Мгла счерствевшая раскрошена
В блескотню земных огней,
Но – с лицом сырого коршуна —
Нощь колеблется над ней,
Ибо прут квашню безлицую
Полумесяцы дорог,
Чтоб поднялся над столицею
Хлеб отвергнутых даров,
Ибо мгла, хоть и расквашена,
Хоть осыпалась, шурша,
Но под осыпью-то скважина,
Где пока еще душа,
Пусть почти что напрочь стертая
Наглой тщетностью своей,
Но, пока она не мертвая,
Долг – свидетельствовать ей
И следить за Богозданными…
Но уже, как некий знак,
Над московскими зинданами
Меркнет пурпурный зигзаг.
1989
Какая-то убыль почти ежедневна —
Как будто рассеянней свет,
Как будто иссохла, изжёстчилась пневма,
Как будто бы полог изветх;
Как будто со всякой секундой грубее
Обрюзгшая плоть у реки,
И даже коротких лучей скарабеи
На ней и тусклы и редки;
Как будто все меньше колонн в колоннадах
Когда-то любимых домов,
И все тяжелей переносится нá дух
Кровавых заводов дымок; —
Как будто кончается сроками ссуда
И вскорости время суда;
КАК БУДТО БЫ КТО-ТО ОТХОДИТ ОТСЮДА
И НЕКТО ЗАХОДИТ СЮДА.
1990
По кому склизкой вицей
Дождь хлестнул дыролицый?
Кто не знал урок?
И для чьих ауспиций
С мутной выси смутной птицей
Казан броский кувырок?
Сколько костных, дрожащих
Лестниц в перистых чащах
Ночи, ткущей чад.
Но не щелкнет ни хрящик,
Изо всех купин горящих
Ни словечка – все молчат.
А на склизких высотах
Мертвый мед в черных сотах
Ктó по ветру льет?
Кто, скрипя на воротах,
Птиц скликает криворотых,
Но не видит их полет?
Громный голос из мрака
Разогнул волны праха
Мусорной зимы
И расчистилась плаха,
Но – полны греха и страха —
Ничего не слышим мы.
1990
Сколько вóрот ты ни крути,
Вод не развернется свиток;
Сколько духу ни есть в груди,
Вечно будет длиться выдох;
Порошащийся запах кривожилой коры
И тягучее, потное листенье
Так преполнили древ лоскутные шары,
Что они безвоздушны поистине.
Но ведь город веселый. Он навек в небесах,
В заболокнутой просинью пропасти: —
И залив на своих зеркалах-парусах…
И река на сверкающей лопасти…
И летучие слюни всех гранитных арахн
Узким блеском в поднéбесье зыбятся…
Ну а древа замкнулись в бездыханных шарах:
Нипочем не взлетят – лишь рассыпятся.
…На коленях – кореньях цепных – человек,
Выдыхая пузырички копоти,
Отгибается книзу? или падает вверх? —
Я не знаю, прости меня, Господи…
Сколько ни было бы огня,
Все равно ведь мрака много;
Сколько ни было бы меня,
Все равно ведь больше Бога.
1990
Сколь ни пил я из русских рек,
Но воды я ни разу нé пил —
Скользкий воздух земных прорех,
Тонкопресный прогарный пепел,
Кроволитье железных жил,
Жил, которым и вскрыться негде,
И двоящийся звездный жир,
Что по невской распущен нефти.
Равнодушно я брал рукой
Закоснелое семя Волги,
А в московской коре глухой
Волны ветошки были волглы.
Я свое узнавал лицо
В амальгамной бегучей персти,
Знал реки окружной кольцо
Как заросшее мглой отверстье.
Океан ведь не Самбатьон,
Ну а я – не днепровска птица,
Не молением, так битьем
Он понудится расступиться.
Это скоро (хотя не спех),
Ведь взошел я по всем теченьям,
Русских рек я коснулся всех
За единственным исключеньем.
Да, лишь только одной из них
Мне покуда нельзя касаться,
Потому что чужой двойник
Может в зеркале оказаться,
Потому что когда-нибудь,
На истеке последней дневки,
Мне придется еще хлебнуть
Черной водки из черной Невки.
1990
Лязг дождя и шуршанье снега,
Скрежет шероховатых градин —
Вот и все, что пока что с неба
Услышано было за день,
А не услышано было за день:
а) Пэанический блекот дядин;
b) Стук-пристук трамвайных гадин,
Рассевающих гроздья сверку;
c) Урчанье воздушных впадин,
С трубным дымом прошедших сверку;
d) Церковный скрипучий складень…
– Это все неслышимо сверху.
Резкий луч облаками скраден,
Свернут в розу, на радость Гафизу, —
Это все, что пока что за день
Услежено было снизу,
Но не услежено было снизу:
а) День разнимает земную линзу;
б) Верхняя створка с солнечной слизью
Меркнет, во гнутый мрак уводима;
в) Сдается таянью, сгрызу
Верхняя смутно-кривая льдина;
г) Ангел с кожей срывает ризу…
– Это за день неуследимо.
1990
В безмездром, клочном, серочерном меху
Сбрелися деревья к шоссейной воде
За некого путника ради.
Да некому выйти к осиной звезде,
Неровно вздыхающей в синем верху —
Скучать о потерянном аде.
С зарей же наверно вернутся они,
Ввернутся, встряхнутся на месте своем
В одежке лоскутной, лощеной.
Звезда развернется в рябой окоем,
И только лишь мокрые осы одни
Возздравствуют рай возвращенный.
1990
Облаком прозелени облекается лоно луны,
Сизо-синяя проволочинка из раздернутой паутины
Проскользает в скалистых невздыхающих небесах,
Чуть лишь передернется горгонка ртутного фонаря,
Обнаружа пробор в лучистом подчесе.
А все деревицы не так чтоб уж сильно ю´ ны.
Косицы расклеванной черной зелени – расплетены.
Дотлевают последние платья на беспросветных невестах,
У дороги стоящих, глядящих, как голова свиная
грузовика Приближается, скача, по шоссе.
1990
Е. А. Шварц
Долго ль дышать еще мясом стеклянным?
Коротко ль пить волоконную соль?
Смертная скука! бессмертная скука!
Долго ль извечная ночь коротка?
Кто здесь такая распухла-разбухла,
Вывернув нёбо из мрака ротка —
Рябка татарская? девка-обидка?
Борная мгла? заварная оса?
Крыса крылатая каркнула швыдко,
Обморок крестообразный неся. —
Это не к нам, это к новым древлянам
С оловом жарким обратный посол.
—–
Так что остались одни мы во мраке —
Пусть никакое, а все торжество…
Крестное имячко чёрно у Пряхи:
Что же, теперь мы сознали его.
Сколько сглотнул я оскользкого мяса,
Сколько струящейся соли вдохнул,
Прежде чем олово смертного часа
В якорь бессмертного часа вогнул.
1990
От карлсбадской грязи́ до курильской гряды
(Не гляди, коль решиться не хочешь ума)
Опускается пани славянская тьма,
Шевеля парашютные стропы.
А от саклей саксонских до скал столбовых
(И сюда не гляди, коль еще не обвык)
Осторожно моргают косые ряды
Электрических кладбищ Европы.
Коробок заводной превращается в течь
И течет по ночному шоссе под уклон,
В нем четыре жильца, помещенных углом
Меж нетвердых стекольчатых створок.
Полуспящий водитель не смотрит вперед,
В подземельного мрака расстрелянный рот,
А на заднем сиденье приходится лечь,
Чтоб не вытек затылочный творог.
Л. Г.
Небесный начинается прилив,
Колышутся медузы звезд все ниже
И – пылью лунной линзу запылив —
Колеблют зренье в перископьем крыже.
В поднебной лодочке катясь по дну,
Почти проржавив крышу едкой пеной,
Глядим на захребетную страну,
Ошеломленную своей изменой.
Хоть лучевою жижей и полны
Колодези заóстренные башен,
Но мы не знаем, так ли уж страшны
Они тому, кто никому не страшен.
Не так уж эти башни высоки…
Но вавилонски небеса так низки,
Что слышим плески ангельской трески
И нам подглазья проедают брызги.
Европа, опускается на твой
Стеклянный дом, аквариум дыханья,
Сей вавилонский сумрак паровой,
Железного исполнен колыханья.
Европа, опускается на наш
Стеклянный домик, движущийся слепо,
Вошедшее уже в последний раж
Куреньями раскормленное небо
Позвякивает шоссе,
Поскрипывают лучи,
Покачиваются, покачиваются зеленые облака.
На радужной полосе
Воздушные палачи
Постукивают, постукивают по темечку дурака.
Я вылез не знаю где,
Автобус уже ушел,
Положено-не-положено, куда уже меня деть?
Звезда бежит по звезде,
По шелку стекает шелк,
Проглаживается и кожица, скукоженная не здесь.
От оспы речных равнин
В зеленый паморок гор
Не знаю как я попал, но я сюда не хотел…
Сомнительный господин
Под радужной кожей гол,
Невидимо для других, но, видимо, пустотел.
Снижаются голоса,
Сближаются языки,
Раскруживается, расцеживается сукровица по воде.
Хватаясь за волоса,
Сбегаются дураки
Подставить полые руки отпрядывающей звезде.
1991
Мало, что подвздошьем клекая
Черноголубь сел на тын,
Принесла еще нелегкая
Воздух кислый – хриплый дым.
Мало хрипу загортанного
И сеченья белых глаз, —
Нате ж, нюхайте-ка наново
Ветер скользкий – волчий газ.
Мало выскользыша мыльного,
Крыски черной среди птиц, —
Так еще дыханья пыльного
Полоса за ним катись…
1991
О.
– В облачных слизах, расчесах;
В солнце – на синих колесах
катящем вниз головою
по угловому завою
неба, Вонзаючи посох
В глиняный воздух на плесах;
В соснах, дождем остекленных;
В плохо заплаканных кленах;
В коротко-палых платанах;
В реках – у сходней ростанных
до желтизён растопленных;
В ласточьей оспе на склонах;
В тусклых крылах плоскокостых,
сложенных в съеженных гнездах;
В узко-реснитчатых рыбах,
вспухших в речных перегибах;
В срезанных аспидских гроздах;
На стрекозиных погостах;
В олове – олове грубом
лунного вара, По трубам
Стекшего желобом мышьим
к копчику крыши И взмывшим
прыщущим искрами клубом – —
Над оседающим срубом.
1991
О проекте
О подписке