ЦВЕТ НУЛЕВОЙ. ПОКА ЕСТЕСТВЕННЫЙ

Места мы заняли в третьем ряду, вровень со сценой, которая возносилась над зрительным залом метра на полтора. Сядь мы ближе, пришлось бы постоянно задирать голову, чтобы уследить за действом. Впрочем, пока следить не за чем. Сцена пуста, музыканты ушли и унесли с собой инструменты. Только барабанщик доверчиво оставил без присмотра свою ударную установку, понадеялся, должно быть, что никто не покусится на нее в силу малой транспортабельности. Пустые микрофонные стойки изогнулись журавлями, глубоким поклоном провожая покинувших зал зрителей. Пара опрокинутых колонок валялась на исшарканном полу, значит, концерт удался.

Вот только меня на нем не было.

Маришка предусмотрительно села рядом с проходом, чтобы «спрыснуть по-тихому, если что». Я опустился слева, а место по другую сторону от меня уже занимал какой-то средней выбритости тип в болотного цвета джинсах и черной кожаной куртке. При нашем приближении тип ничего не сказал, но покосился на нас так, что я невольно спросил:

– Не занято?

Вопрос прозвучал глупо. Зал был практически пуст и казался вымершим.

– Нет, – ответил тип и положил руки на сумку, которую держал на коленях. – Вакантно.

– Начну храпеть – толкни в бок, – шепнула Маришка. – Только нежно.

– А если начнется что-нибудь интересное? – спрашиваю.

– Толкни два раза. Хотя не думаю…

Она откинулась на спинку, вытянув ноги под сиденье впереди стоящего кресла.

Умеют же некоторые везде устроиться с максимальным комфортом! Уютный дом – под каждым кустом!

Через пару минут после нас подошли двое. Затем показался еще один – щупленький мужичок среднего возраста, все остальное – рост, телосложение – ниже среднего, на носу – очки. Типичный «интель».

Тип, сидящий слева, каждого вновь пришедшего встречал одинаково недобрым взглядом и провожал до места посадки. Так сопровождает самолеты служба наземного наблюдения. В нелетную погоду.

Когда в зале появилась немолодая женщина с двумя тяжелыми бесформенными пакетами в руках, у типа вырвалось чуть слышное:

– Господи! Сколько же идиотов вокруг!

Сказано было шепотом, практически про себя, но я услышал. И потому спросил:

– Вы кого имеете в виду?

Тип обернулся и уставился на меня. Серые глаза прищурены, закушен вислый левый ус.

– Не волнуйтесь, не вас, – успокоил. – Вам, похоже, просто спать негде. – Кивнул в сторону Маришки. – Я про тех, кто приходит в такие места сознательно. Кто сам обманываться рад… – Подумав, добавил: – Копирайт – Пушкин.

– Уверены, что сознательно? – спрашиваю. – Может, они тоже забрели сюда случайно?

– Если бы! Некоторые здесь явно не по первому разу. Взгляните вон на тех пигалиц!

Я взглянул. В том же ряду, что и мы, только через проход о чем-то ворковали две девушки допризывного возраста или, как их называет Маришка, teen-ки. «Затянуло бурой teen-кой…» Каждая держала перед собой по пудренице или румянице и, вперившись в маленькое зеркальце, то ли перемигивалась с подругой, то ли рассматривала пространство зала за своей спиной. Обе teen-ки чувствовали себя вполне уютно. Как дома.

– Пудреницы для мозгов! – высказался сосед. – Правда, таких немного. Видимо, организация из новых. По крайней мере я о ней раньше не слышал.

– А вы в таком случае что здесь делаете? – интересуюсь.

Тип перестал жевать ус, расправил пальцами.

– Материал собираю. О тоталитарных сектах.

– Для диссертации?

– Для романа.

Я посмотрел на собеседника с несколько большим интересом. Вот они какие, оказывается.

– Инженер душ человеческих? – спрашиваю.

– Скорее, санитар.

Лаконичность его ответов слегка раздражала. Должно быть, рядом со мной сидел настоящий мастер диалога. Пришлось задать банальный вопрос:

– От чего лечить собираетесь?

– Как обычно. От глупости. Тупости. Ханжества.

– Чванства, – сладко зевнув, произнесла Маришка, не открывая глаз.

– Что? – не понял писатель.

– Я спросила, много ли у вас книжек.

– Вообще-то не очень. – Писатель, поколебавшись, расстегнул сумочку на коленях, с заметным усилием извлек толстую пачку переплетенных распечатанных на принтере листов. На вид – вдвое больше сумочки и в полкило весом. – Вот. Сегодня из издательства вернули.

На титульном листе крупно выведено начало заглавия «Обреченый на…», остальное скрыто рукой писателя. Вторая «н» в слове «обреченный» вписана красной шариковой ручкой.

– Велели исправить и дополнить? – спрашиваю.

Писатель пожал плечом.

– Просто вернули.

– А другие – нормальные книжки у вас есть? – не слишком тактично поинтересовалась Маришка.

– Пока нет.

Маришка потянулась, простирая руки далеко за голову, а ноги устремляя еще дальше, чуть ли не до сидений первого ряда. Конечно, станет она спать, когда рядом есть кто-то, кого можно безбоязненно поставить на место. Совершенно безбоязненно. В моем понимании писатель – человек смирный, если и закатает кого в асфальт, то только в собственном воображении.

– Тогда вы не писатель, – Маришка мило улыбается. – Вы – рукописец!

– Писатель – тот, кто пишет, а не тот, кто издается. – Мой сосед снова закусывает ус. По виду его неясно, задет он или просто голоден.

– Вы открываете мне глаза! – Зеленые глаза и вправду широко распахиваются. Ресницы наивно трепещут. – Выходит, до сих пор я читала кого-то не того. Вероятно, издателей.

Я криво усмехнулся – обращенная к соседу половина лица осталась бесстрастной.

Писатель, промучавшись с минуту, убрал непризнанный шедевр в сумочку и стал снимать куртку. Причем так неспешно и вертляво – и конечно же нарочно! – что я успел разглядеть показавшуюся из-под нее темно-синюю толстовку во всех подробностях: и надпись «Русская фантастика» на левой груди, и напыленную белой краской картинку во всю спину. На ней землянин и инопланетянин, оба в скафандрах, дружелюбно улыбаясь, пожимали друг другу руки. Правда, инопланетянина я сначала ошибочно принял за негра. Или, как их называет Маришка, когда ей доверяют читать новости, «представителя темнокожего населения планеты». Слишком уж рожки на голове пришельца напоминали завитые солнечными лучами кудряшки.

Фантастику я, в принципе, уважаю. Поэтому, когда писатель закончил демонстрацию весенней одежды и сел, я примирительно спросил:

– А вы уверены, что то, куда нас пригласили – тоталитарная секта?

– Абсолютно. В Москве других нет, – авторитетно подтвердил он. – Полный контроль над членами организации, иерархическая система подчинения, замкнутость в рамках своей идейки – вот основные признаки тоталитарной секты. Они не бросаются в глаза, старательно маскируются, но всегда присутствуют. Плюс чисто русский, привнесенный колорит. – Он скривился. – Заставь дурака Кришне молиться – так он и харю об раму расшибет. Так что будьте предельно осторожны, выход из этой системы стоит гораздо дороже, чем вход.

– Ну, вход-то был бесплатным, – пытаюсь шутить.

Однако, уверенность, прозвучавшая в голосе писателя, слегка настораживает.

– Това'ищи, будьте бдительны! – грассирует на ухо Маришка. – Политические п'оститутки п'еследуют нас! Пользуйтесь п'езервативами «К'асный п'олета'ий»!

Говорят, когда она в эфире начинает изображать вождя мировой революции, продюсер ее программы в истерике бьется головой о пульт.

Душевный покой восстанавливается мгновенно. Как кислотно-щелочной баланс после приема «Орбита». С первого укуса! В самом деле, чем мы рискуем? Не понравится – встанем, оденемся и уйдем.

– Нап'асно и'онизи'уете, – передразнивает писатель. Тоже, кстати, весьма похоже. – Вы просто никогда не видели, как они людей зомбируют.

– Как телепузики? – восхищается Маришка.

– Что телепузики? – Все-таки наш собеседник сбит с толку.

– Ну, они же зомбируют детей. – Маришка щелкает меня по носу. Писклявит: – Привет, Тинки-Винки!

– Пока, Ляля! – отвечаю в тон.

– Тинки, а чего это ты такой фиолетовый?

– Чернил перебрал, – отвечаю и самоустраняюсь.

В буквальном смысле. Оставляю предостерегающего о чем-то писателя и невинно дурачащуюся Маришку одних, а сам уплываю куда-то вслед за ускользающей мыслью. Погружаюсь в себя.

Интересно, почему не начинается представление?

Зал между тем вяло заполняют новые зрители – по одному, максимум по двое. Они сначала одинаково неуверенно топчутся у входа, затем, решившись, занимают места поближе к выходу и друг к другу – как воробьи, сбивающиеся в тесную стайку на мокрой после дождя ветке. Едва усевшись, тут же начинают крутить головами, надеясь обнаружить знакомых. И естественно не обнаруживают. Потому что если человек в ответ на какой-нибудь идиотский вопрос, например, «Верите ли вы в Бога?», заданный на улице или в переходе метро, не посылает спросившего, положим, к черту, а приходит на назначенную встречу, то он страдает либо от одиночества, либо головой…

Либо просто не в ногу со всей страной перевел часы вместо летнего на зимнее время. В итоге на трехчасовой концерт любимого исполнителя безнадежно опоздал, а до того, который случится в семь, ждать еще почти два часа, и теперь он не знает, чем себя занять. Вернее, не он, а они.

А все Маришка! Говорил ей еще утром: кажется, летнее – это когда на час вперед. А она: да ну его, крути назад, дай человеку раз в жизни выспаться!

Все у нее «раз в жизни»! Кроме месячных. Впрочем, после ночного эфира ее легко понять.

Страннее другое: почему мы с Маришкой в конце концов оказались здесь, а не в соседней бильярдной?

Должно быть, дело тут в личности человека, пригласившего нас на встречу, слишком уж она была нетипичной.

Он отловил нас у входа в билетные кассы, куда мы спешили уже чисто по инерции, прекрасно понимая, что простым вращением часовой стрелки не повернуть время вспять. Преградил путь, привлек к себе внимание, сказав:

– Нэээ…

Он не был похож на агента-распространителя торговой фирмы с гипертрофированной улыбкой поперек лица, спещащего осчастливить вас известием, что по случаю весеннего помутнения мозгов у их менеджера вы можете сегодня приобрести то, что еще вчера вам было даром не нужно, с 70-ти процентной скидкой. Тем более не походил он на солидного дядечку с дипломатом и значком из серии «Хочешь… – спроси…» на отвороте плаща, приглашающего на собрание MLM-тусовки. И на бледного, но с горящим взором, адепта новой русской церкви с американским спонсором и гимнами на двух языках.

Непричесанный, небритый, неопрятно одетый. Кажется, еще и нерусский. Больше всего, если честно, он был похож на бомжа. В ранней стадии запущенности. Не безнадежного.

Именно таких охотнее всего забирают в милицию. Раньше вроде бы не за что. Позже – неохота руки марать.

– Хотите открытку? – спросил он и помотал головой. – Нэээ… Календарик. Полезно всегда знать день.

– Извините, мы опаздываем, – сказала Маришка, а я попытался, не вступая в контакт, обойти странного типа стороной.

– Знать день, – раздраженно повторил он, и не думая уступать нам дорогу. – Или месяц. Февраль или… Нэээ… Ноябрь. Чтобы не путать.

– Денег нет, – отрезал я. А поскольку не люблю говорить неправду кому бы то ни было без крайней необходимости, уточнил: – Лишних.

– Денег нет? – эхом отозвался он и неожиданно обрадовался. – Нет денег – хорошо! Не надо… Вот!

Тип сбросил на землю большой серый мешок, который до того болтался у него на плече. Нагнулся и опустил лицо в раскрытую горловину, высматривая нечто.

– Пора! – шепнула Маришка и дернула меня за локоть, увлекая в сторону, подальше от странного субъекта с его подозрительным мешком. Но тип уже вынырнул из мешка и крепко ухватил меня за другой локоть, вынуждая остановиться.

– Возьмите! – сказал он. – Я нашел. Можно брать.

И протягивает мне руку. Грязные, с давно не стриженными ногтями пальцы заметно дрожат. В пальцах – прямоугольная бумажная полоска, слава Богу, чистая и очень яркая. Никакого рисунка нет, просто вся полоска равномерно закрашена разными цветами, границы между ними размыты, один цвет плавно перетекает в другой. Мы называем такую закраску градиентной. Внутрь каждого одноцветного сегмента вписано какое-то слово, но мелкие буквы на подрагивающем листочке не разглядеть.

– Календарик? – удивляется Маришка. – Больше похоже на закладку.

– Закладка, так, – серьезно кивает тип. Неуклюже, одной рукой, чтобы не выпустить мой локоть, переворачивает полоску на ладони. Та трепещет и полощется на ветру, того и гляди улетит. – А так – календарик. Двое вместе. Нэээ… Двойная польза.

– За те же деньги? – с подозрением интересуюсь.

– Деньги… – говорит тип и морщится, как от лимона, чуть ли не плюется, так что мы с Маришкой понимаем, что деньги – вздор, деньги – мусор, не в них счастье.

– Возьми, – советует Маришка. – Быстрее будет.

Я покорно беру бумажную полоску веселенькой расцветки из рук субъекта. Вернее, пытаюсь взять, но тот неожиданно не отдает, держит.

– А вы придете? – спрашивает с надеждой.

– Куда еще?

– Туда, – указывает одними бровями, так что направление понять невозможно. – Там вам нравиться. Будет.

– Где там? – раздражаюсь.

– Здесь, прямо здесь… Направо потом. По лестнице. Там вход.

Из бормотаний назойливого типа, его невнятных телодвижений и выразительной мимики я понимаю, что направить нас он пытается прямиком в малый концертный зал. То есть туда, куда мы и без него добрались бы, только на пару часов позже.

– Давай сходим, – предлагает Маришка. – Выспимся заодно.

Я наконец соглашаюсь, и ценный приз, календарик-закладка переходит ко мне.

– Сейчас, – говорю. – Только билеты куплю.

Пропускать второй концерт за день как-то не хочется.

Незнакомец, осчастливленный, радостно пропускает нас в кассы, чуть ли не кланяется, когда мы проходим мимо.

– Вам нравиться… Будет, – доносится сзади. – Обязательно. Нэээ… Скоро.

Когда мы пять минут спустя, купив билеты, снова оказались на улице, его уже нигде не было. Только большой серый мешок лежал у самого входа рядом с урной, в том месте, где его бросил незнакомец.

– Сюрный типчик, – прокомментировала Маришка. – Жалко его. Не с его внешностью и знанием языка наниматься в зазывалы. Не придет же никто.

– Не скажи, – возражаю. – Может, на жалость и был расчет. Мы-то с тобой уже идем.

– Ты серьезно? – Маришка недоверчиво вскинула брови. – Ну-ка, дай посмотреть!

Ловко выхватила закладку-календарик, который я все еще сжимал в руке вперемешку с билетами, перевернула закладочной стороной вверх, поднесла к лицу.

– Убийство, воровство, прелюбодеяние… – нахмурившись, прочитала она. – Надеюсь, это не программа вечера?

За этими воспоминаниями я, честно признаться, совершенно перестал слушать писателя.

Вот так со мной всегда! Недаром Маришка говорит, что мы – идеальная пара. Одну хлебом не корми, и маслом тоже не корми, и даже медом не корми, дай только потрепаться ни о чем хотя бы полчасика, другой как уйдет в себя – так с концами, даже записки не оставит, когда ждать обратно.

Хорошо, что писатель, кажется, не заметил моей отлучки.

– Или вот, к примеру, секта мунитов, – увлеченно вещал он. – Не мОнитов, у которых на груди тату – портрет Моны Лизы дель Джокондо в фас и в профиль c надписью «Wanted!», а мУнитов, – промычал выразительно, – через «у». Но не тех, которые с двумя «н», мунниты-лунопоклонники, их еще в 97-м разогнали. Эти с одной, последователи Великого Отца Сан Мен Муна. Те, что ратуют за супружескую верность. Ну, вы могли их видеть. Подходят обычно парами, юноша и девушка, и спрашивают, как вы относитесь к добрачным связям. Если ответишь правильно, дают конфетку.

Окончательно выхожу из прострации.

– И как надо отвечать? – спрашиваю.

Любопытно же!

– Никак, – писатель заметно тушуется. – Никак не отношусь. В смысле, плохо.

– Кстати, – дышит в ухо Маришка, – а ты как относишься к добрачным связям?

– Никак, – признаюсь со вздохом. – С тех пор, как женился на тебе – никак.

– Умница! Вернемся домой – получишь конфетку, – шепчет она, затем обращается к писателю: – Что-то не страшно у вас получается. Что плохого в отказе от добрачных связей? А в супружеской верности?

– Ничего, – соглашается писатель и даже кивает, но изгиб усов у него при этом такой саркастический, что становится ясно: продолжение следует… – На первый взгляд, ничего. Это потом выясняется, что любовь, ту которая до гроба, член секты должен искать внутри секты, все контакты с посторонними пресекаются. И даже не искать, она сама его найдет: духовный наставник укажет ему его вторую половину, когда придет время. А время придет не быстро. Даже назначенная пара не сразу начинает жить вместе, сначала будущие муж и жена отправляются в разные концы света миссионерствовать, вербовать новых членов секты. Лишь через три года они могут вернуться домой и счастливо воссоединиться. Только предварительно духовный наставник произведет над невестой несложный обряд инициации.

– То есть?.. – уточняю.