Автор выражает огромную благодарность Павлу Евгеньевичу Фокину (Музей Ф. М. Достоевского, Москва), Марии Валерьевне Григорьевой, Маргарите Львовне Кругловой (Музей К. А. Федина, Саратов), Анжелике Игоревне Дормидонтовой, Ирине Сергеевне Пахомовой (Музей К. Г. Паустовского, Москва), Виктору Геннадиевичу Ускову (Москва), Алесю Николаевичу Карлюкевичу (Минск, Республика Беларусь), Наталье Аркадьевне Прозоровой (Санкт-Петербург) за помощь в написании книги, а также низкий поклон всем тем, кто не мешал её писать, позволив тем самым создать реальный образ человека и великого русского писателя – К. Г. Паустовского, таким, каким он и был в жизни.

В основу книги положен личный архив К. Г. Паустовского (до 2019 года был закрыт для исследователей), ныне находящийся на хранении в ФКУ «Российский государственный архив литературы и искусства» (РГАЛИ), фонд 2119.

В оформлении использованы фотопортреты К. Г. Паустовского работы М. С. Наппельбаума (1924–1925, 1944 гг.).

© Трушин О. Д., 2024

© Государственный музей истории российской литературы имени В. И. Даля, 2024

© Издательство АО «Молодая гвардия», художественное оформление, 2024

* * *

Моим родителям – Дмитрию Васильевичу и Анне Ивановне Трушиным, их светлой памяти посвящаю эту книгу

Воспитай в себе чувство времени и чувство будущего.

И в людях я чувствую краски их души.

Константин Паустовский

Предисловие. Кто вы, «доктор Пауст»?

Влекомый силою какой-то непонятной,

Я уходил в леса, бродил в тиши полей,

И за слезой слеза катилась благодатно,

И новый мир вставал в душе моей.

Это строки из монолога Фауста одноимённого произведения Иоганна Вольфганга Гёте. Они удивительным образом, точно и содержательно раскрывают внутренний, весьма загадочный и очень ранимый мир героя нашего повествования и невольно наводят на вопрос: кто вы, «доктор Пауст»? Кто вы, Константин Паустовский? И ответить экспромтом тут вряд ли получится!

Знал ли об этих строках писатель Эммануил Казакевич, по-дружески нарекая своего соседа по писательскому дому в Лаврушинском переулке столицы в столь яркий титул – «доктор Пауст», который к Константину Георгиевичу прилип настолько крепко, что им стали пользоваться без исключения почти все те, кто хорошо его знал. Возможно, Эммануил Генрихович, вспомнив нетленное гётовское, всего лишь «сыграл» словами, вовсе не задумываясь о том, как глубоко «копнул» во внутренний мир своего друга, тем самым, неожиданно для себя самого, попал в точку.

О жизни и творчестве Константина Георгиевича Паустовского, чья проза несёт в себе самые лучшие традиции мастеров слова XIX и XX веков, говорить очень непросто. Хотя, казалось бы, творческая биография этого писателя, как и сама его жизнь, будто бы вся на ладони. Ведь в основе почти каждого произведения Паустовского лежит факт или событие его личной жизни. И даже в самых малых формах из написанного им – в коротких рассказах – наблюдательный читатель обязательно отыщет что-нибудь из биографии мастера.

Действительно, на первый взгляд может показаться, что проза Паустовского настолько автобиографична и писатель нарочно не оставил исследователям ни одного белого пятна в своей биографии, что могло бы представлять тайну в его жизни. «Вся моя жизнь с раннего детства до 1921 года описана в трёх моих книгах – “Далёкие годы”. “Беспокойная юность”, “Начало неведомого века”», – признавался читателям Паустовский в своём авторском предисловии к одному из первых собраний сочинений, вышедшем в 1958 году¹.

Может быть, в этой самой убедительности и сокрыта особая привлекательность прозы Паустовского, её внутреннее притяжение, где мостиком доверия от автора к читателю и стала та исключительная жажда жизни, то, чем так щедро сдобрены литературные творения Паустовского. И даже присутствующий в прозе авторский домысел (что, допустим, не осуждается в беллетристике) нисколько не нарушает строй подлинного автобиографического повествования и воспринимается читателем как чистая правда. Поэтому при чтении произведений Паустовского, проживая жизнь вымышленного им лирического героя, прототип которого – он сам, не возникает и доли сомнения в том, что в реальной жизни Константина Георгиевича вполне всё могло быть не так, а представленный биографический факт – всего лишь мелкий штрих, густо обросший фантазией автора и не имеющий ничего общего с действительностью.

Своей жизнью он захватил «хвостик» XIX века и прошёл с XX веком за шесть его десятилетий немало испытаний. Прошёл вовсе не сторонним наблюдателем! А именно участником. Судьба, словно проверяя на прочность, желая переломить, не единожды пыталась поиграть им, но всякий раз отступала перед силой его внутренней целеустремлённости. Поразительно, но ведь жизнь так и не смогла выбить его из седла предначертанной судьбы, перекроить, перештопать, сгладить острые углы в угоду тем, кто желал видеть другого Паустовского. И за своё упорство в отстаивании личностной свободы он не единожды мог лишиться самого дорогого в творчестве – быть услышанным читателями. Было время, когда его прозу отказывались публиковать, а он всё одно – работал, будучи уверенным в том, что все его вирши обязательно найдут своего читателя.

На излёте жизни в номенклатурных, да и отчасти в некоторых писательских кругах «за глаза» Паустовского часто называли «буржуазным писателем», а в официальной советской печати – «самым читаемым писателем современности».

Он не был в плену у тех, кто вершил писательские судьбы, сторонился в отношении себя всякого официоза и не «лез в кадр» и, может быть, уже поэтому чувствовал себя счастливым, внутренне свободным человеком.

Его кумиром и главным вдохновителем в творчестве, архитектором его литературных творений, несомненно, помимо неугомонного труженика скитальца-путешественника была ещё и природа. Он её боготворил и по-особенному чувствовал. Он ею жил, вновь и вновь открывая её не только для своих читателей, но и для себя самого. Именно природа ввела его в стан детских писателей, которым, конечно же, он был лишь отчасти, а может быть и не был таковым вовсе. Просто так сложилось – вопреки его желанию, благодаря времени.

В его манере общения, облике и жестах было что-то особенное, старорежимное. Он был из числа тех интеллигентов, когда достоинство личности, сопряжённое с размеренностью и исключительной деликатностью, передаётся в поколениях от плоти к плоти, впитывается с молоком матери. Его подчёркнуто суровые черты лица были всего лишь завесой, за которой скрывалась очень ранимая и чистая душа.

Весьма органичную характеристику личности нашему герою дал писатель Юрий Гончаров в очерке «Сердце, полное света», опубликованном в сборнике «Воспоминания о Константине Паустовском»: «Паустовский так невысок и при невысокости своей ещё и сутуловат, что совсем уменьшает его рост, что шажки у него мелкие, а ступни какие-то даже не мужские, почти как у мальчика… Вот руки у него действительно оказались примечательные: крепкие, совсем не кабинетного, книжного человека, – с широкими ладонями, широкими, плоскими пальцами…

И ещё меня удивило то, что плохо передавали фотографии, – его совсем не русское, а какое-то южное, турецкое, что ли, лицо: смуглое, горбоносое, с резкими морщинами по краям рта, с глубоко вдавленными под крутые надбровные дуги тёмными, блестящими, как два каштана, глазами»².

Детальное, будящее воображение описание внешности человека, непременно порождающее желание познать его ближе, заглянуть в тайники его натуры, проникнуться ещё большим чувством созерцания к колоритно нарисованному образу.

В новелле «Последняя глава», написанной в 1945 году в качестве эпилога к повести «Далёкие годы», но при жизни так и не напечатанном, Паустовский скажет, что «…жизнь представляется теперь, когда удалось кое-как вспомнить ее, цепью грубых и утомительных ошибок. В них виноват один только я. Я не умел жить, любить, даже работать. Я растратил свой талант на бесплодных выдумках, пытался втиснуть их в жизнь, но из этого ничего не получилось, кроме мучений и обмана. Этим я оттолкнул от себя прекрасных людей, которые могли бы дать мне много счастья.

Сознание вины перед другими легло на меня всей своей страшной тяжестью.

На примере моей жизни можно проверить тот простой закон, что выходить из границ реального опасно и нелепо. <…>

Что говорить о сожалении? Оно разрывает сердце, но оно бесплодно, и ничего уже нельзя исправить – жизнь идет к своему концу. Поэтому я кончаю эту книгу небольшой просьбой к тем, кого я любил и кому причинил столько зла, – если время действительно очищает наше нечистое прошлое, снимает грязь и страдание, то пусть оно вызовет в их памяти и меня, пусть выберет то нужное, хорошее, что было во мне.

Пусть положат эти крупицы на одну чашу весов. На другой будет лежать горький груз заблуждений. И, может быть, случится маленькое чудо, крупицы добра и правды перетянут, и можно будет сказать: простим ему, потому что не он один не смог справиться с жизнью, не он один не ведал, что творит. <…>

Улыбнитесь же мне напоследок. Я приму эту улыбку как величайший и незаслуженный дар и унесу ее с собой в тот непонятный мир, где нет “ни болезней, ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная”».

Что же хотел сказать Паустовский своим читателям этим признанием? О чём предостерегал и от чего хотел огородить? На какие мысли настраивал? И перед чем сам покаянно сникал главой? Было ли в жизни Паустовского то, о чём он жалел и о чём сам у себя не то чтобы просил прощения, но искал оправдания? Было ли в жизни Паустовского внутреннее противостояние – противостояние между реальностью и избранной им мерой жизненного комфорта?

Как видим, вопросов много. Ответов на них пока нет.

Кто вы, «доктор Пауст»?

Кто вы, Константин Паустовский?

Позвольте разобраться!

Февраль 2024 года, Мещёра