АДЮЛЬТЕР В СТИЛЕ СОЦРЕАЛИЗМА

«…вечер проведу я дома

проведу я дома

с умницей женой

а в воскресенье

к ларьку пойду пивному

и с пьяницей знакомым

мы выпьем по одной

за наш завод и цех родной».

…Летнее московское утро, и свежевымытые мостовые сияют на солнце. Семь утра, может быть, семь-тридцать. Открылась дверь в одном из подъездов высотного дома – нового, из желтого кирпича, с просторными лоджиями, – и оттуда, щурясь на ярком солнце, осторожно вышел наш герой. Иван Макарыч. И вот он прошел дворик c припаркованными «москвичонками» и «жигуленками» – красными, голубыми, желтыми – и отправился по отполированной мостовой к метро. Машин на дороге почти не было – выходной. А ему надо ехать домой, к жене. Что он ей скажет – одному богу известно.

Однако обо всем по порядку. Имеет наш герой весьма заурядную внешность: не юноша давно, но и не скажешь, что совсем облезлый. Опрятен в меру, но одежонка сама по себе не новая: пиджачок лет пять носит, штаны бы в химчистку пора сдать, – да еще после вчерашнего… Ну, вид, в общем, не подарок. Иван Макарыч ежели выпьет – наутро у него улыбка какая-то получается нехорошая: видно, что добрый мужик, но что-то не то. У него один передний зуб золотой, так вот стоит ему с похмелья развести рот в стороны – улыбнуться там или еще что, – ну прямо жиган. Не нравится он жене своей и ее родственникам, когда с похмелья. Ты, говорят, поди умойся и на глаза не показывайся – и гонят в пустое помещение. Пьяный тоже, конечно, выглядит не бог весть как, но похмельным прямо очень не любят его. И друзья смеются в бригаде, видя Ивана Макарыча на работе после праздников. Ты, говорят, Макарыч, истый жиган. А здесь вот какие фрукты-овощи: не ночевал Иван Макарыч дома, первый раз сорвался за тринадцать лет супружества. Вот дела-то! Идет вроде к метро, на солнце щурится, а приглядись-ка – лица на нем нет.

А теперь мы подошли к событиям, принесшим Ивану Макарычу и сияющее субботнее утро, и дорогу домой, и состояние физического упадка, или некондиции, как любит говаривать жена его, Стеши, видя его по утрам после дней ангела, свадеб, похорон и прочего. Да, бывало, выпьет Иван Макарыч так выпьет. Но ночевал всегда дома.

До того как начать рассказ о срыве Ивана Макарыча, нелишне было бы затронуть его биографию, пролить, так сказать, панорамный свет на его судьбу.

Иван Макарыч был туляк до четырнадцати лет. Родился в Туле, вырос, окреп, до девятого класса в школу ходил, а потом что-то бросил все и решил в настоящее место податься. Выбрал, естественно, столицу: ближе всего. Ну, сдал во фрезерное училище, поселился в общаге, где жил два года, в армии отслужил и пошел на «Шарик» фрезеровщиком. На Первый шарикоподшипниковый завод. А потом – как у всех: побалбесничал год-полтора, полюбил Стешу из диспетчерской у себя на заводе, дарил ей цветы, гулял в сквериках, в кино ходили, и как логичное завершение – свадьба. А дальше тоже как у всех, дети: двое, девка и парень, сейчас уже в школу ходят. В общем, семья – ничего интересного, пресная семья, каких тысячи, и всё.

Толчком для срыва в тот злополучный день – была пятница – послужила находка. Иван Макарыч нашел в столовой во время обеденного перерыва пять рублей. Он шел с подносом к кассе, посмотрел случайно вниз и увидел на кафельном полу «пятерку». Ну, понятное дело, нагнулся и подобрал. А после обеда зашел в диспетчерскую и сказал жене, что после работы пойдет попьет с Герой Бубновым пивка и к ужину, часикам так к восьми, вернется. Ладно? Ладно.

Отбарабанил смену, с Герой договорился, и поехали они на трамвае в свой любимый «стоячок» недалеко от завода, минут десять езды буквально. Обычная дешевенькая пивнушечка – с креветками, сосисочками, брынзой, яичками и сырком. Гера и Иван Макарыч сюда только и ходили, даже в субботу-воскресенье иногда созванивались и встречались здесь, чтобы развеяться, отдохнуть от домашних дел и прочая. Бубнов был веселый парень, на восемь лет моложе Макарыча, беседовать с ним было приятно, толковый, бойкий и заводной на выпивку. У Ивана Макарыча-то «заводы» давно уж кончились – лет десять назад, наверное. Сейчас он пил ровно, и пусть временами перебирал, но головы все равно не терял. А Герка терял, мог нести совершеннейшую чепуху, плакать, смеяться, шептать что-нибудь на ухо Макарычу и тому подобное. Мог и домой не попасть: то с бабой непонятной свяжется и у нее заночует, то в «обезьяннике» себя обнаружит… Иван Макарыч хорошо его природу изучил и считал, что с годами это пройдет, а пока даже по-отечески жалел Герку и улыбался добродушно при воспоминаниях о его чудачествах: от зараза! надо же! К тому же Герка слыл на заводе знатоком поп-музыки. Частенько, зазвав Макарыча в гости, крутил ему заграничные записи; его кассетник всегда издавал что-нибудь приятное то на итальянском, то на английском. Особенно велись на музыку девчонки. Но не в этом дело.

Короче говоря, взяли они в магазинчике пару «Акстафы», на что ушла вся «пятёра», и даже доплачивать пришлось. Впрочем, по части денег проблем у друзей никогда не было. Парочка уж если шла в пивняк, то имела на двоих порядка двадцати рубчиков, так что… А на сей раз расчет строился так: каждый высадит по «Акстафе», да и в пиве недостатка не будет, – возьмут, сколько душа прикажет. А зачем вино с пивом мешать? – спросит кто-нибудь. Однозначно ответить трудно. Например, Герка просто не признавал иных вариантов. Легкое опьянение его не устраивало, и чтобы чувствовать себя «в порядке», он всегда мешал. Макарыч вынужден был идти на поводу, хотя после каждого глотка боролся с чувством вины, рассуждая, что выпить с другом, конечно, хорошо, но скоро опять переться к жене, что-то объяснять… Эти мысли его грызли. Вот почему за столом Макарыч периодически брал паузы, перекуривая и беседуя с Бубновым о всякой ерунде. А тот ни в чем себя не ограничивал, и в результате надирался, – ну а далее, шатаясь, возвращался домой, нередко с помощью того же Макарыча.

…Пивная имела вид точь-в-точь такой же, как подавляющее большинство ей подобных в Москве. То есть это массивные входные двери типа «туда-сюда», просторный и светлый благодаря стеклянным стенам зал, автоматы встроенные и стоящие в ряд. Слева от автоматов – буфет, в котором работала средних лет женщина, известная завсегдатаям как Валюша. Она кромсала на порции брынзу, варила сосиски, яйца, креветки, взвешивала приготовленную снедь и раскладывала по тарелкам для мужиков. Самое демократичное заведение для скрашивания досуга, без каких-либо официантов с их невыносимым чванством.

Войдя, друзья пробежались глазами по свободным столикам и заняли тот, что стоял в самом углу; там никто не будет шастать взад-вперед, толкаться и портить настроение. Заведение пока не ломилось от посетителей, хотя время располагало: на ЗИЛе рабочий день уже кончился, а сюда в основном зиловцы и ходили. Погода тоже была как на заказ: в обед прошел короткий теплый ливень, прибивший к земле смог и пыль; на асфальте еще не просохли лужицы, солнце светило вовсю, крепко, по-летнему зло пахло тополем. «Над Мурманском ни туч, ни облаков!» – имитируя Высоцкого, еще пропел Бубнов по дороге.

Герка сразу, оставив Макарыча сторожить столик, пошел за закуской. Еды он принес много, чтобы потом не бегать, когда прибавится народу. Креветок по две порции на каждого взял, приличное количество сосисок, хлеба и брынзы. И в тарелку с сосисками Валюша еще не поскупилась набухать горчицы, всегда здесь сумасшедшей. От нее Макарыч плакал и кашлял, но любил страшно и жрал за милую душу. Оставив, в свою очередь, у стола Герку, Макарыч и пошел менять бумажные купюры на монеты по 20 копеек. Сделав дело, он взял с подноса чистые кружки, залил четыре штуки и вернулся.

– Макарыч, нам бы надо еще парочку под вино…

– А, черт! Сейчас схожу.

И вот, наконец, все улажено, первая «Акстафа» открыта и ждет.

– По сколько лить-то, Вань?

– По полкружки давай.

– Да, первую по-бырому уговорим, а вторую под пивко смаковать будем.

– Правильно.

– Ты только за ментами следи, а то нарисуются в самый ненужный…

Макарыч уставился на входную дверь, слушая, как сбоку, где друг, раздается сытное бульканье.

– Ну, давай.

– За что?

– За находку твою.

– А-а, – улыбнулся Макарыч, – не столько уж я и нашел…

– Столько – не столько, а все равно приятно, – Герка кивнул на «Акстафу». – Мне бы еще за компанию!

– Хе-хе… Ладно, будем.

Отдышались. Герка вытер салфеткой пролитую на подбородок струйку портвейна и отломил себе брынзы. Закурили.

Иван Макарыч почувствовал, как из желудка – сразу в нос и в горло – ударил сладковатый толчок от выпитой жидкости, и во рту у него запахло вином и дымом.

Герка взглянул на компаньона, потом по сторонам, и, убедившись, что их не накроют, участливо спросил:

– Ну что, вдогонку? А, Вань?

Раньше Герка – может, моложе был и оттого робел, черт его знает – для краткости называл Ивана Макарыча по отчеству, Макарычем, но после множества таких вот междусобойчиков все чаще и чаще переходил на «Ваню», и Макарыч совсем не обижался. «Да, разница в годах у нас большая, – размышлял он. – Герка баб к себе табунами водит, бухает как не в себя, а я? Скучно, как ни крути, все время дома со Стешкой, и дети в печенках сидят, а вот поди ты! – после смены только и думаешь, что на диван залечь с газетой или в ящик пялиться. Запал куда-то делся». Поэтому, слыша в свой адрес «Вань», Макарыч в глубине души встряхивался, будто голову в холодную воду опускал, и было ему одновременно и приятно – вроде с молодежью равный! – и грустно. Накатывало чувство, что лучшее время он прозяпал, и все, что видел в жизни, так это Стешу в цветастых платьях в городском антураже, ее же без одежды в спальне, вечно шумных детей, телек, домино, газеты – и баста. «Все-таки они интереснее нас живут, – с завистью думал он о Бубнове. – То ли народ раскрепостился, то ли еще что»…

Услышав сквозь облачные рассуждения вопрос Бубнова, Макарыч одобрительно кивнул и затушил сигарету.

Выпили. Герка, подумав, что это будет интересно, показал Макарычу фокус с кубиком для игры в кости, которому на днях научил его сосед по лестничной клетке. Далее прошлись по Трофимычу, начальнику цеха, который взъелся за что-то на них обоих, и давно. Макарыч и Герка терпеть его не могли. Конечно, время волей-неволей эту троицу притерло, и сейчас отношения можно было назвать так: тихая взаимная неприязнь.

– Вань, слышь, я сегодня пошел в туалет, а там жаба этот в зеркало пялится. Я в то же зеркало смотрю, он глаза на меня скосил – а я ему так: «Здоров, Трофимыч!» Он мне: «Ты лучше, – говорит, – в ОТК такие глаза шальные строй и с ними здоровайся почаще. Жалобы на тебя опять оттудова». Вот гондон!

– Да уж, редкостный. Тьфу, даже слушать не хочу! Но ты не бери близко к сердцу. Один хрен – победа будет за нами.

– Точняк.

…Допили медленно вторую бутылку под разговоры о любимом «Торпедо» – Пригода, дескать, цепкость теряет, да и форвардов классных нет, – о красной рыбе под пиво – «Сейчас бы ох как отведал!» – заявлял Бубнов, вспоминая армию, когда служил на Дальнем Востоке и обжирался лососиной и икрой, – и о прочей ерунде: любой смертный о чем-то подобном в пивных болтает.

И тут на сцену вышли герои, перевернувшие мерный и мирный ход событий с ног на голову. Произошло вот что.

– Бубнов! – раздалось за столиком невдалеке.

Герка повернул голову влево и чуть подался вперед, ища глазами окликнувшего. Ивану Макарычу сразу стало тоскливо. Он ненавидел такого рода вмешательства. Все шло к тому, что сейчас Герка отправится базарить с приятелями, или, что еще хуже, эти самые приятели причалят к их столу, начнут болтать чепуху о своих общих знакомых, вспоминать связанные с ними истории и ржать, и дурными глазами пялиться на Макарыча, и хватать закуску у него из тарелки, – и все это будет длиться невесть сколько. Перспектива очень кислая.

И точно: рожа, которая крикнула еще раз: «Бубнов!» – не сулила ничего хорошего. Идиотские усы, щербатая улыбка на провислых щеках – шут гороховый, ни дать ни взять.

– Мать твою так! – тихонько выругался Макарыч. И чтобы Бубнов, не дай бог, не позвал этого козла к столу, краешком рта выдавил: