(СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ)

Это удивительно в первую очередь для меня самого. Пожалуй, я никогда не скрипел зубами по ночам от страстного желания увидеть свой поэтический сборник. Только стихи: одинокие, полузамерзшие бродяги на снежном поле бумаги. Обучившись трем знаменитым аккордам, я напевал их в компаниях и в спектаклях; бывало, читал, чтобы не сказать хуже – декламировал – милым барышням, любимой жене, друзьям, коллегам и почтенной публике, оказавшись в очередной раз на сцене; с удовольствием «точил рифмы» внутри прозаических книг, раздражая одних, других оставляя равнодушными – и, смею надеяться, радуя третьих…

Началось это странно, чтоб не сказать: комично.

Отчего люди, разумные, добропорядочные существа, вдруг начинают говорить стихами? От любви, взаимной или несчастной. В приступе безумия. Повинуясь возвышенным порывам, подчиняясь ревнивой владычице-Музе – или хотя бы из вредности, желая досадить сопернику рифмованной гадостью пасквиля. Так или иначе, я впервые съехал на поэзию "от ремонта". Мы перебрались в новую квартиру на улице Петровского, бывшей Бассейной – помните? "Жил человек рассеянный на улице Бассейной…"? – и, глядя на воцарившийся хаос, смешной семилетка-первоклассник вдруг разразился поэмой.

 
Поменяли мы квартиру,
Там везде зияли дыры,
Стали делать мы ремонт –
Блохи выгнали нас вон…
 

Вот такая вульгарная лирика. Вот такой лирический герой среди мешков цемента и кирпичной крошки. Мой отец, артист разговорного жанра и эстрадный драматург, увидел в этом перст судьбы. Ну и я не подкачал: вскоре родились «Источник заразы» (о стае дворовых кошек, подкармливаемых добрыми соседками), «Мат» (о спортивном мате в палисаднике, а не о том, о чем Вы подумали), «В зоопарке я и Вовка…» – и романтическая «Баллада о Робин Гуде», чудачка в зеленом плаще, чудом затесавшаяся в компанию пролетариев от сатиры.

Стоит ли удивляться, что спустя полгода "ужасное дитя" поступило в литературную студию Дворца пионеров и школьников им. Постышева? Студию вел замечательный поэт и мудрый учитель Вадим Левин. Мы говорили о странных вещах. Например, взахлеб обсуждали: "Что можно делать при помощи стихов?" Поверьте, это не тот вопрос, на который ребенок ответит с легкостью. Здесь пасовали взрослые: родители с удовольствием оставались на наших "посиделках", принимая живейшее участие. Один отрок, чье имя стерлось в памяти, выдал: "С помощью стихов можно зарабатывать деньги!" Что ж, в определенной степени он оказался прав. Мы бросали друг дружке мячики: кто скорее вернет с рифмой? "Палка-галка" быстро уступило месту вопросу "Кремль?.." Мячик дрожал в руке. Черт его знает, с чем этот Кремль рифмуется… Кремень? Ремень? Я выдал несусветное: "Крем ль?" Этот загадочный крем, который вызывает у стихотворца явные подозрения, преследует меня до сих пор.

На конкурсе "Стихов про зверей" я отметился в жанре психологической миниатюры:

 
На шкафу сидит жирафа,
А козел стоит у шкафа,
Потому что тот козел
На жирафу очень зол.
 

Вскоре после этого четверостишия в литературной студии очутился некий Дмитрий Громов. Символично, не правда ли? Громов, значит, грянул, Ладыженский перекрестился. Призрак шкафа по имени Олди тогда еще бродил по далекой Европе, собираясь вернуться в Харьков только в 1990-м, лет через пятнадцать.

Шли годы. Гормоны бурлили в крови. Борода уже выросла, седина еще не пробилась, но бес настойчиво тарабанил в ребро. Нашлось место и любовным стансам, и пародиям, и "хайямкам", и театральным зонгам из пьес, которые я ставил, в которых играл. Ничтоже сумняшеся, я сочинял "под Вийона", играя "поющего" Франсуа в "Жажде над ручьем" Юлиу Эдлиса, сочинял "Солдатскую" и "Песнь конторщика" в дипломном спектакле "Когда фея не любит" Феликса Кривина, где заодно присвоил роль Короля; работал с рок-оперой по пьесе В. Коростылева "Король Пиф-Паф, но не в этом дело"…

Но сольная книга стихов?

Это было едва ли не самым фантастичным из написанного мной.

Как правило, куда отчетливее я представлял рифмы и ритмы в общем потоке романа: песни из спектакля, действующие заодно с актерами, музыкой, освещением и декорациями. Да, разумеется: и со зрительным залом. Многие стихи так и рождались, многие по сей день ждут своей трагедии или комедии. Но однажды Его Величество Читатель начали слать к своему покорному слуге фельдъегерей с депешами: ласковыми, гневными, настойчивыми или вкрадчивыми. Его Величество требовали того, о чем редко задумывался скромный певец. Его Величеству захотелось песен вне спектакля. Актеры могли отдохнуть, декорации – на время лечь в хранилище, и осветитель уже готов был уйти пить водку, выключив прожектора и загасив свечи.

"Кроме того,– властно сказал монарх,– ведь есть же и неспетое?!"

"Кто я такой, чтобы спорить?" – подумал я.

"Ваше Величество, я счастлив,"– подумал я.

И это чистая правда.

 
Восторженные речи? – пустяки.
Хулительные возгласы?! – пустое.
А что стихи?
По-прежнему стихи.
По-прежнему одни чего-то стоят.
 
 
И по ступеням
ритма,
не спеша,
С улыбкою к душе идет душа.
 

Искренне Ваш, Олег Ладыженский

ВЕНОК КАСЫД

Гордому сердцу твоему,

Абу-т-Тайиб аль-Мутанабби

КАСЫДА О НОЧНОЙ ГРОЗЕ

О гроза, гроза ночная, ты душе – блаженство рая,

Дашь ли вспыхнуть, умирая, догорающей свечой,

Дашь ли быть самим собою, дарованьем и мольбою,

Скромностью и похвальбою, жертвою и палачом?

Не встававший на колени – стану ль ждать чужих молений?

Не прощавший оскорблений – буду ль гордыми прощен?!

Тот, в чьем сердце – ад пустыни, в море бедствий не остынет,

Раскаленная гордыня служит сильному плащом.

Я любовью чернооких, упоеньем битв жестоких,

Солнцем, вставшим на востоке, безнадежно обольщен.

Только мне – влюбленный шепот, только мне – далекий топот,

Уходящей жизни опыт – только мне. Кому ж еще?!

Пусть враги стенают, ибо от Багдада до Магриба

Петь душе Абу-т-Тайиба, препоясанной мечом!

КАСЫДА О ВЕЛИЧИИ

Величье владыки не в мервских шелках, какие на каждом купце,

Не в злате, почившем в гробах-сундуках – поэтам ли петь о скупце?!

Величье не в предках, чьей славе в веках сиять заревым небосклоном,

И не в лизоблюдах, шутах-дураках, с угодливостью на лице.

Достоинство сильных не в мощных руках – в умении сдерживать силу,

Талант полководца не в многих полках, а в сломанном вражьем крестце.

Орлы горделиво парят в облаках, когтят круторогих архаров,

Но все же: где спрятан грядущий орел в ничтожном и жалком птенце?!

Ужель обезьяна достойна хвалы, достойна сидеть на престоле

За то, что пред стаей иных обезьян она щеголяет в венце?

Да будь ты хоть шахом преклонных годов, владыкой племен и народов,-

Забудут о злобствующем глупце, забудут о подлеце.

Дождусь ли ответа, покуда живой: величье – ты средство иль цель?

Подарок судьбы на пороге пути? Посмертная слава в конце?

КАСЫДА О БЕССИЛИИ

Я разучился оттачивать бейты. Господи, смилуйся или убей ты! –

чаши допиты и песни допеты. Честно плачу.

Жил, как умел, а иначе не вышло. Знаю, что мелко, гнусаво, чуть слышно,

знаю, что многие громче и выше!.. Не по плечу.

В горы лечу – рассыпаются горы; гордо хочу – а выходит не гордо,

слово "люблю" – словно саблей по горлу. Так не хочу.

Платим минутами, платим монетами, в небе кровавыми платим планетами,-

нет меня, слышите?! Нет меня, нет меня… Втуне кричу.

В глотке клокочет бессильное олово. Холодно. Молотом звуки расколоты.

Тихо влачу покаянную голову в дар палачу.

Мчалась душа кобылицей степною, плакала осенью, пела весною,-

где ты теперь?! Так порою ночною гасят свечу.

Бродим по миру тенями бесплотными, бродим по крови, которую пролили,

жизнь моя, жизнь – богохульная проповедь! Ныне молчу.

КАСЫДА О ПОСЛЕДНЕМ ПОРОГЕ

Купец, я прахом торговал; скупец, я нищим подавал;

глупец, я истиной блевал, валяясь под забором.

Я плохо понимал слова, но слышал, как растет трава,

и знал: толпа всегда права, себя считая Богом!

Боец, я смехом убивал; певец, я ухал, как сова,

и безъязыким подпевал, мыча стоустым хором,

Когда вставал девятый вал, вина я в чашку доливал

и родиною звал подвал, и каторгою – город.

Болит с похмелья голова, озноб забрался в рукава,

Всклокочена моя кровать безумной шевелюрой,

Мне дышится едва-едва, мне ангелы поют: «Вставай!»,

Но душу раю предавать боится бедный юрод.

Я пью – в раю, пою – в раю, стою у жизни на краю,

Отдав рассудок забытью, отдав сомненья вере;

О ангелы! – я вас убью, но душу грешную мою

Оставьте!.. Тишина. Уют. И день стучится в двери.

КАСЫДА ОТЧАЯНЬЯ

(написанная в стиле «Бади»)

От пророков великих идей до пороков безликих людей.

Ни минута, ни день – мишура, дребедень, ныне, присно,

всегда и везде.

От огня машрафийских мечей до похлебки из тощих грачей.

Если спросят: "Ты чей?", отвечай: "Я ничей!"

и целуй суку-жизнь горячей!

Глас вопиющего в пустыне

Мне вышел боком:

Я стал державой, стал святыней,

Я стану богом,

В смятеньи сердце, разум стынет,

Душа убога…

Прощайте, милые:

я – белый воск былых свечей!

От ученых, поэтов, бойцов, до копченых под пиво рыбцов.

От героев-отцов до детей-подлецов – Божий промысел,

ты налицо!

Питьевая вода – это да! Труп в колодце нашли? Ерунда!

Если спросят: "Куда?", отвечай: "В никуда!";

это правда, и в этом беда.

Грядет предсказанный День Гнева,

Грядет День Страха:

Я стал землей, горами, небом,

Я стану прахом,

Сапфиром перстня, ломтем хлеба,

Купцом и пряхой…

Прощайте, милые:

И в Судный День мне нет суда!

Пусть мне олово в глотку вольют, пусть глаза отдадут воронью –

Как умею, встаю, как умею, пою; как умею,

над вами смеюсь.

От начала прошлись до конца. Что за краем? Спроси мертвеца.

Каторжанин и царь, блеск цепей и венца – все бессмыслица.

Похоть скопца.

Пороги рая, двери ада,

Пути к спасенью –

Ликуй в гробах, немая падаль,

Жди воскресенья!

Я – злая стужа снегопада,

Я – день весенний…

Прощайте, милые:

Иду искать удел певца!

КАСЫДА О ПУТЯХ В МАЗАНДЕРАН

Где вода, как кровь из раны, там пути к Мазандерану;

где задумчиво и странно – там пути к Мазандерану,

где забыт аят Корана, где глумится вой бурана,

где кричат седые враны – там пути к Мазандерану.

Где, печатью Сулаймана властно взяты под охрану,

плачут джинны непрестанно – там пути к Мазандерану,

где бессильны все старанья на пороге умиранья

и последней филигранью отзовется мир за гранью,

где скала взамен айвана, и шакал взамен дивана,

где погибель пахлавану – там пути к Мазандерану.

Где вы, сильные? Пора нам в путь по городам и странам,

где сшибаются ветра на перекрестке возле храма,

где большим, как слон, варанам в воздухе пустыни пряном

мнится пиршество заране; где в седло наездник прянет,

и взлетит петля аркана, и ударит рог тарана,

и взорвется поле брани… Встретимся в Мазандеране!