Глава 1. Пограничные инциденты.

Некоторые люди слывут угрюмыми, потому что скрывают свой юмор в прямой кишке. (приписывается Пабло Эскобару)

В общем, попал такой Штирлиц в ад и встречает там Мюллера. Как истинные арийцы, оба проявляют выдержку – делают вид, что не удивлены ничуть, но слово за слово, разговорились. Первым не выдержал Мюллер.

– Штирлиц, вы же старый лис, как вас угораздило?

– На радистке Кэт обнаружили мои отпечатки, ну меня и взяли за прелюбодеяние.

– Поверить не могу, что за такую ерунду всё ещё кого-то наказывают!

– Вас-то за что группенфюрер?

– За службу в гестапо, разумеется.

– Я тоже служил, но меня это не коснулось.

– Какой с вас спрос, Штирлиц, вы же русский!

– Какую страну про..бали!

– Не забывайте, Штирлиц, я здесь не при чем!

В бараках, на Украине, где мы жили после переезда из Иркутска до середины семидесятых годов, сложилась своеобразная община удивительно разнообразных людей. Оценить колорит своего окружения я тогда, в силу своего младенчества, не мог, многие лица, фигуры и характеры покрыла пелена забвения, но вот бывают мгновения, когда некоторые из них, сами собой "всплывают" на поверхность и напоминают о себе.

Так нечаянно вспомнился эпизод, когда бездетная пара в меру пьющих, ничем не примечательных людей среднего возраста, предложила взять меня с собой в цирк, и родители отпустили меня с ними. Это был такой образцовый выход полноценной, но, в то же время, условной ячейки общества в свет, где каждый получил удовольствие в полной мере, не зависимо от возраста.

– Капитально! – постоянно твердил дядя Толя, поглощенный представлением, а его супруга согласно улыбалась и кивала головой.

Общество этих людей было для меня чем-то новым, да и словарь, которым они пользовались тоже, но их простодушие и доброта создавали комфортную для наблюдения атмосферу, благодаря которой мое внимание концентрировалось не только на представлении, которого я не запомнил, но и на том, что меня окружало.

Так, в памяти застряла совершенно лысая голова впереди сидящего меня мужчины, в которой отражался свет от софитов. Секрет, производимого этой головой эффекта, завораживал и отвлекал мои мысли от того, что происходило на арене.

– Капитально! – не уставал повторять дядя Толя по дороге домой, и я соглашался с ним, но эта идеальная лысина не давала мне покоя.

Я дотерпел до дома и задал свой вопрос родителям. Ответ был на удивление прост, хотя я и не ручаюсь за то, что он был верен – слишком уж абсурдным и обескураживающим он тогда мне показался. Оказывается, некоторые лысые люди специально мазали голову воском и до блеска натирали ее бархоткой. Хотя, чего тогда только не было, и даже металлические зубы.

Однажды я растопил сердце женщины восточной культуры, сделав ей массаж стоп.

– Прямо, сердце? Прямо растопил? – иронизировала Вера, когда я рассказал ей об этом, поразившем меня случае. – Как ты это понял?

– Она дала мне сзади.

– Так ты не сердце ей растопил!

Получился пошлый анекдот, над которым мы долго смеялись.

Еще до того, как я стал пошляком и ретроградом, игнорирующим день святого Валентина, я учился в школе на Сахалине, и там впервые состоялась моя встреча с Востоком, в лице кореянок, которые чрезвычайно занимали мое воображение. С одной из них у меня даже состоялось что-то вроде мимолетной влюбленности, которая произошла в восьмом классе на туристическом слете. Днем мы соревновались с другими школами нашего района в ловкости, скорости и сообразительности, а вечерами играли в разновидность волейбола, когда все встают в кружок и те, кто теряли мяч, садились в центр круга и пытались этот мяч поймать, или их «выбивали», и они могли вернуться в игру. Я обратил внимание на тонкую и высокую девочку с другой школы, и когда мы оказались в центре круга, я почувствовал, как ее ладонь легла на мое плечо. Мы не сказали другу ни слова, а я все думал об этой ладони на своем плече, а потом слет закончился, и мы разъехались по своим школам и домам, а спустя какое-то время, кто-то мне передал, что мной интересовалась девочка с соседнего поселка, и я понимал, о ком идет речь, но так ничего и не предпринял, чтобы с ней встретиться. Жаль конечно, потому что роман с этнической кореянкой мог существенно повлиять на мое становление как писателя, но тогда я об этом не думал, и упустил свой шанс стать российским Мураками.

Сахалин – это остров. Остров на краю земли. Сопки, туманы, леса, медведи, лосось. Место, словно созданное специально для таких, склонных к бродяжничеству подростков, каким был я в тринадцать лет. Здесь никого не удивляло, что ты хочешь сорваться в лес, в тайгу, пройти неизведанными тропами, покорить вершину. Здесь можно было шляться в лесу часами, до изнеможения. К подросткам на острове относились почти как к взрослым. Никто не занимался их перевоспитанием, потому что они с детства включались во взрослую жизнь: ловили рыбу, копали картошку, помогали выращивать овощи на огородах, собирали в лесу ягоду и грибы, ходили за папоротником и черемшой.

Я приехал на Сахалин с Украины, и для меня такая жизнь была в диковинку. Меня манили сопки, манила тайга, я чувствовал запах свободы, который веет над этими местами.

Мы поселились в поселке Луговое – спутнике Южно-Сахалинска. До города ходил автобус, поселок был в получасе езды от областного центра. Мама устроилась работать в детский сад методистом, там нам дали комнату в общежитии.

В первый день по дороге в школу кто-то из школьников угостил меня «беломориной» и после пары затяжек я с трудом мог объяснить, какой класс мне нужен, потому что никотин парализовал мои речевые центры.

Моим товарищем и соседом по парте в новой школе стал Сергей О. Я поначалу недоумевал, что у человека может быть фамилия, состоящая из одной буквы, и даже залез в школьный журнал, чтобы убедиться в том, что это не ошибка, но никакой ошибки не было, Сергей был сахалинским корейцем, и полное его имя было О Су Ден, для простоты сокращаемое до Сергея О.

С Сергеем мы часто ездили гулять в Южно-Сахалинск, где он вместо посещения изостудии, спускал отпущенные матерью деньги на сигареты и мороженое. Для этих вояжей он выряжался в кожаные штаны, и мы, гуляя по центральным улицам областного города, наслаждались произведенным на горожан эффектом. Мода тех лет была куда строже и любое отступление от стандартов в одежде воспринималось как вызов общественному вкусу.

Благодаря Сергею я познакомился с бытом и кухней корейской семьи и даже однажды осмелился похлебать суп, приготовленный из собаки. Серега был бесхитростным парнем, он принял обложку моего дневника, который на украинском языке именовался «Щоденником» за некий фирменный лейбл, и предлагал мне за него пятнадцать рублей. Цена была ровно в сто раз выше номинала. Я не согласился лишь из соображений порядочности, так как знал истинную цену этому «диву» и не желал пользоваться простодушием своего товарища.

Поскольку контроля за мной никакого не было, я мог неделями не ходить на занятия. Так, однажды, я подбил Сергея О, и мы две недели вместо школы громили деревянные строения летнего трудового лагеря. Закончить этот тренинг в импровизированном лагере боевиков я предполагал поджогом, но нам помешали наши одноклассники, принесшие дурную весть о том, что классная руководительница собирается нагрянуть к нашим родителям с выяснением причин нашего двухнедельного отсутствия на занятиях.

Для Сереги это означало неминуемую физическую расправу дома и, чтобы как-то выйти из сложной ситуации, я предложил ему побегать босиком по снегу, чтобы слечь в постель с ангиной и, тем самым, закрыть прогулы справкой по болезни. Несмотря на всю абсурдность идеи, Серега старательно в течении получаса добросовестно воплощал ее в жизнь. В моей памяти осталась картинка яркого солнечного дня на окраине поселка, ослепительно белый снег и мой бесхитростный друг, скачущий по долине, покрытой льдом небольшой речушки. В какой-то момент он поскальзывается и падает без сил. Я сочувствую товарищу, но, вместе с тем, в глубине души, меня разрывает от смеха.

– Все, достаточно! – решаю я – Теперь точно заболеешь.

Серега не заболел, и мы были вынуждены пойти к «класснухе» с повинной. На удивление, эта мудрая женщина нас простила, с условием немедленной явки на занятия.

Жизнь Сергея сложилась не очень удачно. Его мать, работавшая на Сахалине портнихой, вместе с младшим сыном, в конце девяностых уехала в Южную Корею, где жила на скромную пенсию. Серега остался в отцовском доме, пытался поступить в институт, но провалив вступительные экзамены, ушел работать на стройку. В девяностые занялся упаковочным бизнесом, но прогорел.

Сергей так и не женился, детей у него не было, жил огородом, выпивал. За год до его смерти, впервые за тридцать пять лет, я поговорил с ним по телефону. Серега жаловался на временные трудности, но не унывал и собирался подкопить деньжат и съездить ко мне в гости. Мне обидно, как незаметно и покорно мои одноклассники уходят из жизни. Мне хочется задать вопрос о том, какой в этом был смысл, и мне не хочется думать, что его не было: так ярко и по сей день воспоминание о том ослепительном солнечном зимнем дне, где мой друг бегает босиком по белому снегу вдоль замерзшей речки.

На Сахалине была традиция отправлять школьников по осени на уборку урожая. Школьники эту забаву любили и воспринимали как дополнительные каникулы, где не только получали трудовое воспитание, но и закалялась физически.

Новость о том, что нам предстоит ехать в колхоз на уборку турнепса, я воспринял с осторожностью. В обиходе турнепс для простоты называли «кузикой, до приезда на Сахалин я понятия не имел как она выглядит, и как ее собирают. Когда я прибыл на сборный пункт, мои одноклассники и одноклассницы, а также ученики из параллельных классов, уже заполнили площадку перед школой, расхаживая в резиновых сапогах, телогрейках и с огромными, напоминающими мачете, ножами за поясом. Моему удивлению не было предела, но те, в свою очередь, посмеялись над моим кухонным ножом, который я притащил с собой.

– Этим ты ботву не отсечёшь, щегол, – важно сказал мне второгодник Витька Бархатов. – Ладно, будешь с девками работать – вытаскивать «кузику» из земли.

С "девками" работать было весело. Вскоре с «кузики» нас перевели на морковь и разбитные девицы, намазав щеки свежей свеклой, заостряли мое внимание на причудливых корнеплодах с двумя ножками и небольшим отростком между ними.

Не помню, как получилось, но я подбил ребят "свалить" с полей в сторону реки, где, по их рассказам, должна была проходить "путина". Горбуша шла на нерест, и ее, якобы, можно было поймать голыми руками. К моему удивлению, так оно и было: рыба сплавлялись по реке, но уже отметав икру. Вниз по течению сплавлялись избитые на перекатах, обречённые на гибель особи. И все же, нам удалось среди них выловить одного прилично выглядевшего самца, которого и вручили мне в качестве трофея. Вернувшись с полей с рыбой, я немало удивил родителей своей промысловой сметкой, о которой прежде они не подозревали.

Что же касается обычая приносить с собой на уборку «кузики» мачете, то он был отменён уже после того, как один из учеников нанес пару "сечек" старшекласснику, в отместку за издевательства, которым тот его подвергал. Мы к тому времени уже учились в выпускном классе, которые в колхоз не отправляли, заботясь об успеваемости, что многие мои одноклассники воспринимали с сожалением.

Девочки, показывавшие мне морковь с "особенностями роста", к тому времени уже покинули школу, и успели выскочить замуж. Одна из них даже родила в восьмом классе от учителя английского языка, но это уже совсем другая история. Незадолго до этой неприятности, случившейся с ней, мы ехали вместе в одном забитом людьми автобусе. Дело было зимой, я сидел на заднем сидении Львовского «ЛАЗа», возвращаясь с тренировки по боксу, совершенно разморенный от жара мотора, а она – тугая и стройная, навалившись на меня, пользуясь давкой, зажала мою ногу между своих бедер и водила пальчиком по моей груди, играя выбившимися из-под ворота рубахи черными волосками. Мне было четырнадцать, моя рано пробудившаяся мужественность еще не поборола юношеской хрупкости, и это сочетание двух начал, порождало во мне борьбу стыдливости с похотью, в которой стыдливость брала верх, принуждая меня к пассивному созерцанию того, как жизнь вокруг бурлит и идет волнами, которых я старательно избегал, опасаясь в них захлебнуться.

Я жил на Дальнем Востоке, там солнце вставало над сопками, меж ними плавно скользил лосось. В тумане рубином посадочной полосы горела брусника. Пилоты сбивались с курса и падали в море. Над ними «МИГи» метались в разрядах молний. Так было, а нынче, живущий вчерашним днем, смотрю на Восток я, где солнце встает с усмешкой: «Ты, что позабыл здесь приятель?»

Мы все очень разные. Нас разделяют невидимые барьеры, иногда на пересечении границ возникают вспышки каких-то удивительных событий, но чаще же всего, наши лучшие намерения оборачиваются бедой для другого человека.

Однажды, в начале двухтысячных, меня попросили быть гидом для одной немецкой девушки-социолога, прибывшей в Иркутск по обмену. Я весьма ответственно подошел к поручению. Мы обошли весь деревянный центр, затем залезли в один из заброшенных домов конца восемнадцатого века, чудом уцелевший после пожара. Там мы обнаружили брошенный семейный фотоальбом и пачку писем из переписки девушки с парнем, служившим в советской армии в семидесятые годы. Мы прочли некоторые из них. Спутница была поражена тем, что жильцы дома просто бросили все как есть, включая личные вещи, не пытаясь ничего спасти или сохранить. Затем мы поехали на Ангару, в место, где в нее впадает небольшая река Ушаковка. Где-то в этих местах красноармейцы зимой 1919 года расстреляли Колчака и спустили его тело под лед. Очень атмосферное место со своей историей. Через семьдесят лет после этого, предприимчивые иркутяне наладили производство пива «Колчак» из той самой воды, которая стала могилой адмирала.

Я уговорил рыбака продать нам только что пойманного хариуса, и после мы поехали ко мне домой, в Солнечный, для заключительного аккорда в симфонии русского гостеприимства. Я предложил отужинать свежей рыбой, приготовленной по традиционному бурятскому способу, называемому «сёгудай». Для аутентичности запивали сырую рыбу водкой. Спутница не осмелилась возражать, полагая, что следует освященной веками традиции. Я был очень доволен собой и тем, как был организован однодневный тур, и лишь спустя время, узнал от организаторов, что у студентки на следующий день открылась жестокая диарея, и вся дальнейшая программа ее пребывания в Иркутске полетела к чертям собачьим. Я был смущен даже не тем, как у девушки из Европы сработали рефлексы, а той разницей между моим восприятием удачно проведенного тура, и тем, как он был оценен принимающей стороной. Живая история умирающего деревянного зодчества Иркутска, артефакты жизни советского человека, оказались просто декорацией на фоне подлинной трагедии немецкой студентки, попавшей в руки неистового культуролога-любителя, волей случая, оказавшегося в эпицентре культурной катастрофы старинного сибирского городка

Работая в туризме, я невольно обогатился трагическими казусами межкультурных коммуникаций, которых хватило бы на полноценный сборник анекдотов.

Как-то привезли на базу группу японцев, вернее японок – бывших учителей, средний возраст которых был около шестидесяти пяти лет. Группа была небольшой – всего пять женщин. Одну из учительниц сопровождала дочь – хрупкая, смешливая японка, лет тридцати. Японцев, из состава работников дипломатического корпуса в Монголии, нам поставляли партнеры по линии Улан-Баторского управления железной дороги.

База была небольшой, располагалась она на семьдесят девятом километре Кругобайкальской железной дороги, в шести с половиной километрах от ближайшего очага цивилизации. Каждой туристке досталось по отдельному номеру с русской печкой, но с удобствами во дворе. Поскольку электричество на турбазе было от генератора, и свет на ночь отключали, то, на всякий случай, мы в каждом номере поставили по ведру, и эта предусмотрительность оказалась совсем не лишней.

Ужин проходил в теплой дружественной обстановке. К моему удивлению, учителя знали множество русских песен и с удовольствием их распевали за столом, настаивая на том, чтобы я солировал, но, на свою беду, я совершенно не способен к пению, и даже из «Подмосковных вечеров» мог вспомнить лишь мотив и пару строк припева. Оказалось, что все женщины просто фанатки русской музыкальной культуры. В детстве они учили русские песни и мечтали побывать на Байкале. Не обошлось даже без «Славного моря», но тут я как мог подпевал, стараясь не ударить в грязь лицом. Во время ужина женщины достала из рюкзаков по бутылке водки, и то и дело подливали себе, даже не закусывая. Они пили водку, как воду, и я начал понимать, что последствий не избежать. Пить они совсем не умели. Вскоре женщины разошлись по номерам, я отключил генератор, и база погрузилась в ночную мглу, которую подсвечивали лишь яркие звезды.

Чтобы не скучать, мы с монгольским гидом, разбили костер на берегу, и к нам присоединилась молодая японка, которая воспользовалась тем, что осталась вне родительского контроля.