…лежал один, как выдрал из виска
Височные часы; и задохнулся;
И слóва, словно страшного соска —
Внезапного из твердой крови столбика —
Ожесточенным языком коснулся;
И плоть была поката и близка.
Окно – изнанка зрения – сияло,
Не пропуская пóлосы дождя;
Закуклилось пространства одеяло;
И время из рассеянного облака
Вкруг головы растерянно стояло,
Привычного гнезда не находя.
Ужасные я разомкнул тиски;
Из цéпи временнóй я чудом вышел
И свил пространства рваные куски;
Хоть миг, но жил близ истинного облика
Единственного слова. Хоть и слышал,
Что где-то возле тикают виски.
1987
Рвется ветр у клена в горсти,
Напружая воздушные мускулы
– Погости еще здесь, погости!
Ты ж не знаешь, на счастье, на муку ли
Ты с зерцающих туч низошел,
Раскружася волной нестихающей,
Расстилая расплавленный шелк
По реке, твердым телом вздыхающей.
Погоди еще чуть. Погодя
– Никуда все одно ведь не денешься! —
На кривой позвоночник дождя
Ровно плотное платье наденешься
И оставишь у клена в руке
Пустоты безвоздушное месиво
И крутящийся на коготке
Блеск зеркальный, тускнеющий весело.
1987
Уже я шел (из яблочка земли
Вывинчиваясь гусеничкой нежной),
Был волглый воздух в бархатной пыли,
И – с яблочком зрачка посередине —
Такие же, как я, змеенья шли
Навстречу мне, кривясь во мгле кромешной.
…Но что-то безобъемное вдали
В сияющей стояло паутине.
Земля кругла лишь только от вращенья,
Но – льдяный куб, чуть стоит ей застыть.
Спасительная сила отвращенья
Ее толкает. И одни глаза,
Для позднего возженные прощенья,
Пощадным жаром остужают стыд.
…Но там, в конце ночного посещенья —
Как в облаке застывшая гроза!
А вывинтивши тело целиком,
По скользкой покачуся кожуре я
Не гусеницей – свертком и мотком,
Как юноши из нашего семейства
Всегда хранятся в возрасте таком
(Крупицы крыл под панцирем имея,
Туда катясь, где – изнутри знаком! —
Скелет светящийся Адмиралтейства).
1987
Небо – в ваточных квадратах,
Купы куп – в дымах кудлатых,
Луч, в луну уперший хобот,
Начинается нигде,
И слепым русалкам невским
Извиваться в пляске не с кем,
Разгоняя пяткой копоть
По пупырчатой воде.
Вышел я из дому поздно,
Зданья все стояли розно,
Каждое кипя и тлея
В черно-розовой тени,
Облаком многоочитым
Каждый шаг мой был сосчитан,
И, крутясь на нитках клея,
Вслед за мной ползли огни.
По реке же, царских кротче,
Вслед за мной катились очи
И – беззвучны – шелестели
Зазывны´ е голоса.
Что ж, когда-нибудь мы спляшем,
Что ж, когда-нибудь мы ляжем
Там, на каменной постели,
Вздыбив к небу волоса.
1987
О сколько здесь делается трухи
Из треска короткой волны волос,
Из костно-холодного глянца щек
И из страшного перламутра рта.
Когда б я не чел за собой грехи,
Как осени, мне б разносить пришлось
Весь этот испитанный кровью шелк,
Но судьба уж, как я смотрю, не та.
Как все превращается в гниль и смердь!
Треугольный траурный ноготок
Обникшего клена – трухляв и жухл,
И раскрошена дорогая ткань.
Когда б я снова посмел бы сметь,
Когда б в волосах зазмеился ток
И в сердце задвигал усами жук,
Щекоча изнутри гортань,
Тогда б я выжил в чужом краю,
Где женских деревьев крепка броня,
Скрежещущая при передерге ключиц
И при крохотном повороте рук,
Тогда б я вспомнил судьбу свою;
И ветер, тяжелые листья гоня,
Стал снова медлителен, наг и чист,
И сомкнулся бы ветхий круг.
1987
Мир скуднее и скуднее,
Всё невзрачнее с лица,
Но во всех вещах яснее
Звезды сизые – сердца.
Там в аорте, в ртутной пене,
Розою расцвел зрачок…
Ты уходишь в сердце, зренье?
Но оставь хоть чуть, клочок…
Пусть хотя нетвердый очерк —
Моря сверток, неба лук;
Пусть хоть óтсвет в плитах отчих
На восток бегущих букв;
Эту вязнущую морось
В невской стреляной волне;
Эту мертвенную поросль
Молний в выпухшем окне;
Эти в зеркалах раскосых
Оскудевшие черты…
Этот гаснущий набросок
Тьму цедящей наготы…
1987
…да, у садов у оборванцев
Совсем не стало на руках
Сыро-шуршащих карбованцев
В распарывающихся тюках.
Лишь воробья слоистый шарик
Покачивается на локте
Да волглым оком сумрак шарит
В освобожденной пустоте…
1987
………………………………..
…из всей земли могу назвать своим
Квадратный метр в искри́вленной ограде,
Где нищий камень слякотью гноим
И смертный сон прерывист, смерти ради;
Где отлетают и душа и страх
И в черных разделяются вершинах,
Где снова праху возвращают прах
В проклятых глазурованных кувшинах; —
Здесь, только здесь, где русской нет земли,
Где только прах под непокрытой клеткой,
Где нашей плотью сосны возросли,
Где воздух бьется нашей кровью редкой,
Я чувствую ту лучевую нить,
Которая – хоть чуть – меня и нýдит
Связующую точку охранить.
Но знаю я, что и ее не будет.
Но знаю я, что и сюда придут —
Свернут ограды и надгробья сроют
И, совершая обыдённый труд,
Могилы под квартирки перестроят.
1987
Узелков мне не надо скользких,
Чтоб казаться себе счастливей,
И, в какую иглу не вденьте,
Уже не извиться кротко: —
От семи пирамид московских
По реке перегнивших жнивий
К каменеющей в небе Дельте
Опять привезла меня лодка.
Весь осел опустелый город,
Пересеянный пылью плоской,
Шелковинке не спрыгнуть с ветра! —
Что чернеется? Форт ли, Фарос?
И, ко рту притянувши ворот,
Я свечу себе папироской
В море, где ни конца, ни верха…
Господи, хоть бы парус!
Хорошо ли я жил, нетвердый,
Но не винный в грехе Филона
(Я лишь жил и ниточкой вечной
Скоротленный строчил папирус)?
– Хорошо. Я еще не мертвый.
Так еще я смотрю влюбленно
В этот каменный и калечный
Мир, где родился и вырос.
1987
В сердце будет долго дергать холостой курок —
В стеках меда невский деготь, мертвого снежка творог
Расклиняющая площадь света полоса,
Норовящая уплощить впалый оттиск колеса.
Разве что-то еще значит и сейчас, и здесь?
Все кратчайшее оплачет оплывающая взвесь.
Твой хоть ход, да юзом, юзом… как сойти с аза,
Заслезить навстречу музам эти толстые глаза?
Думал, я всецело соткан Божьим пауком
С этим страшным и коротким, с этим русским языком —
Оказалось: только сверху паутинка, связь,
А внутри проходят сверку оттиск-свет и оттиск-грязь.
Не проденешь к сизым звездам мреющую нить:
Разворот навеки сверстан, ни строки не изменить:
Там, в обратных начертаньях, в паровом свинце
Всё. И лучше перестань их проверять – они в конце.
Ну а ты – листок всего лишь, пробная печать.
Что ж ты сам себя неволишь знак за знаком различать?
Что ж ты сам себя морочишь, корчишь немо рот? —
Ничего ты не рассрочишь, лишь испортишь разворот.
А когда настанут сроки падать небесам,
Не сойдутся эти строки: что ты есть и что ты сам,
И тогда в беззвездной хмари, тьме повременной,
Память об исчезшей твари, о невнятице земной,
О питье прогорклом невском, о златом столбе
Станет мучить. Только не с кем будет вспоминать тебе.
1987
Ты, предательская сладость
Мелкозерных десен белых…
Две волны, в разлете сладясь,
Двуударно бьются в берег.
Суша спит, раскинув ноги,
В женской ночи запустенья
И, свои покинув норки,
Вышли на берег растенья —
Стрекоча листвой дрожащей,
Поглядеть, закинув лица,
Как под поднебесной чащей
Свет качающийся мглится.
Лестница грудей зеленых
Потускнела в лунном дыме,
Бьется море, в беглых лонах
Не смоловшее твердыни —
Нет зачатья и рожденья
В треске камешков подталых,
В женской ночи униженья,
Принятого как подарок.
1988
Прыщавой зелени проказа площадная
И сушь одревесневшей крови – сучья…
Луна-голубушка, воскрылие пятная,
Все ищет Тартар-Арарат, но… суша, суша,
Переминающая волны скользких зданий
И пену глиняную лиственных отребий…
Уже не полюбить мне эту тьму гаданий,
Уже не целовать мне этот горький жребий:
Земля, привставшая (вся в этих лунных пятнах)
На обмякающие цыпочки соцветий,
Вестей обратных ждет. Но нет вестей обратных
Ковчегу, пущенному пó суху столетий.
1988
Ничего я слышать не хочу
Ни из света, ни из тьмы, ни из
Пляшущей на пальцах по лучу
Блескотни, обсеявшей карниз.
Ктó здесь, рассыпающийся в прах,
Через фортку ходит по домам?
Чéм звенит снаружи старый мрак,
Превращаясь в кованый туман?
(Этот вечер жизнь свою прожил
И осел на острые кусты,
И безокой ночью сторожил
Стекла золотые пустоты.)
– Перестань, я слышать не могу
Этот скрип, и шорох, и свистки…
Что ж с того, что хочется врагу
Блестким снегом натирать виски?
Что с того, что растворенный страж
Пропускает воздух из окна?
Что с того, что входит на этаж
Серая, сухая тишина?
1988
Русские звезды в дымной
Завесе до исподлобья
Оставляют без сердца,
Легкого сердца не злобя —
Легкое сердце в подвздошье
Едет на слабой резине:
Или сорвется напрочь,
Иль возвратится к разине,
Эдак неспешно дощелкнув
До зашумевшего горла,
Где тишина речная —
Сладостная – прогоркла…
Чьи же твердые слезы
(Зрачки равнодушно-вóстры)
Смотрят черно и мимо?
– ВАШИ, РУССКИЕ ЗВЕЗДЫ.
Я ищу уходящий свет
И незапный его оборот,
И раскалывающийся сверк
По-над лесом, раскрывшим рот.
В черном озере встало дно,
Корнем каменным разветвясь,
Черным пламенем вея – но
НЕМИНУЕМА МРАКА ВЯЗЬ.
Какие здесь живут зверьки,
Свистя горошинками в горлах…
Глаза их вóстры и горьки,
И тлеет блеск в подглазьях голых,
И треугольничком зрачки.
Внизу бесстрастная возня:
Чужая жизнь, касанья, тени…
Кто ж молвит, волосы склоня
В двоякоплоские колени:
«С собой возьми, возьми меня…»?
А наверху – под край небес,
Под облачный их обод ломкий,
Уставлен бездыханный лес
Своей железною бахромкой.
Никто не молвит. МИР ИСЧЕЗ.
О проекте
О подписке