмором, то к концу это уже больше размышления и дискуссии о старом и новом, о месте и призвании творца, в которых проявляется горькая ирония. Это своеобразный реквием уходящему Серебряному веку, вслед за которым придут цензура и идеологический «отбор» 30-ых.

В 1928 году Ольга Форш решила написать хронику ДИСКа, назвав её «Ледяной корабль». Об этом замысле она рассказала Чуковскому. Но хроники не получилось. При воплощении идея магическим образом трансформировалась в нечто ирреальное, несколько гротескное, где главы заменили волны, и «Ледяной корабль» превратился в «Сумасшедший», на котором реальные обитатели дома на Мойке спрятались за псевдонимами и отправились в плавание по воспоминаниям одной из них. Кстати, в этом издании читателю не придется гадать, кто скрывается за тем или иным псевдонимом, здесь есть сноски, раскрывающие настоящие имена. Тем же, кто хочет проверить свою эрудицию и сыграть в игру «Угадай реального прототипа», заглядывать в самый низ страниц не стоит. Кто-то угадывается легче, как те, чьи псевдонимы созвучны с настоящими именами и фамилиями или являются шарадами, составленными из них, или связаны с фактами из биографии, а кого-то я бы никогда не узнала в гриме, наложенном автором, как поэтессу Надежду Павлович. Ещё сложнее с теми, кому другие передоверили свои позиции или подробности прошлого.

Что тут реально, а что не устояло перед желанием добавить что-то от себя? Что перепуталось, а что совсем забылось? Не знаю. Можно покопаться в исторических документах и биографиях, что-то отыскать и сопоставить. Но нужно ли? Ведь то, что автору было важно показать, показано. Что хотелось рассказать, рассказано. Торопливо, импульсивно, перескакивая с одного эпизода на другой, так, что может показаться, что целостной истории тут нет. Но связь между рассказами всё же имеется, не прямая, но косвенная. И отдельные истории, что перетекают из волны в волну, сквозь которые пересекает море воспоминаний Ольги Форш её «Сумасшедший корабль», имеются.

Волны воспоминаний… Они будто живут своей жизнью. Будто Форш дала им полный карт-бланш в выборе траектории движения по морю памяти и даже позволила заглянуть на острова, на которых реальность смешивается с фантазией, и уже не замечаешь, как действительность принимает абстрактные черты. Вот волна-история вначале прибиваются к берегу, описывая события в доме, обстановку в нём, где остатки былой роскоши (буквально) соседствуют с бедностью, проникшей в ранее богатый особняк в виде пайков и буржуек, на растопку которых бывало не хватало дров и вход шли подрамники для холстов. А потом волна, омыв песок воспоминаний реальности, уносит «Сумасшедший корабль» в море воспоминаний абстрактных или к иным островам, где память обращается к эпизодам, произошедшим во Франции или Италии. Такая рваность текста и скачки в пространстве и времени не должны удивлять, Форш в первой волне обозначила то, что:
- предполагает, что будет «взрывать пограничные столбы времени»;
- будет связывать будет связывать события «одной лишь перекличкой персонажей»;
- и не откажется от своего «пристрастия к парадоксу».

Я, читая, стала «бегущей по волнам» этого романа. Волны бегут и сменяют одна другую. От начала и бытовых курьёзов, от личных историй, к тому шторму, что снесёт все. Коротко о путешествиях по ним.

Волна первая: знакомство с пассажирами «Сумасшедшего корабля» и текущей обстановкой на начало его плавания. Выделяется комично описанная романтическая история художника и художницы, выигравшая борьбу у сторонниц женской свободы. Любовный интерес Сохатого. А потом путешествие по Италии, больше напоминающее сон, чем явь, где в Питере-Риме итальянские офицеры гуляют под ручку с паннами из кафе «Варшавянка», куда и переместились с этой волной в конце её пути.

Волна вторая. Конфискация мебели, оставившая после себя «пустыню паркетов». Обитатели «Сумасшедшего корабля» обрастали не бытом, а книгами, и «спать на многотомнейших классиках, обедать за энциклопедией и сидеть на современниках с автографами» - вполне жизнеспособный вариант. Описано комично, но смешного-то на самом деле мало. Но Форш преподносит подобные бытовые ситуации именно так, потому что… Да ерунда это в сравнении с тем, что волнует по-настоящему. А дальше волна откатывается в море к острову, где требовали выхода из забвения воспоминания о полпредовском приеме в Рю-де-Гренель, на котором автор на ассоциациях представила причудливый по форме, но меткий по содержанию обзор французских писателей.

Волна третья. Знакомство с обитателями и их настроениями продолжается. У них там своя атмосфера. С талантом проповедника вещает Акович, ведя полемику о высших материях с ерофеевской прислугой, а из форточек вылетают перевязанные крест-накрест пакеты с «увесистым кладом внутри» - подарки-последствия лопнувших труб и вставшего водопровода. И голод, который, как известно не тётка – вычитав в «Брестских переговорах» о том, что немецкие военные чины ели ворон, принялась творческая интеллигенция дома-корабля за изобретение силков. А на кухне «вобла тушеная, вобла вареная» и богатый бытовой материал.

Волна четвертая. «Густое времечко» - попытка дать ответ на вопрос «Как живёт и работает наш писатель?» и наглядный пример необходимости развития воображения, как «начала, организующего жизнь», отсутствие коего может привести к разного рода нелепостям.

Волна пятая. Трагическая история любви романтичной Барб Кайе из живописного горного уголка Франции близ Пиренеев, как олицетворение уходящей эпохи романтики, перекликающейся с завершением похождений Сохатого.

Волна шестая. Фабула Сохатого так и не закрылась. Он вновь на «корабле». Печаль по уходящему романизму, реквием которому пропел Гаэтан словами своего стихотворения о том, как «девушка пела в церковном хоре, как корабли уходили в море, как никто не вернулся назад…». С уходом Гаэтана кончилась любовь. А на нижних «палубах» корабля продолжались балы, будто уходящая эпоха могла оставить кружащихся в иллюзиях детей своих эпохе новой… Смерть Блока, репрессированный Клюев, расстрел Гумилева, самоубийство Чеботаревской, сумасшествие Сологуба…

Волна седьмая. «В Сумасшедшем Корабле сдавался в архив истории последний период русской словесности».

Глава восьмая. «Сохатый опять не мог работать на свою спокойную тему – закрепление быта и сказа, – он досматривал гибель русского интеллигента.» Его попытка романа итогов. И полемика с идеологически и политически подкованным Жуканцем. «Мы наш, мы новый мир построим», где личности места нет. И о редакторах: «Словом, писатель верил редактору, зная, что он бережёт его больше его самого. Редактор же писателя выращивал.»

Глава девятая. Завершение плавания «Сумасшедшего корабля» и завершение истории. Мысли автора, Микула, «говорящие» лозунгами пропаганды столбы. Конец ДИСКа, конец «сбывшейся артистической утопии Серебряного века», как назвал петроградский Дом искусств Дмитрий Быков.

Что добавить от себя… Сложная книга? Наверно да. Сам слог Ольги Форш: витиеватый, богатый на метафоры и аллегории, в котором читатель современный, живущий во время, когда наблюдается тенденция к упрощению языка, может сначала потеряться. Но достаточно вчитаться, чтобы оценить все фигуры речи, все языковые средства выразительности, которые использует автор, чтобы оценить красоту и объемность текста романа. А вот если коснуться размышлений, сравнений, перескакивания с эпизода на эпизод и междустрочных смыслов – тут да, тут может быть сложно, что и объясняет Форш в своей девятой волне, говоря о задаче раскрыть процесс припоминания, не спугивая его логикой, но не без эмоциональной искренности. Но даже если случиться так, как со студентом, которому автор пытался своим языком донести всё прекрасное:

– В том, что сейчас вы увидите, не найти, как у Рафаэля, в себе замкнутой объединенности, завершаемой круглой линией, словом, обрамление до формулы. Ну, в переносе на слово – того, чем богаты рассказы Тургенева, повести Белкина, ну, «Тамань»... понимаете?..
– Ни черта́, – честно сознался юноша.

не почувствовать и не понять, что болело, что умирало в душе, что хотелось передать будущим поколениям, невозможно. Это не только история конца Серебряного века и свободы творчества, это воспоминания человека, ставшего свидетелем гибели той эпохи и искренне переживающего её уход. Это как музыка. Реквием.

Впервые в своей читательской практике сталкиваюсь с таким явлением, как «роман с ключом», хотя немало о нем слышала. О. Форш описывает жизнь обитателей Дома искусств, ДИСКа, созданного в Петрограде в огромном доме Елисеева на Мойке, 29 по инициативе М. Горького. Здесь в 1920-е годы жили многие известнейшие деятели культуры, литераторы, художники, музыканты. Автор выводит их под вымышленными именами, из которых одни распознаются достаточно легко (Геня Чорн – драматург Евгений Шварц (его фамилия с немецкого переводится как «чёрный»); Китов – тогдашний заведующий Госиздатом Ионов (помните библейский сюжет об Ионе во чреве кита?)), другие же потребовали расшифровки. В комментариях к роману в качестве «ключа» приводится фрагмент из мемуаров художника В. А. Милашевского, жившего и работавшего в ДИСКе. По его свидетельству, под фамилией Копильский скрывается писатель М. Слонимский, Гоголенко – это М. Зощенко, тугая на ухо Ариоста – Мариэтта Шагинян, Жуканец– В. Шкловский, Микула – Н. Клюев, Гаэтан – А. Блок, Инопланетный гастролер – Андрей Белый, Еруслан – М. Горький (перечисляю только самых известных). Себя писательница вывела под фамилией Долива.

Жизнь обитателей этого «Сумасшедшего корабля» совсем не проста, собственно, как сложно и само время, которое, как известно, не выбирают. Россия приходит в себя после Гражданской войны. В стране голод и холод, и не спасают скудные писательские пайки. «Все жили в том доме, как на краю гибели», и сама жизнь стала для образовавшейся здесь своеобразной коммуны литераторов «вовсе не тем или иным накоплением фактов, а только искусством эти факты прожить». Но именно в эти годы, как замечает О. Форш, «цвели люди своим лучшим цветом. Все были герои. Все были творцы». В тяжёлых обстоятельствах все помогали друг другу, невзирая на идейно-художественные расхождения, не обращая внимания на то, кто ты, символист, футурист или приверженец реалистического искусства. Потому в романе так явно звучат ностальгические ноты.

Особая ценность для проживающих в ДИСКе – книги, которые «множились вроде как почкованием, – обитатель Сумасшедшего корабля обрастал не бытом, а книгами». Здесь соседствуют быт и бытие, порционный суп из воблы и споры о Логосе, катастрофическая нехватка дров и горячая полемика о чистоте православия, конфискация мебели в пользу пролетариев и страстное обсуждение литературных проблем... Эта приверженность бытийному в годы, казалось бы, совершенно не располагающие к подобным материям, и сообщает неизбывный поступательный ход Кораблю.

Роман читается непросто. Стиль его метафоричен, инкрустирован неологизмами («пропушистел головой», «чертоват» (т.е. подобен чёрту), «достоевщинка» и т. п.), содержание многих эпизодов порой напоминает ребус. К тому же, писательница в самом начале объясняет свою авторскую установку как следование за тем, что выхватывает память, а она подбрасывает воспоминания то о поездке за город, то о путешествии в Рим на авто, то о полпредовском приёме в Париже, то о будничной повседневности и отношениях «пассажиров» Корабля. И всё это сдобрено иронией, а порой и юмором, что сообщает рассказу о тёмных годах светлое звучание.

Воспоминания очевидцев, как бы они ни были субъективны, все-таки вещь презанятная. Подобно потрескавшимся фотокарточкам на пожелтевших страницах, они веют прохладой и пахнут пылью. А картины, запечатленные на этих кусках картона, порой милые, а порой непонятные, взбивают тяжелую слежавшуюся подушку памяти в легкое облачко воспоминаний.

Ольга Форш - имя, которое постепенно сходит с небосклона русской литературы. Количество читателей, несмотря на огромные тиражи ее книг и даже переиздание "Корабля" совсем недавно, подтверждают это утверждение, к большому моему сожалению. Писательница интереснейшая, о которой можно смело сказать - настоящая художница слова. С направлением живописи определиться сложно - исторический "Михайловский замок" и совсем неисторический "Сумасшедший корабль", где круговорот времени - лишь канва для мыслей и воспоминаний.

"Сумасшедший корабль" описывает жизнь (или существование) знаменитого Дома ИСКуств, для кого-то райского шалаша, а для кого-то и замка Иф. В традициях символизма герои, реальные люди, а точнее писатели и поэты, проходят под псевдонимами, где-то угадываются, а где-то и тщательно скрывающие свои личины. Но о подробностях произведения, героях и обстановке, царящей вокруг Диска, прекрасно рассказал Дмитрий Быков в предисловии к новому изданию романа, чему я искренне был удивлен и обрадован. А вот меня книга поразила своей своеобразной атмосферой, которая захватывает, как летний ливень: внезапно и насквозь.

"Сумасшедший корабль" оказался совсем непростым чтением. Ощутил себя человеком, отыскавшим набор открыток на заброшенном чердаке. Перепутанные картинки, не имеющие иной логической связи, кроме как общность места жительства, словно ожили в руках, рассказывая о том, что давно прошло и стало забываться, а потому и карточки обрывочные, кое-где выгоревшие краски, а кое-где и вовсе оторванные уголки вынуждали вернуться на несколько страниц назад, чтобы сориентироваться. Люди, такие близкие автору, люди с общими взглядами и интересами, и такие далекие мне - все-таки я здесь, а они застыли на страницах школьных учебников, да на портретах энциклопедий - явились центром, фокусом, найденных фотокарточек. Разрозненные и монохромные, эти картонки собрались в одну единую и вполне целую картину большого корабля человеческой жизни, многогранной и многоцветной. Маленького кораблика большой флотилии, со всеми взлетами и падениями, победами и поражениями, радостью и грустью...

Воспоминания очевидцев, как бы они ни были субъективны, все-таки вещь презанятная. Подобно потрескавшимся фотокарточкам на пожелтевших страницах, они веют прохладой и пахнут пылью. А картины, запечатленные на этих кусках картона, порой милые, а порой непонятные, взбивают тяжелую слежавшуюся подушку памяти в легкое облачко воспоминаний.

Ольга Форш - имя, которое постепенно сходит с небосклона русской литературы. Количество читателей, несмотря на огромные тиражи ее книг и даже переиздание "Корабля" совсем недавно, подтверждают это утверждение, к большому моему сожалению. Писательница интереснейшая, о которой можно смело сказать - настоящая художница слова. С направлением живописи определиться сложно - исторический "Михайловский замок" и совсем неисторический "Сумасшедший корабль", где круговорот времени - лишь канва для мыслей и воспоминаний.

"Сумасшедший корабль" описывает жизнь (или существование) знаменитого Дома ИСКуств, для кого-то райского шалаша, а для кого-то и замка Иф. В традициях символизма герои, реальные люди, а точнее писатели и поэты, проходят под псевдонимами, где-то угадываются, а где-то и тщательно скрывающие свои личины. Но о подробностях произведения, героях и обстановке, царящей вокруг Диска, прекрасно рассказал Дмитрий Быков в предисловии к новому изданию романа, чему я искренне был удивлен и обрадован. А вот меня книга поразила своей своеобразной атмосферой, которая захватывает, как летний ливень: внезапно и насквозь.

"Сумасшедший корабль" оказался совсем непростым чтением. Ощутил себя человеком, отыскавшим набор открыток на заброшенном чердаке. Перепутанные картинки, не имеющие иной логической связи, кроме как общность места жительства, словно ожили в руках, рассказывая о том, что давно прошло и стало забываться, а потому и карточки обрывочные, кое-где выгоревшие краски, а кое-где и вовсе оторванные уголки вынуждали вернуться на несколько страниц назад, чтобы сориентироваться. Люди, такие близкие автору, люди с общими взглядами и интересами, и такие далекие мне - все-таки я здесь, а они застыли на страницах школьных учебников, да на портретах энциклопедий - явились центром, фокусом, найденных фотокарточек. Разрозненные и монохромные, эти картонки собрались в одну единую и вполне целую картину большого корабля человеческой жизни, многогранной и многоцветной. Маленького кораблика большой флотилии, со всеми взлетами и падениями, победами и поражениями, радостью и грустью...

...С едва заметной насмешливой улыбкой устремляет он взгляд на секретаря и переводчика принца; Иосиф взволнованно смотрит вниз, на город. Этот Иосиф хочет, чтобы уцелело и то и другое - иудаизм и эллинизм. Но так не бывает, милый мой. Иерусалим и Рим, Исайя и Эпикур - этого вы не получите. Будьте добры выбрать то или другое.

Когда я впервые увидела эту книгу на полке в книжном магазине, сердце было приятно екнуло, но в следующий момент обнаружилось, что автор этой «Иудейской войны» вовсе не Иосиф Флавий, с творчеством которого я успела ознакомиться несколько раньше, а Лион Фейхтвангер. Новость о том, что сей писатель дерзнул написать роман о Флавии, и не один, а целую трилогию, привела меня в полный восторг. Я немедленно прикупила эти книги, но, как водится, дело отложилось в долгий ящик, хотя иногда – не так уж редко – мне даже снилось, что я, наконец, берусь за них. Последний такой сон был как раз накануне очередного тура «Долгой прогулки», тем самым предсказав мне, какое задание меня ждет. Радости, понятно, не было границ. Путь с Иосифом Флавием снова начался!

Иосиф Флавий, главный герой этой трилогии – реально существующий человек, живший в первом веке нашей эры и оставивший нам любопытное литературное наследие, и в первую очередь, конечно, кровопролитную историю иудейской войны, бушевавшей в шестидесятых годах. Уникальность этой работы в том, что ее автор не только был свидетелем описываемой войны, но умудрился повоевать на обеих сторонах – сначала против Римской империи, а потом, потерпев поражение и, так сказать, поставив на Веспасиана, которому действительно было суждено стать императором, против Иудеи. Звучит, конечно, дико, но согласитесь, и Иосифу, и Фейхтвангеру было, о чем рассказать.

В принципе, роман мне понравился, хотя я была несколько разочарована, во-первых, сухостью повествования. Зачастую ему не хватало живительной влаги настолько, что текст волей-неволей сравнивался с пустыней – да, в ней много чего интересного, но того, что там жарко и сухо, это не отменяет. С другой стороны, если автор задавался целью представить именно хронику событий, а не насыщенный и увлекательный художественный роман с неизбежно солидной долей домыслов, а, судя по всему, так оно и было, то ему сложно предъявить какие-либо претензии.

Во-вторых, мы с Фейхтвангером несколько разошлись в представлении самого Иосифа Флавия. Читая Флавия, Иосиф представлялся мне лукавым и сметливым хитрецом, не лишенным чувств и меткого юмора, довольно легко справляющимся с внутренними противоречиями себе на угоду. У Фейхтвангера же Иосиф – высокопарный человек, который убеждает себя, что он – орудие великого Ягве, причем в основном для того, чтобы похоронить под этим муки совести, полученные из-за собственного эгоизма и честолюбия. Иосиф поднимается и падает, ожесточается и смягчается, злорадствует и страдает. У этого человека словно бы две стороны, и одна время от времени подавляет другую. Или, скажем так, изворотливый ум старательно заглушает голос совести. Как следствие, проникнуться симпатией к такому человеку как-то не получается. Хотя, и тут надо отдать Фейхтвангеру должное, такой портрет кажется более реальным, чем тот, который нарисовался мне во время чтения Флавия.

Впрочем, такой Иосиф ничуть не уменьшил интереса к роману. Не имело значения и то, что я знала почти все события наперед, все равно чтение было увлекательным. Противостояние двух культур, восточная мудрость против западного разума, бесконечные столкновения, политические интриги, споры и рассуждения великих, чудно описанные нравы Рима и глубина иудейской веры (о этот прекрасный момент с принесением невидимой жертвы – только за него хочется отвесить автору низкий поклон), и, наконец, реальная историческая канва под всем этим – на такое богатое и четкое, старательно проработанное произведение любо-дорого смотреть. И, кстати, отдельное спасибо Фейхтвангеру за Юста, главного противника Иосифа. Непередаваемо здорово описал он борьбу и волнующую связь этих людей, подводной линией тянущуюся через весь роман.

Уверенно берусь за вторую книгу. Как хорошо, что за ней есть еще и третья.

...С едва заметной насмешливой улыбкой устремляет он взгляд на секретаря и переводчика принца; Иосиф взволнованно смотрит вниз, на город. Этот Иосиф хочет, чтобы уцелело и то и другое - иудаизм и эллинизм. Но так не бывает, милый мой. Иерусалим и Рим, Исайя и Эпикур - этого вы не получите. Будьте добры выбрать то или другое.

Когда я впервые увидела эту книгу на полке в книжном магазине, сердце было приятно екнуло, но в следующий момент обнаружилось, что автор этой «Иудейской войны» вовсе не Иосиф Флавий, с творчеством которого я успела ознакомиться несколько раньше, а Лион Фейхтвангер. Новость о том, что сей писатель дерзнул написать роман о Флавии, и не один, а целую трилогию, привела меня в полный восторг. Я немедленно прикупила эти книги, но, как водится, дело отложилось в долгий ящик, хотя иногда – не так уж редко – мне даже снилось, что я, наконец, берусь за них. Последний такой сон был как раз накануне очередного тура «Долгой прогулки», тем самым предсказав мне, какое задание меня ждет. Радости, понятно, не было границ. Путь с Иосифом Флавием снова начался!

Иосиф Флавий, главный герой этой трилогии – реально существующий человек, живший в первом веке нашей эры и оставивший нам любопытное литературное наследие, и в первую очередь, конечно, кровопролитную историю иудейской войны, бушевавшей в шестидесятых годах. Уникальность этой работы в том, что ее автор не только был свидетелем описываемой войны, но умудрился повоевать на обеих сторонах – сначала против Римской империи, а потом, потерпев поражение и, так сказать, поставив на Веспасиана, которому действительно было суждено стать императором, против Иудеи. Звучит, конечно, дико, но согласитесь, и Иосифу, и Фейхтвангеру было, о чем рассказать.

В принципе, роман мне понравился, хотя я была несколько разочарована, во-первых, сухостью повествования. Зачастую ему не хватало живительной влаги настолько, что текст волей-неволей сравнивался с пустыней – да, в ней много чего интересного, но того, что там жарко и сухо, это не отменяет. С другой стороны, если автор задавался целью представить именно хронику событий, а не насыщенный и увлекательный художественный роман с неизбежно солидной долей домыслов, а, судя по всему, так оно и было, то ему сложно предъявить какие-либо претензии.

Во-вторых, мы с Фейхтвангером несколько разошлись в представлении самого Иосифа Флавия. Читая Флавия, Иосиф представлялся мне лукавым и сметливым хитрецом, не лишенным чувств и меткого юмора, довольно легко справляющимся с внутренними противоречиями себе на угоду. У Фейхтвангера же Иосиф – высокопарный человек, который убеждает себя, что он – орудие великого Ягве, причем в основном для того, чтобы похоронить под этим муки совести, полученные из-за собственного эгоизма и честолюбия. Иосиф поднимается и падает, ожесточается и смягчается, злорадствует и страдает. У этого человека словно бы две стороны, и одна время от времени подавляет другую. Или, скажем так, изворотливый ум старательно заглушает голос совести. Как следствие, проникнуться симпатией к такому человеку как-то не получается. Хотя, и тут надо отдать Фейхтвангеру должное, такой портрет кажется более реальным, чем тот, который нарисовался мне во время чтения Флавия.

Впрочем, такой Иосиф ничуть не уменьшил интереса к роману. Не имело значения и то, что я знала почти все события наперед, все равно чтение было увлекательным. Противостояние двух культур, восточная мудрость против западного разума, бесконечные столкновения, политические интриги, споры и рассуждения великих, чудно описанные нравы Рима и глубина иудейской веры (о этот прекрасный момент с принесением невидимой жертвы – только за него хочется отвесить автору низкий поклон), и, наконец, реальная историческая канва под всем этим – на такое богатое и четкое, старательно проработанное произведение любо-дорого смотреть. И, кстати, отдельное спасибо Фейхтвангеру за Юста, главного противника Иосифа. Непередаваемо здорово описал он борьбу и волнующую связь этих людей, подводной линией тянущуюся через весь роман.

Уверенно берусь за вторую книгу. Как хорошо, что за ней есть еще и третья.

...С едва заметной насмешливой улыбкой устремляет он взгляд на секретаря и переводчика принца; Иосиф взволнованно смотрит вниз, на город. Этот Иосиф хочет, чтобы уцелело и то и другое - иудаизм и эллинизм. Но так не бывает, милый мой. Иерусалим и Рим, Исайя и Эпикур - этого вы не получите. Будьте добры выбрать то или другое.

Когда я впервые увидела эту книгу на полке в книжном магазине, сердце было приятно екнуло, но в следующий момент обнаружилось, что автор этой «Иудейской войны» вовсе не Иосиф Флавий, с творчеством которого я успела ознакомиться несколько раньше, а Лион Фейхтвангер. Новость о том, что сей писатель дерзнул написать роман о Флавии, и не один, а целую трилогию, привела меня в полный восторг. Я немедленно прикупила эти книги, но, как водится, дело отложилось в долгий ящик, хотя иногда – не так уж редко – мне даже снилось, что я, наконец, берусь за них. Последний такой сон был как раз накануне очередного тура «Долгой прогулки», тем самым предсказав мне, какое задание меня ждет. Радости, понятно, не было границ. Путь с Иосифом Флавием снова начался!

Иосиф Флавий, главный герой этой трилогии – реально существующий человек, живший в первом веке нашей эры и оставивший нам любопытное литературное наследие, и в первую очередь, конечно, кровопролитную историю иудейской войны, бушевавшей в шестидесятых годах. Уникальность этой работы в том, что ее автор не только был свидетелем описываемой войны, но умудрился повоевать на обеих сторонах – сначала против Римской империи, а потом, потерпев поражение и, так сказать, поставив на Веспасиана, которому действительно было суждено стать императором, против Иудеи. Звучит, конечно, дико, но согласитесь, и Иосифу, и Фейхтвангеру было, о чем рассказать.

В принципе, роман мне понравился, хотя я была несколько разочарована, во-первых, сухостью повествования. Зачастую ему не хватало живительной влаги настолько, что текст волей-неволей сравнивался с пустыней – да, в ней много чего интересного, но того, что там жарко и сухо, это не отменяет. С другой стороны, если автор задавался целью представить именно хронику событий, а не насыщенный и увлекательный художественный роман с неизбежно солидной долей домыслов, а, судя по всему, так оно и было, то ему сложно предъявить какие-либо претензии.

Во-вторых, мы с Фейхтвангером несколько разошлись в представлении самого Иосифа Флавия. Читая Флавия, Иосиф представлялся мне лукавым и сметливым хитрецом, не лишенным чувств и меткого юмора, довольно легко справляющимся с внутренними противоречиями себе на угоду. У Фейхтвангера же Иосиф – высокопарный человек, который убеждает себя, что он – орудие великого Ягве, причем в основном для того, чтобы похоронить под этим муки совести, полученные из-за собственного эгоизма и честолюбия. Иосиф поднимается и падает, ожесточается и смягчается, злорадствует и страдает. У этого человека словно бы две стороны, и одна время от времени подавляет другую. Или, скажем так, изворотливый ум старательно заглушает голос совести. Как следствие, проникнуться симпатией к такому человеку как-то не получается. Хотя, и тут надо отдать Фейхтвангеру должное, такой портрет кажется более реальным, чем тот, который нарисовался мне во время чтения Флавия.

Впрочем, такой Иосиф ничуть не уменьшил интереса к роману. Не имело значения и то, что я знала почти все события наперед, все равно чтение было увлекательным. Противостояние двух культур, восточная мудрость против западного разума, бесконечные столкновения, политические интриги, споры и рассуждения великих, чудно описанные нравы Рима и глубина иудейской веры (о этот прекрасный момент с принесением невидимой жертвы – только за него хочется отвесить автору низкий поклон), и, наконец, реальная историческая канва под всем этим – на такое богатое и четкое, старательно проработанное произведение любо-дорого смотреть. И, кстати, отдельное спасибо Фейхтвангеру за Юста, главного противника Иосифа. Непередаваемо здорово описал он борьбу и волнующую связь этих людей, подводной линией тянущуюся через весь роман.

Уверенно берусь за вторую книгу. Как хорошо, что за ней есть еще и третья.