© Мовсина О., 2015.

© «Геликон Плюс», 2015.

1

– И вы уверены, что хотите вернуться? – её неофициальное удивление качнулось к нему из официального окошка. И вернулось к ней, как из зеркала, его удивлением:

– Разве об этом говорят, мэм?

Девушка поняла, что ошиблась, и вернула на место свои белоснежные зубки – под фантик смуглых губ:

– Счастливого полёта, сэр.

Интересно, это она так каждому? – мягко хрустнул он шеей, полуобернувшись на остальных пассажиров.

Цезарь, человек не грубый, но лишённый признаков сентиментальности, при встрече с родиной предпочёл бы обойтись без «сопливых воспоминаний». А потому заранее высморкался и задремал, как только самолёт набрал высоту.

– Вам кофе или чай? Вы уверены, что хотите кофе, а не чай? – дремалось ему почему-то. И та, первая девушка вливалась в эту, в стюардессу, как сливки в кофе. И пошло не давать покоя: чёрное-белое, чёрное-белое. И ещё: золотая середина.

Потом он слышал сквозь сон, что в соседнем ряду стало кому-то плохо, кажется, какая-то женщина шумно хрипела:

– Мы разобьёмся, мы разобьёмся…

Припроснувшись на сантиметр, Цезарь ещё удивился, как быстро нашёлся врач и как поспешно вывели тревожную даму из салона. Потом захныкал где-то мальчишеский ломающийся басок, и стюардесса притопнула:

– Ну вот, опять начинается.

Но, без труда погасив картинку и выключив звук, Цезарь не узнал продолжения. Ведь он сегодня рано поднялся и измотался последними сборами.

– Простите, сэр, а вы сдали свой тест на вменяемость? – это уж точно из области сновидений.

Он обернулся к своему сну, чтобы не показаться ему слишком невежливым.

– Простите, что беспокою вас. Пожалуйста, заполните вот этот бланк, – бесцеремонно настаивала над ним девушка в форме.

Цезарь потянулся за явь, оттянул всё ещё зажимавший его ремень безопасности, поправил очки и уставился в предложенный листок. Перечень вопросов с пунктирными дорожками, ждущими ответов.

Что тяжелее – килограмм ваты или килограмм гвоздей? Можно ли в одну реку войти дважды? Сколько лап у паука? Боитесь ли вы темноты? Сколько раз в день вам приходится выругаться? Раздражает ли вас заполнение этого бланка? И в таком духе пятьдесят пунктов.

Вы что, с ума… Давно это с вами? – приподнял он на стюардессу своё возмущённое недоумение:

– Это заполнять?

– Вы, должно быть, в первый раз, – сделала вид, что смутилась, девушка. – Отнеситесь к тесту как к простой формальности, ответьте на вопросы, и у вас не будет проблем. Но если они не успеют обработать ваш бланк до посадки, вас могут задержать при выходе из самолёта. Вы уж извините, такие у нас правила.

А замыкала ряд, под пятидесятым номером – просьба нарисовать несуществующее животное. Уточнялось: не сказочное, уже придуманное кем-то, не вымершее какое-нибудь, вроде динозавра, а то, которое придумается именно вами, именно сейчас.

Раньше в анкетах пытали, какова цель визита, есть ли родственники за рубежом, какой суммой денег располагаете, – недоумённо навис над бумагой Цезарь, слегка постукивая шариком ручки по тому месту, куда предлагалось поселить нарисованного зверя.

Стюардесса ещё несколько раз прошла мимо его кресла, как показалось, ёжась от любопытства и нетерпения. Вот ведь, – взглянул он в окно, вниз, на неровное долгое облако. А потом упругим движением ручки вспенил такое же – овальное кучевое существо на листе. Вкрутил глаза, нахлобучил мягкие уши, а для пущего несходства с пуделем наделил своё детище двумя гладкими мужественными хвостами.

– Нравится? – сыграл Цезарь бровями, когда девушка в форме опять потащилась мимо него.

– Вообще-то мы не имеем права смотреть, – приподняла и снова понизила голос стюардесса. – Анкету полагается заклеить вот в этот конверт, и я передам, тут у нас служба специальная. На борту.

– А перед посадкой вручат приз за лучший рисунок? – он хотел всего лишь кольнуть её в отместку за нарушенный сон.

А она поняла иначе: переливчато засмеялась и, уже не таясь, взглянула на художество Цезаря.

– Ну-у… Боюсь, что с такими данными… – щёки её странно порозовели.

– Что, не пустят? – грубовато усмехнулся он, вкладывая анкету в предложенный конверт.

Девушка покачала головой, как бы сожалея:

– Да нет, с этим как раз проблем не будет, – и, понимая, что хватит уже, что честь уже пора знать: – Спасибо, ещё раз простите за беспокойство.

И пока она ещё пару секунд смотрела на Цезаря своими изжелта-карими глазами, он вертел в голове вопрос: «В таком случае с чем же будут проблемы?»

Но неважно, сразу забыл, отщёлкнул и девушку, и вопрос, как соринку с рукава – двумя пальцами. И полетел дальше на родину.

*

Когда оно наступает, я не могу о нём ничего записать, я вообще ничего в этот момент не могу. А как только проходит, я уже почти ничего об этом состоянии не помню. Могу только сказать, что в эти моменты мне всё кажется ненастоящим, как будто декорации в театре начинают разваливаться и уже не веришь в ту жизнь, которая на сцене.

Нет, не так.

В эти моменты у меня только крутится в голове, как в пустом колодце: почему я – это я? Почему я – это я?

Тоже не совсем верно, не знаю.

Воспитательница в детском саду, та, которая Двадцать Восемь, говорила маме, что я «зависаю» и тогда до меня нельзя достучаться. Часто у меня наступает эта штука от печальной музыки (или когда я хочу пить). И когда все дети должны были мирно танцевать, я застывал посреди зала, и…

Да, я называю это состояние Безраздумьем, мне оно нравится, и я в то же время его боюсь. А Солнце (мама) боится, что я могу вот так вот зависнуть где-нибудь на переходе через проезжую часть или что-нибудь в этом роде.

А Факториал, в смысле, мой папа, ужасно злится, когда я «вырубаюсь». Раньше пытался даже… Ну, в общем, пробовал выводить меня из этого Безраздумья с помощью подзатыльника. А потом один раз промахнулся, и оказалось, что просто махнул на меня рукой.

2

По дороге домой его почему-то больше всего беспокоило молчание таксиста. Царапало, как застрявшая между извилинками мозга неприятная мелодия. Кроме числительного, обозначавшего стоимость поездки, мужчина слева не выдохнул ни звука.

Не сравнивать, не вспоминать, – повторял себе Цезарь давно заготовленную формулировку возвращающегося блудного сына.

Шофёр молчал не как угрюмый или просто необщительный от природы человек, но как человек, у которого что-то стряслось и он ни за что не поделится ни с кем своим потрясением. Музыка у него всю дорогу играла приятная и добрая, даже слегка убаюкивающая, но Цезарю показалось, что в том числе и эта музыка раздражает таксиста.

Ничего особенного с родным городом не произошло – кое-где подновили фасады, кое-что втиснули между. Людей на улицах было мало – то ли на дачах все, то ли просто ещё спят в выходной.

Ну, вот и прибыли. Пока расплачивался с таксистом, из подъезда вышла девушка с догом на поводке и почему-то споткнулась о чемодан Цезаря, стоявший довольно-таки скромно, не на проходе. У перегруженного чемодана подкосились колёсики, он опрокинулся лицом вниз, а девушка что-то своё прошипела.

Ничего не поделаешь, Цезарь извинился и повернулся поднимать свой багаж. Подошёл к двери и вспомнил, что забыл код парадной. Мама ведь сказала по телефону, а он…

Где-то рядом сначала тихонько вскрикнули, и тут же покатился во все стороны мелкими шариками противный женский визг. Ну уж на этот раз он точно не виноват и извиняться не собирается, отметил Цезарь, оборачиваясь и пытаясь понять, что же случилось с девушкой.

На детской площадке, прямо в песочнице, на куче песка корчился давешний дог, во все стороны брызгаясь чем-то красным. А девица, хозяйка, визжа, то приседала, то шарахалась куда-то в сторону, пугаясь всё больше и не зная, чем помочь. Цезарь снова бросил свой чемодан и нерешительно подошёл.

Явно – картина огнестрельного ранения, но как? Кто и откуда? Он беспомощно огляделся, потом склонился над издыхающим догом. Девушка перестала визжать.

– Вы понимаете, что произошло? – повернулся он к ней и вдруг ошпарился о её двинувшийся навстречу взгляд.

– Ненавижу, – едва расслышал он сквозь собачий хрип и не успел испугаться её звериного к своему лицу броска – кто-то, появившийся из-за его спины, этот прыжок погасил.

– А ну тихо, – скомандовал мужчина, сгребая девицу мёртвой хваткой и не обращая внимания на Цезаря. – Допрыгалась? Тебя предупреждали, дура упрямая.

Девица обмякла в его руках и уже по-человечески, по-женски заныла:

– Альберт, его застрелили.

Альберт оказался в растянутых трениках и босиком. Видно, как был, так и сорвался из дома на визг подруги.

– Сама виновата. Тя предупреждали, чтоб не водила его на песок. Чё ты кому доказала? На вон, терь любуйся, на.

Все трое перевели взгляд на несчастного пса. Цезаря нехорошо передёрнуло. Девушка снова затряслась и противно завыла.

– Может быть, вызвать полицию и «Скорую помощь» для вашей супруги? – вежливо отпружинило с губ Цезаря.

– Ты чё, мужик, с дуба рухнул? «Скорую» – она ж у меня на учёте. Шёл бы ты…

– На учёте? – переспросил Цезарь, слегка отпрянув, но не успев спрятаться за рамки корректности.

Тут наконец Альберт на него посмотрел:

– Ой, извните… Я не то хотел… Оставьте нас. Извните, мы это… как-нидь сами.

И этим растерянным бормотанием поразил Цезаря, пожалуй, больше всего. Девушка замолчала. Затихла и застреленная собака.

– Что ж, если сами, – выдавил, умирая от стыда Цезарь, и стал пятиться к своим чемоданам.

*

Факториал махнул на меня рукой, но когда я в первый раз выиграл городскую олимпиаду в четвёртом классе, он смотрел на меня с таким уважением!

Многие говорят, что я тормоз, а сами потом признаются, что чего-то там от меня не ожидали.

Однажды Минус Единица… Ну эта… Я плохо запоминаю имена людей. Да, Лиза её звали – смеялась надо мной, что я руки на каждой перемене мою. А когда я ей высчитал по году, месяцу и числу, в какой день недели родилась она сама, её сестра и её родители…

Или нет, это не Лиза была?

3

И тогда он вспомнил, что нужно просто нажать номер своей квартиры. Запинькал звоночек, и мамин голос, любимый, но почему-то страшно сердитый, высунулся из шелеста помех:

– Вот он уже и припёрся.

Дверь щёлкнула, и Цезарь машинально потянул её, от такого приветствия ощутив себя дураком.

Ну конечно, ведь он не сообщил точной даты приезда, поэтому мамино гневное – вот это – скорее всего не в его адрес.

А она только вдохнула и выхватила из воздуха:

– Сыночек, Игорёчек! В очках, а волос-то сколько седых!

Он и отвык от своего прежнего имени.

– Как вы? – целуя её. – Папа с Лилей дома?

– Да ну их, – пытаясь ещё и смеяться, заплакала мама. – Лилька вчера с отцом опять поругалась, к подружке пошла ночевать, а этот вообще…

И пока он умывался, переодевался, она всё говорила и говорила.

Конечно, всё по-другому. Обои и мебель кое-какая. Он заглянул на секунду в комнату сестры. Мрачновато как-то. Грязновато. На стене, прямо напротив двери, – чёрный триптих (углём или тушью – он в этом полный нибельмес). На каждой картине по романтической женщине с преувеличенно выразительными глазами и преувеличенно выставленным на зрителя оружием. У одной – благородный меч, у второй – подлый кинжал, а у третьей, прости господи, – ножницы. И там что-то написано. Цезарю стало интересно, он шагнул и прочёл: «Олоферн и Юдифь», «Агамемнон и Клитемнестра» и «Самсон и Далила».

– Лилька рисовала? – обернулся он к заглянувшей в комнату маме.

– Конечно, – усмехнулась та кисло-горько, на секунду ещё больше обезобразив постаревшее лицо.

– А где же господа Олоферн, Агамемнон и Самсон? Краски, что ли, на них не хватило? – приятно потягиваясь от домашнего воздуха, пошутил Цезарь.

– Очевидно, их уже зарезали, – серьёзно констатировала мама и повела своего блудного сына завтракать.

Что же случилось с папой? Вот версия мамы.

– После вчерашнего мы-то с ним всё-таки помирились и решили утром вместе сходить в кино. Он должен был пойти первым, узнать, когда сеанс, купить билеты и позвонить мне, а он…

– А он? – посмеиваясь и удивляясь всему, неспешно завтракал Цезарь.

– Жду-жду, потом вдруг звонит и орёт, как сумасшедший: ну ты где, да ну, уже пять минут как кино идёт! Чего, спрашивается?

В смысле?

– А вот кто его знает, дурака лысого? – мама не на шутку разволновалась, хотя говорила приглушённым, каким-то задавленным голосом. – Откуда мне было знать, во сколько, он ведь должен был позвонить!

Ну ладно, ладно, это уж ты чересчур…

А вот теперь версия папы. Он вернулся вскоре после завтрака.

– Я взял билеты, звоню ей на домашний телефон, говорю ей, Лена, подходи, кино в девять тридцать – ближайший сеанс и билеты самые дешёвые. Спрашиваю: успеешь? Она мне говорит: успею – и вешает трубку. Жду-жду, её нет. Уже и кино пошло, звоню на мобильный, а она всё ещё, видите ли, дома. И ещё кричит на меня.

– Ты мне не звонил! – мама вскрикнула, и щёки покраснели, но рука испуганно зажала рот, и только спустя секунду, уже тише: – Не знаю, кому ты там звонил и кого приглашал в кино, но я с тобой не разговаривала, ты позвонил мне только тогда, когда…

Пап, мам… Давайте мирно.

– Ладно, – переключился папа, – как тебя теперь звать-величать, сынуля? От родительского имени отказался?

Конечно, тут во все щели сквозила обида, но Цезарь не поддался на провокацию.

– По документам я Цезарь Рысс, но лично тебе, – он шутливо ткнул отца в грудь, – в обстановке интимной домашней расслабленности разрешаю называть меня кровным родительским именем.

– Благородно, очень благородно, благодарю, – точно в тон и в стиль заблажил папа.

Но тут мама не дала, не позволила, втиснулась между, потрясая папиным мобильным телефоном:

– Если ты, старый хрыч, свой домашний номер не помнишь и не можешь его правильно набрать, занеси его себе в записную книжку, как все нормальные делают. А то скоро и адрес, и имя своё забудешь – как люди тебя до дома доводить будут?

– А что, я неправильно номер набрал? – искренне опешил папа. – А кто же тогда со мной разговаривал?

– Кто ж тебя знает кто! Конечно, голос жены первым делом забыть надо! – визгливым полушёпотом выкрикивала мама.

И Цезарь грешным делом подумал: не мудрено. Голос у мамы как-то изменился.

Слава богу, вот и Лиля пришла. Может, хоть она поможет вырулить из этой глупой сцены. И Цезарь пошёл встречать сестру, а мама схватила папу за рукав и почему-то потащила на балкон.

Лиля раздражённо пыталась подцепить какие-то посыпавшиеся с подзеркальника вещички, обернулась, вздрогнула и беззащитно-удивлённо округлила глаза:

– Ой, Игорь.

– Не Игорь, но Цезарь, – в первый раз за сегодня он почувствовал настоящую радость и шагнул обнять сестру.

– Да какой ты, на хрен, Цезарь, – шутливо фыркнула Лиля, но от его объятия попыталась улизнуть.

А он решил, что это такая игра, и поймал, и прижал, и хотел расцеловать, но почему-то передумал и удивлённо отпустил. Ему показалось, что от его прикосновения Лилю неприятно передёрнуло.

– Ты чего?

– Наши дома? – торопливо втиснула она, пытаясь заглянуть за его плечо – в комнату.

Цезарь и сам обернулся. Ему была видна балконная дверь, прикрываемая маминой рукой, но больше он ничего не видел.

– Да, тут такая история вышла – обхохочешься, – начал он. – В кино, называется, мама с папой сходили.

Лиля проскользнула в свою комнату, он машинально пошёл следом за ней.

– Я и так каждый день обхохатываюсь, можешь не рассказывать, – она что-то напряжённо стала искать в шкафу. – Я сейчас побегу по делам, а мы с тобой давай потом поговорим как следует. Дай я переоденусь, выйди.

– Да я отвернусь, переодевайся.

Лиля перестала искать и серьёзно уставилась на него:

– Отвернёшься?

Теперь даже и ему показалось, что он ляпнул что-то совсем не то.

– Ну если хочешь, выйду, ладно.

Вышел, встал спиной к двери, но не прикрыл её до конца, а вздохнул через плечо:

– Эх, Лилька, ты как будто мне даже не рада.

– Рада-рада, – бормотнула сестра, и Цезарь слышал, что она так и стоит посреди комнаты, не начинает переодеваться. – Дверь закрой.

Из другой комнаты подоспела мама с очередной новостью.

– Теперь этот идиот названивает той бабе, с которой он по ошибке утром разговаривал, чего-то хочет там у неё выяснить.

– Мама, а почему вы не пошли сразу вместе, вы же хотели вместе сходить в кино? – попытался внести равновесие уже не в обстановку, а хотя бы в собственное настроение Цезарь.

Мама махнула рукой и ретировалась на кухню. На её место пришёл папа:

– Нет, представляешь, я ей говорю, что ж вы мне не сказали, что я ошибся? Из-за вас люди пострадали. Зачем было говорить, что придёт, да, мол, успеет? А она мне знаешь что сейчас? А незачем было, говорит, будить меня в такую рань в воскресенье. Ну какая нахалка, ещё и грубит.

– Папа, – сделал последнюю попытку успокоить их Цезарь, – ты кино-то хоть сам посмотрел?

– Посмотрел, а что?

– Тебе понравилось? – Цезарь обнял его за плечо – всё-таки они столько лет не виделись. Но папа продолжал возмущённо причмокивать и крутить головой.

*

Огромный чёрный буфет. От бабушки или от прабабушки доставшийся. Сколько себя помню – всю жизнь он меня пугал. Когда его дверцы были открыты, мне казалось, что туда, внутрь, засасывается моё логичное настроение, мои правильные мысли, а остаётся бардак, смятение в голове. (И это задолго до того, как я прочитал в журнале статью про чёрные дыры.)

И всегда мне хотелось поплотнее его закрыть. Солнце (мама) говорит, ей казалось, что я таким образом отодвигал от себя конфетный соблазн. Там и правда лежали конфеты? Не помню.

Терпеть не могу неплотно закрытых дверей.

4

Альберт от удивления забыл, зачем пришёл. Оба растерялись, но Цезарь нашёлся первым:

– Ещё раз здравствуйте, сосед. Вам чем-нибудь помочь? – и в знак дружелюбия приоткрыл дверь чуть пошире.

– Не то чтобы, а я, собственно, Ленвасильну.

Теперь Альберт был при параде, если не сказать при трауре: чёрный костюм и чёрный же галстук, неопрятно комкавший воротник рубахи.

– Мам, к тебе, – позвал Цезарь, краем глаза отметив, как облегчённо выдохнул посетитель.

– Тыых сын, что ли? – одновременно переходя через порог и на ты, уточнил Альберт. – А чёй-то я тя раньше не видел?

Цезарь хотел было ответить коротко и вежливо про долгие годы, проведённые… Но понял, что Альберту не до него.

– Ленвасильна, пжалста, не посидите с Танюхой? Того гляди опять истерика, а мне срочно надо, у нас там такое…