© С. Лукьяненко, 2013

© ООО «Издательство АСТ», 2018

* * *

Ce texte il est une image en direct du mérite de la Lumière.

Le Contrôle de la Nuit

Ce texte il est une image en direct du mérite de l’ Ombre.

Le Contrôle du Jour^[1]

Предисловие

Перед вами уникальный текст: роман, созданный так, как создается большинство современных кинофильмов. Роман, написанный методом последовательного приближения (или послойного наложения). Роман сразу четырех авторов – и, конечно, одного создателя дозорной вселенной.

Существует немало книг, написанных четырьмя и более людьми. Например, еще в 1927 году сразу 25 советских писателей попытались сотворить коллективный роман «Большие пожары» на страницах журнала «Огонек». Но теперь о нем знают лишь единицы, хотя имена почти всех соавторов остались в истории – среди них были и Александр Грин, и Алексей Толстой, и Михаил Зощенко…

Почему же данный текст уникален? В чем его отличие от других соавторских произведений?

Коллективные книги обычно делаются одинаково: предварительный план романа делится на части, и каждый из соавторов работает над своим фрагментом. Так были написаны и первые романы проекта «Дозоры», в которых принимал непосредственное участие Сергей Лукьяненко.

Но чем больше в коллективе авторов – тем больше текст напоминает лоскутное одеяло.

Конечно, бывает соавторство и другого рода, когда участники вместе сидят за письменным столом, вместе обсуждают и шлифуют каждую фразу. Только письменный стол – не бесконечен. Такой способ хорош, когда книгу пишут два, максимум три человека.

А если совместить эти подходы благодаря современным возможностям интернета?

Каждый соавтор пишет всю книгу – но на своем слое. Именно так делается кино – каждый участник процесса выполняет исключительно свою функцию. То, что умеет лучше всего. Оператор – снимает, звукорежиссер – колдует со звуком, каскадер – исполняет трюки. Никого из нас давно уже не удивляет столь четкое разделение обязанностей. Наоборот, сейчас кажутся удивительными и малоосуществимыми первые шаги на заре кинематографа, когда один-единственный человек придумывал, что он будет снимать, сам же стоял за камерой, сам монтировал, а зачастую сам и демонстрировал публике получившийся фильм.

Так и появился коллективный роман нового типа. Авторы, может, и не первые, кто совершил подобное, но, наверное, одни из первых, кто делает это открыто, не прячась за брэндовым псевдонимом.

Каждый работал по всему тексту, но исключительно над своими задачами, и результаты общими усилиями были смонтированы в единый роман.

Такой подход продиктовал и выбор темы. Зарождение нового искусства – кинематографа, рубеж XIX и ХХ столетий. Время бурного развития науки и техники – казалось, что они смогут привести человечество к близкому процветанию. Только Иных пугает будущее, в котором для них может не найтись места… И кстати, о месте – оно тоже выбрано не случайно. Все передовые достижения технологий, искусства, развлечений были собраны в одной точке на карте Европы – на Парижской торгово-промышленной выставке 1900 года. Цветное и звуковое кино, самодвижущиеся тротуары, автомобили, электропоезда, гигантские панорамы. Какой фильм можно было бы снять об этом!

Из романов Сергея Лукьяненко мы знаем, какими стали Дозоры в конце ХХ века. Но как они приняли новый мир, где рядом с прогрессом уживается регресс, а вместе с торжеством разума – магия и суеверия?

Об этом и повествует наш многослойный кинороман.

Над картиной работали

Сценарий и режиссура – Аркадий Шушпанов

(сюжет, диалоги)

Художник-постановщик – Александр Сальников

(декорации, антураж)

Режиссер озвучания – Ольга Баумгертнер

(стиль, язык)

Работа с актерами – Алекс де Клемешье

(персонажи)

Исполнительный продюсер – Андрей Синицын

(куратор проекта)

Директор картины – Сергей Лукьяненко

(автор мира)

Основано на реальных событиях^[2]

Лента 1. Прибытие поезда

Пролог

Риск неблагоприятного развития событий имеется всегда.

Этот риск и добавляет жизни азарт. По крайней мере Марсель Каро полагал именно так. Хрупкий шанс, что девушка все-таки не придет, испугается, примет все за дурной розыгрыш или экстравагантную попытку соблазнения, оставался неизменным. Каро видел это в линиях судьбы, которые не спеша, как пасьянс, раскладывал перед собой прямо над недопитым «Сьюз» в низком гобеле.

Но теперь карты сложились. На последней из линий возникла странная неопределенность, однако Каро не обратил на нее должного внимания. План исполнялся.

Девушка пришла.

Остановилась на пороге «Олимпии», левой рукой придерживая юбку так, чтобы шлейфик не касался пола, тревожно оглядела зал.

Амулет, скрытый до поры под шелковой сорочкой Каро, ожил и словно потянулся к девушке. Марсель уже вложил в него волос Лизетт, и теперь камень в оправе сделал «стойку» подобно охотничьему псу. Получив крупицу живительной силы, он жаждал иметь все.

Лизетт нашла взглядом Каро и решительно двинулась к нему.

– Гарсон! – негромко подозвал Темный.

Он галантно поднялся и усадил мадемуазель напротив. Не сказать чтобы красавица, но и не дурнушка, одета со вкусом. Модная шляпка с цветами и лентами очень шла ее образу. К необъяснимому удовольствию Марселя, среди деталей ее платья для прогулок не оказалось мужских элементов, которые все чаще стали появляться в костюмах парижанок на стыке XIX и XX веков. А еще она не была надушена, и ее молодое тело благоухало свежестью. И самую капельку – волнением. Впрочем, именно сию минуту для планов Каро это не имело ни малейшего значения.

Официант принес заказанный каталонский «Бирр» для девушки.

– Вы мне поверили… – с мягкой улыбкой констатировал Марсель.

– Я провела детство в Барбизоне, у тетки, – ответила Лизетт. – Когда мне было три или четыре года, в Фонтенбло нашли мертвого мальчика. Его загрыз дикий зверь. Говорили, это могла быть большая собака, страдающая бешенством. Или помесь волка и собаки. Но зверь не просто убил мальчика, он забрал часть… Это было ужасно. Я даже забыла обо всем… пока вы мне не показали ту бумагу. Потом я вспомнила. Даже как звали мальчика – Николя.

– Мадемуазель Дюпон, как только выполните свою часть соглашения, бумага станет вашей, – заверил Каро. – Можете сжечь ее или хранить всю оставшуюся долгую-долгую жизнь. Только не сможете показать внукам, все равно ничего не увидят. Для них это будет лишь скучный банковский вексель.

– Боже, как мерзко! – Лизетт не притрагивалась к бокалу, теребя салфетку. – Я не видела тело Николя, конечно же, но я вспомнила все, о чем тогда шептались вокруг. Теперь я понимаю. Это был гару^[3]. На пса устроили облаву, но ничего из этого не вышло.

– Возможно, на промысел выходил апаш. – Марсель осторожно, не переступая рамок приличий, коснулся руки девушки, унимая ее дрожь. – Без лицензии. Их не выписывают на детей.

– Вот это и есть самое мерзкое, месье Каро! – твердо сказала девушка. – Выдавать охотничьи лицензии на людей волкам…

Сполохи гнева залили ее ауру так же легко, как пожар способен охватить сенегальскую деревню.

– Мы говорили об этом при первой встрече, мадемуазель. Всем приходится мириться со злом мира. Если бы не было лицензиатства, гару резали бы людей всякую ночь и охотились стаями. Ведьмы изводили бы кого пожелают. А огры обложили селения данью в виде младенцев.

– Огры тоже существуют? – В ауре девушки пустила ростки зелень удивления.

– Увы, мадемуазель, да, – кивнул Марсель. – Правда, они неотличимы от людей. Лишь такой, как я, может увидеть их истинное обличье.

– Им тоже выдают… лицензии? – Девушку передернуло.

– Иногда, – уклончиво ответил Марсель. – Впрочем, ваша участь была бы печальной, но не столь кошмарной. Вы не просто не почувствовали бы ничего болезненного, а даже испытали бы некоторый экстаз… Жертва вампира отдает жизнь с улыбкой на устах. Так что ваш лотерейный билет не был настолько несчастливым, как может показаться.

– Вы еще находите повод шутить?

– Мадемуазель, поживите с мое и будете находить его в самых неожиданных вещах. И поверьте, у вас есть все шансы прожить с мое. Когда наш уговор будет исполнен… – Марселя прервали звуки задорного скерцо. Под наделавшего шума «Ученика чародея» Дюка он вытянул из кармашка жилета золотой репетир, выразительно на него посмотрел и надавил кнопку, разом придушив мелодию. – …вы навсегда забудете об этой презренной лотерее.

– Нам пора? – В ауре Лизетт вновь прорисовались разводы страха.

– Вы еще успеете допить это чудесное вино. Более того, я предлагаю подняться в театр и посмотреть синема. Это вас отвлечет.

– Туда нелегко попасть, месье Каро. Я еще не видела этих представлений…

– Поверьте, оно того стоит. О билетах я позабочусь.

Марсель позаботился о билетах по-своему. Собственно, он никогда их не покупал. Ни в театр, ни в «Мулен Руж», ни на пароход. «J’entre gratis!»^[4]

Почему-то этот принцип распространялся только на билеты, за все остальное Марсель всегда предпочитал расплачиваться.

Лизетт удивилась, когда капельдинер просто не заметил их пару, словно они были невидимы.

Вереница из нескольких движущихся картин промелькнула незаметно. Марсель почти не смотрел на экран, краем глаза проверяя ауру Лизетт. Он чувствовал себя художником, из этих… импрессионистов, чьи холсты похожи на пестрые наборы пятен. Удивление, испуг, смех и тревога, когда девушка вспоминала о цели сегодняшнего вечера, – все расцвечивалось на живом полотне. Каро вспомнил портрет актрисы Самари кисти Ренуара, виденный им в семьдесят девятом в Парижском Салоне. Он даже хотел тогда направить сантинель^[5] и проверить, не способен ли живописец видеть чужие ауры. Но сантинель и сами не дремали. Как узнал впоследствии Каро, Ренуара уже испытывали, однако тот оказался человеком.

Впрочем, у художников грань между Иным и не Иным порой слишком тонка…

– Поразительно, – проговорила Лизетт, когда выходила из «Олимпии», опираясь на руку Марселя. – Вы не находите, месье Каро? Люди научились делать живые фотографии, но не могут справиться с вампирами.

– Поверьте, мадемуазель, это вопрос не прогресса, а человеческой природы, – изрек Каро. – Вот увидите, пройдет не так много времени, и смотреть, как чудак поливает себя из шланга, публике надоест. Тогда на простыне начнут демонстрировать и сказки с вампирами. Вам еще любопытно будет посетить иллюзион Мельеса, там уже показывают удивительных призраков.

Марселя всегда привлекало искусство, он коллекционировал живописные полотна и был завзятым театралом, но движущиеся картины стали его новой страстью. Первый раз он видел синема, когда еще показы шли в «Гран Кафе», а не в зале «Олимпии». Картина прибытия поезда на вокзал Ла-Сьота впечатлила едва ли меньше, чем самый первый вход в Сумрак в приснопамятном 1816 году.

По странной шутке провидения, демонстрировали это люди, сама фамилия которых была Люмьер – «Светлые». И тоже – самые обычные, удачливые промышленники и не более того.

Уже основательно стемнело. Бульвар Капуцинок жил своей жизнью, которая год от года становилась все более и более торопливой.

Каро подозвал фиакр и велел ехать на площадь Альма.

Девушка всю дорогу задумчиво молчала, будто вслушиваясь в цокот копыт по булыжнику. Амулет на груди Марселя пульсировал как еще одно маленькое каменное сердце из неизвестной сказки. Он жаждал, и вожделенный объект был совсем рядом, так близко…

Но утолять жажду было еще рано.

На площади они отпустили экипаж и направились к Сене. У недавно выросшего за счет пешеходной части арочного моста свернули направо и пошли вниз по течению. В спину им пристально смотрели каменные часовые – зуав, артиллерист, пехотинец и гренадер, – каждый со своего устоя. Волны Сены били о постаменты.

– Почему это нужно делать именно там? – Лизетт и сама не замечала, как сильно сжимает руку того, кто обязался быть ее спасителем.

Она не знала, что спаситель на деле собирался примерить на себя роль убийцы.

– Видите ли, мадемуазель, это одно из условий ритуала. Место должно быть окутано легендами, быть сакральным и по возможности очень древним. В нем должна концентрироваться магическая сила города.

– Но ведь это построили совсем недавно.

– Поймите, речь идет о духовной сущности, а не о веществе. Гений месье Робида воплотил старый Париж. Дух древнего города теперь здесь, а не в Нотр-Дам и даже не в катакомбах. И вряд ли вам понравилось бы в катакомбах…

– Да, верно, – задумчиво согласилась Лизетт.

Марсель лгал. Он рассматривал катакомбы как вполне достойное место для ритуала, но затем передумал. Для того чтобы напитать амулет, мало было древности. Путаные строки колдовской книги говорили о месте связи былого и грядущего. А такое место теперь одно во всем городе: экспозиция старого Парижа на набережной Дебийи. От входа через Сену была отлично видна подсвеченная электрическими огнями башня Эйфеля.

Сторож не заметил ночных гостей, подобно капельдинеру в «Олимпии».

Старый Париж узкой полоской протянулся по набережной, окна средневековых зданий смотрели на величественные павильоны Наций. В этих стрельчатых окнах пока не было огней.

Город ждал выставки. Многие павильоны еще были в лесах, и газетные карикатуристы ежедневно упражнялись в остроумии. Но старый Париж замер в ожидании своего триумфа.