1939 г.

Холод, страшный и пугающий. Мороз превысил рекордные отметки -54 градуса и пурга. Небывалая и никогда не виденная ни охраной, ни заключёнными.

Сильную вьюгу густая лесная полоса останавливала отчасти. Перед ограждением лагеря была вырублена просека. Следовая полоса шириною метров тридцать до тёмной границы леса, на которой снежная кутерьма вновь набирала пугающие обороты.

Барак с политическими заключёнными был занесён почти по самую крышу. Что делало существование в бараке, чуть более приемлемым Снег забившись в каждую щель на скоро выстроенного здания не пускал ветер в помещение…

В этом мёрзлом краю заморожена даже земля. Запертых в замкнутом помещении мужчин радовало лишь то, что работы снаружи сейчас были просто невозможны.

Нет, охрана определённо могла выгнать мужчин и в пургу, на жизни этих людей руководству лагеря было наплевать, трупов было не счесть. Вот только охрана должна контролировать, работу, что в таких условиях не возможно.

Заключённые не знали, что вот уже три дня, как связь с большой землёй оборвалась. И уже второй месяц не было новых поставок провизии. Дорога в малонаселённый и отдалённый кусок земли одна и её занесло снегом настолько, что никаких человеко ресурсов не хватило бы расчистить достаточное пространство, чтоб грузовая машина проехала.

И сейчас руководство лагеря и охрана были в ужасе. Провиант уже подходил к концу, даже им не хватало еды. Кухари старались, как могли экономить уже на продуктах для заключенных.

Дальше урезать, итак, мизерную норму было некуда.

Бунта до сих пор не было, не потому что охрана держала людей в страхе.

Туберкулёз, пневмония, обморожения. У людей просто-напросто не было сил на борьбу с властью. Желающие были, но и они были истощены…

В большинстве своём это были в прошлом интеллигентные люди, заподозренные, кто в шпионаже, кто в подрыве нынешней власти.

Всё чаще слово война звучало потихоньку полушепотом. Потому почти каждый, кто мало-мальски попадал под подозрение, становился врагом народа и отправлялся для строительства коммунизма в отдалённые уголки страны и исправления.

Но здесь в этом холодном месте озлобились и оскотинились почти все, борясь за порцию баланды понажористей и кусок странного липкого хлеба побольше. Культуру и образованность смыло, как ведром помоев оставив оголодавших и озлобленных людей смотреть друг друга зверем.

И то что, каким-то ветром занесло в среду бывших академиков, артистов, политических деятелей бандитов и не абы кого, настоящего вора в законе, стало благословением, для растерянных и потерянных людей.

Старый вор точно знал что этот лес станет для него последним местом пребывания, а потому грызущиеся люди по поводу, а чаще без были ему не комфортны.

Мужчина взял власть в хате в свои руки и научил бывшую интеллигенцию быть настоящими зэками. Ознакомив сидельцев с правилами порядками укладом воровского закона. Став первой после охраны властью в замороженном бараке. Воровской закон, сделал жизнь потерянных мужчин проще и понятнее помогая адаптироваться к времени и месту.

Где-то доводимый до людей полушепотом, а где-то и с заточкой в руках близкими вору бандитами.

Заключённые никогда не ели досыта, но пришёл настоящий голод… Если раньше мужчин кормили хотя бы раз в день, то в последние дни заключённые не получали даже этого.

Вертухаи всё реже посещали запертый барак, за стенами которого бушевала ледяная смерть. Преодолеть которую было сложно, даже в спец обмундировании.

И единственное что держало обезумевших от голода мужчин, это тот воровской закон. Воровская кодла, у которых никак не получалось найти с политическими, хоть какой-то общий язык, стремилась занять самые выгодные позиции в хате, которые располагались ближе к источнику тепла…

Голод, холод и болезни мало интересовались к какой категории заключенных относились те кто умирал.

Костлявая косила без разбору и тех, кто поддерживал пусть и воровской, но всё же закон, с серыми, но всё-таки понятиями чести. Бандитов и воров становилось меньше.

Полушёпотом кто-то поговаривал о том, что если съесть одного человека, то пропажи никто не заметит. Да и вряд ли от этого кому-то станет плохо, иначе скоро все умрут. Этот шёпот был услышан и подхвачен, другими голосами…

Кто-то бил рукой себя в грудь, что никогда!

Сдохну, а человека жрать не стану!

Кто-то шептал, почему нет? Этой ночью только трое померли в горячке, им уже нет разницы, что станется с телами, которые складывались поближе к выходу…

А кто-то сохранял тягостное молчание, глаза заключённых лихорадочно блестели от подступающей болезни, а голод терзал желудок.

Никто не рассказывал почему всё реже посещают вертухаи подопечных.

Их тоже терзали болезни и голод, чем дольше, тем сильнее. И если заключённые поднимут бунт, руководство лагеря не в силах будут погасить восстание, связи с “большой землёй” нет, никто не придёт на помощь.

Сейчас охранники заперты на этом мёрзлом клочке также, как эти предатели родины, с маленьким нюансом ставящим вертухаев в чуть более выгодное положение, теплая одежда и оружие.

Вольдемар с тоской смотрел на закрытую дверь барака. Столовая в соседнем помещении, но уже третий день никто туда не заходил и не водили заключённых на приём пищи.

Вонь в помещении становилась сильнее. Пахло гноем, мочой и калом. Трупный запах несмотря на холод, говорил о том, что тела умерших людей не промёрзли сваленные в дальнем углу, а всё же понемногу разлагались.

Трупный яд один из самых опасных, если в ближайшее время не вынести мертвецов, заключённые умрут не от голода и болезней, а от яда.

Буржуйки хоть и давали тепло, но обогреть просторное помещение с четырьмя рядами нар были не в силах. Потому нары ближе к печам доставалось самым сильным и авторитетным и сильным людям. Когда дров почти не осталось и тепла стало меньше, нары ближе к печи стали вопросом выживания.

Вольдемар поднялся от печи. Огромный, метра два ростом, мужчина был силён. даже сейчас. Вряд ли кто-то хотел с ним тягаться, но когда на кону стоит жизнь? Бывшему милиционеру легко далось понятие воровского закона и поэтому понятию мужчина и смог занять нары, которые ближе всего располагались к печи.