Травма

Я медленно выплывал на поверхность из небытия. Сон ни о чём, сменился видом белых простыней. Я находился словно под пологом из белоснежной ткани, за которым слышались разные звуки и голоса. Голоса были мужские. Разговаривали двое, и я ясно понял, что речь идёт обо мне.

– Авария что ли? – говорил один голос.

– Санитары говорят, под колёса залетел. Пьяный вроде. Ты чё не слышал, как он санитаров матом крыл? Завидую я Колюня твоему богатырскому сну… – отвечал второй.

Моё сознание было чистым, как помытый и отполированный барменом бокал. Не было никаких панических мыслей «Где я и что со мной?». Я чётко всё осознавал.

Где я? – В больничной палате.

Что со мной? – пока ясно не было, но видимо что-то серьёзное.

Я был абсолютно спокоен, словно всё напряжение, копившееся во мне несколько лет, вдруг схлынуло, вышло, испарилось. Я обнулился и видимо, даже чуть не ушёл в минус. Какое-то время мне не хотелось озираться вокруг, думать о том, что произошло. Я хотел привыкнуть к этому новому чувству, насладиться им, пока не пришла боль. Она ведь должна была откуда то прийти, но видимо её задержали какие-то транквилизаторы, которыми меня, скорее всего, накачали. Мне хотелось подольше побыть в этом маленьком уютном мирке, окружённом белыми простынями.

Всё, что творилось вокруг и внутри меня в последнее время, неумолимо должно было привести меня сюда, в этот белоснежный мир, в этот предбанник из которого я возможно попаду в раскалённое пекло парилки, или окунусь в ледяную стужу. Напряжение сменилось расслаблением, безысходность исходом. Чайник так долго кипел, что крышку с неугомонным свистком сорвало, и шипящий кипяток вырвался наружу. Теперь я был словно на вершине высокой горы, откуда спокойно мог наблюдать свои житейские невзгоды, которые с высоты казались такими мелкими и ничтожными.

Какая странная метаморфоза получается. Тебе двадцать пять, и ты полностью разочарован в жизни. Внезапно ушла вся романтика, которая держала тебя на плову до сей поры. Нужно было становиться прагматиком, и ты пытался им стать по мере сил. Тебе пришлось вникать в то, что раньше тебя не интересовало. Нужно было отбросить старые привычки, увлечения, мечты, чтобы сосредоточиться на заработке денег. Теперь мозги нужно было набивать необходимыми знаниями. Серое вещество требовало всё больше серой пищи.

С детского возраста и до этих лет мир постепенно сужался. С каждым днём он усыхал, уменьшался в размерах, пока не превратился в окружающие тебя четыре стены. Работа –начальник ; дом – жена; Понедельник – пятница, пьянка – похмелье; первое мая- новый год-отпуск. Больше ничего. Ты начинаешь задыхаться в этой круговерти, думаешь «неужели всё так и будет и ничего не произойдет».

И вдруг «вуаля»: В один прекрасный день ты обнаруживаешь себя в больничной палате. Ты оказываешься в другом измерении, балансируешь на грани жизни и смерти и не знаешь, куда тебя качнёт при следующем вдохе. Но именно здесь и сейчас ты свободен. Ты вырвался из беличьего колеса. И ещё не ясно, может ты попал в волчью яму, но тебе это не важно сейчас, ведь ты мечтал о переменах, и они случились. Пусть так, пусть такие, но они есть.

Шаг не в ту сторону

Появляющаяся тупая боль, где то там, в районе правой ноги, заставила меня задуматься, а что же было до этого?

А до этого мне сверлили ногу. Точно! Звук дрели, зверская боль в колене и мой дикий крик. Мордоворот в зелёном, забрызганном кровью санитарном костюме, прижимает мой подбородок локтём, и шипит: «Заткнись сука». Но я продолжаю орать ещё пуще, так как кто-то там с другой стороны хватает и выкручивает мою ногу, словно завивает её в спираль.

– А-а-а, бля-я-а! – Опять свист дрели и проникающая раздирающая глотку боль.

– Заткнись блядь… – я уже не вижу мордоворота, а его голос становится тише, как будто он стремительно удаляется от меня. Последнее, что я слышу: «Всё вырубился, давление падает…».

Кое-что я всё-таки вспомнил, и теперь начинаю понимать, что вижу перед собой. Это же моя правая нога, накрытая белой простынёй. Она перекрывает мне весь обзор, так как висит на растяжке. Я отвернул край простыни (слава Богу, обе руки оказались на месте) и увидел, что из моего колена торчит стальная спица. Она пронзила его насквозь. Вторая точно такая же проткнула мою пятку. Эти спицы прикреплены к противовесу, который растягивает мою ногу.

А может меня просто привязали, чтобы я не убежал? Чтобы снова не пошёл искать приключений на пятую точку? Да уж, ходить мне точно придётся не скоро.

Я оглядел палату. Она оказалась довольно просторной. Шесть коек, по три в каждом ряду. Почти все, насколько смог окинуть взглядом заняты такими же привязанными намертво пассажирами. Напротив, в углу у окна какой-то луноликий татарин, или казах с загипсованными ногами и правой рукой; рядом с ним усатый мужик, обе ноги которого вздёрнуты кверху, а за спинкой кровати висят две гири. Вот уж кто точно намертво привязан. На соседей слева и справа я пока не смотрел, хотя знал, что они тут есть и что они именно по обеим сторонам от меня. Я чётко представлял себе эту палату и то место, где стоит моя кровать, хотя был здесь впервые. Пока же мне хватало того, что я вижу перед собой.

Я пошевелил руками, согнул в колене левую ногу. «Вроде всё остальное функционирует». Состояние внешнего вида головы пока оценить было сложно, но внутренности были на месте. Мало того эти внутренности были в полной ясности и покое. Я просто наблюдал. Наблюдал за весёлым казахом, который много курил, смеялся и сильно кашлял; за его мрачным соседом, который раскинув усы уныло пялился перед собой. Наконец казах обратился ко мне:

– О, ночной гость, очнулся? – он улыбался широко и добродушно и его голос был звонким, как будто он в бане повстречал старого друга.

Я попробовал улыбнуться ему в ответ. Первая моя улыбка далась мне тяжело, так как запёкшиеся губы треснули, и я почувствовал, как мой рот наполняется кровью. И ещё, я ощутил недостаток переднего зуба.

– Ну, рассказывай, каким ветром тебя сюда занесло, – задорно улыбался казах, а в унылом взгляде его соседа загорелся огонёк любопытства. Это напоминало мне начало старого советского анекдота: «Встречаются как-то в раю русский татарин и киргиз». Мы хоть пока были ещё не в раю, а в его предбаннике, но параллель явно просматривалась.

Каким же ветром меня занесло? Дай Бог самому вспомнить. Я пока не стал отвечать любопытному соседу, а решил сначала разобраться в своих воспоминаниях. Итак, последнее, что я вспомнил, это то, как два мордоворота в санитарных костюмах сверлили мою ногу. Причём делали это, похоже, без всякого наркоза и с большим удовольствием.

Что же было до этого? Дальше всё обрывалось. Я закрыл глаза и попытался вспомнить хоть что-то. Что у нас было вчера? Вчера было воскресенье.

Всё, вспомнил! Вчера был праздник – «день России». По-моему так он называется. Или день освобождения России? От кого же её освободили в начале июня? Нет, скорее всего, просто «День России». Любопытно, я даже не знаю точное название и историю происхождения этого праздника, впрочем, как и многих других, которые с удовольствием отмечаю. Разве это всё важно, название, история и прочие сопли? Важен процесс.

Мы с друзьями Максом и Жекой, как истинные патриоты не могли обойти этот праздник стороной и решили тупо нажраться. Сначала пили во дворе на веранде, потом в летнем кафе возле дома. Потом пошли в другое кафе.

Всё вспомнил!!!

«Вы все пидарасы!» – орёт вскочивший со стула Макс. Он орёт это не нам, его возглас обращён к посетителям кафе, которых в этот ночной час здесь немного. Но все эти немногие посетители сидят за одним большим столом, все они хорошо подкачаны и обладают бритыми затылками. Они обрывают свою беседу и медленно поворачивают щекастые головы на бычьих шеях в нашу сторону.

Не знаю, что такое происходит с Максом, когда он перепивает. Какая шестерня клинит у него там в мозгах. О чём думает человек, когда ночью, посреди девяностых годов, орёт куче отмороженных спортсменов, что они все пидарасы?

«Если ты пьёшь с ворами, опасайся за свой кошелёк…» – так в своё время пели «Наутилусы».

Если ты пьёшь с провокатором и трусом, опасайся за своё здоровье. Если человек посреди пьянки встаёт и орёт «Вы все пидарасы», никогда не пей с этим человеком. Впрочем, если он встал и крикнул, значит уже поздно. Точка невозврата пройдена. Нужно было задумываться, когда он совершал более безобидные выходки. Теперь остаётся наблюдать за событиями, которые развиваются стремительно.

Профессиональный удар в зубы. Макс перекувыркивается через себя, и тут же, поднырнув под край шатра исчезает, словно его и не было. В вопросах внезапного исчезновения Дэвид Коперфильд просто шут по сравнению с нашим Максом.

«Это Ваш друг пацаны?»

Я что-то отвечаю, наверное, им это не нравится, потому что теперь всё стадо бычков обступает меня с разных сторон. Я замечаю, как Жека исчезает, дематериализуется за широкими спинами братков. Вот ещё один мастер по исчезновениям.

Я остаюсь один и меня пытаются вытащить из палатки, как упирающуюся скотину, ведомую на убой. Несмотря на почти невменяемое состояние, я осознавал, что сейчас, за стенами шатра, посреди ночи, пацаны дадут себе воли. Они будут отрываться по полной, не думая о последствиях. Они хотят крови, хотят удовлетворить инстинкт убийцы, завоевателя, благо жертва перед ними. И жертва-то не случайная. Она реально виновата, и это может оправдывать все последствия, на которые им сейчас плевать.

Мой внутренний зверь пришёл в себя, почуяв смертельную опасность. Сразу на выходе я двинул в подбородок первому, который тащил меня за отворот рубахи. Он видимо потерялся, потому что мне удалось вырваться. Я побежал вдоль дороги. Не знаю почему. Наверное, это направление выбрал мой внутренний зверь. Убежал я недалеко. Что-то произошло с ногами, или запнулся, или кто-то из преследователей сделал подсечку, но то, что я помню чётко, это приближающуюся к лицу серую плиту. Плита стремительно увеличивалась в размерах, пока не шарахнула меня плашмя по морде. Лёгкий нокдаун от удара о бетон вышиб из меня с десяток хмельных градусов. Я попытался тут же подняться, ведь разлёживать было совсем не время, но голова снова встретилась с плитой, от удара сверху. Это был уже нокаут, после которого я не смог подняться. Зато мне быстро помогли несколько пар крепких мускулистых рук.

Меня куда-то поволокли. Я ощущал этот сгусток звериной силы, готовый разорвать меня на куски. Мой внутренний зверь ничего не мог поделать с неравным противником, хотя неистово сопротивлялся.

– Не дёргайся, сука. Щас ты, бля, и за себя и за друзей мазу держать будешь. – Кричал чей то возбуждённый голос, видимо главаря.

– Давай, пацаны! Раз-два- три…

Меня пару раз сильно качнуло, и я вдруг полетел. Бросок был довольно мощный и профессиональный, потому что падал я целую вечность.

«Они хотели посадить меня на жопу» – это я понял только сейчас, лёжа в палате и по кусочкам восстанавливая картину событий. В древней Руси, людей сажали на кол. Была такая изуверская казнь. В новой России девяностых казнь видоизменилась и была модернизирована братками. Обвиняемого подбрасывали как можно выше, чтобы он плашмя шмякнулся об асфальт. И всё. Казалось бы безобидная детская шалость. Но вся тонкость состояла в том , что теперь включалась рулетка. Ты мог встать пойти и больше никогда не вспомнить того, что произошло. Мог не встать, а остаться лежать с раздробленным копчиком, или с трещиной в позвоночнике. Был ещё третий вариант, который содержал много подводных камней. Тут уже всё зависело от того, каким тебя сделали мама с папой, точнее, насколько крепко привязаны твои органы. Просто у многих опускались почки, и вообще могло быть очень много неприятных последствий.

Во мне было пол-литра водки, и если даже половина из этого выветрилась, всё равно, благодаря алкоголю моё тело не было сковано страхом, и внутренний зверь сработал как надо. Я изогнулся в воздухе как кошка, сделал несколько кульбитов и приземлился на ноги. Казалось, что задумка кучки садистов потерпела крах, оставалось помахать им рукой и бежать в противоположную сторону. Я сделал шаг и…

Оказалось, что не всё было так просто. Я нарвался на серьёзных парней, поднаторевших на такого вида забавах. Они проявили изобретательность, решив соединить два смертельных аттракциона. Они выбросили меня на центр проезжей части. Один аттракцион не сработал, благодаря моему успешному приземлению. Но к моему несчастью сработала вторая часть шоу.

«Аннушка уже разлила масло».

Он уже разлил остатки вина по стаканам себе и очередной блядёшке и теперь мчался на своей «девятке» из одного конца города в другой. Он просто катался в стельку пьяный, а рядом с ним сидела аппетитная девчонка. Можно понять, из-за чего он не увидел полноценного человека стоящего посреди пустынной дороге в ночи. Только вот ночи сейчас стоят почти белые. Но в этом состоянии, да ещё и с девкой под боком он бы и слона не заметил. Я узна̀ю о нём позднее, а пока, всё, что я мог вспомнить это ослепивший меня свет и мощный удар, словно Кинг-Конг дал мне хорошего подсрачника. Следующий фрагмент это уже два мордоворота с дрелью. Теперь всё логично. Пазл собрался.

– По- моему, меня сбила машина…– ответил я казаху, хотя с того момента, как он задал вопрос, прошло не менее получаса.

Я быстро вживался в роль нового обитателя палаты «911». Сразу же, после того, как мне удалось восстановить в памяти события, предшествовавшие моему заселению в палату, я приступил к знакомству с новыми соседями.

Казаха звали Мухтар. Это имя сначала показалось мне странным. «Собачья кличка какая-то» – подумал я. Тогда в моей памяти это имя ассоциировалось с фильмом «Ко мне, Мухтар». Когда я слышу это имя сейчас, в голове возникает образ весёлого скуластого казаха, лежащего на высокой кровати рядом с окном. Его усатого соседа звали Коля. Справа от меня лежал молодой паренёк с загипсованной рукой, по имени Лёха. Я стал завидовать этому Лёхе буквально сразу же после знакомства. Он в отличие от всех находящихся в палате мог свободно перемещаться на своих двоих. По сравнению со всеми нами, загипсованными, с привязанными к растяжкам конечностями , походящими на искорёженные выброшенные на свалку механизмы, Лёха казался просто обитателем курорта. Он не был привязан к своей кровати и мог в любой момент пойти на все четыре стороны.

Ещё вчера, будучи абсолютно здоровым человеком, я чувствовал себя глубоко несчастным, а спустя сутки, я жутко завидовал парню, который просто может ходить. Оказывается, зря завидовал.

Если чёрная полоса накрыла всех нас внезапно, то Лёху она преследовала уже полгода. Из его рассказов (он был ужасно болтлив) я узнал, что он навернулся со стремянки, работая на стройке. Заполучил сложный перелом правой руки. После операции рука никак не хотела срастаться и не работала, как положено. Оказывается, что её неправильно собрали. Пришлось делать повторную операцию. Для этого руку снова сломали и собрали. Через какое-то время оказалось опять неправильно. В общем, сейчас Лёха ждал уже четвёртой по счёту операции и серьёзно рисковал стать инвалидом. В этой истории меня поражала сама формулировка. Что значит «неправильно собрали», удивлялся я. Это что конструктор, пылесос, карбюратор? Мне представлялась кучка врачей корпящих над разбросанными по столу частями руки. Они крутят ладонь, поочерёдно прикладывают к ней пальцы, меняют местами запястье и предплечье.

–Та-акс, это по-моему сюда, – попыхивая папироской, говорит бородатый в больших очках и колпаке доктор, похожий на Айболита.

– Ну что Вы, Иван Иваныч, безымянный палец на место большого воткнули, – укоризненно качает головой второй.

– А Вы мне схему сборки дайте, Михал Кузьмич….

– Да кабы она была, Иван Иваныч. Она же только с паспортом изготовителя идёт, а он давно уже утерян…

Тогда я ещё не знал, какой конструктор содержит моя правая нога. Я не мог себе представить, сколько нужно профессионализма хирургов, терпения, удачи и многих других сопутствующих факторов, чтобы не просто собрать этот сложный пазл, а ещё сделать его дееспособным.

Кстати это были не все Лёхины неприятности. Его работодатель сначала уговорил его, чтобы он зафиксировал травму как бытовую, а потом отказался платить ему больничный и компенсацию. Короче, полный букет удовольствий. Но Лёха не унывал, неугомонно во всех подробностях рассказывая всем по многу раз о своих злоключениях. И вообще я заметил, что кроме усача Коли, вечно пялившегося в потолок, здесь не унывал никто.

Мой сосед слева Мишка оказался весёлым деревенским пареньком. Он тоже залетел сюда накануне с открытым переломом ноги, которая в отличие от моей, была просто загипсована, и снимал похмелье, периодически глотая из горлышка бутылки с водкой, спрятанной в тумбочке.

–Будешь? – предложил он мне, протягивая стакан. Я, поморщился и замотал головой. После ночных событий во мне не осталось ни одного промилле алкоголя, поэтому похмеляться не требовалось.

Забегая вперёд, скажу, что за последующие два месяца мои соседи слева и справа поменяются по нескольку раз, неизменной останется только картинка напротив: весёлый казах и Коля.

Не успел я обжиться в палате, как прилетели первые посетители: жена и мать. Они стояли на пороге, и на их невыспаных красноглазых лицах было одинаковое выражение. Боже, как они устали от моих выкрутасов.

«А как Вам этот фокус?» – говорил я им, всем своим видом, растянутого на дыбе страдальца. Я улыбался щербатым ртом, а они продолжали молча смотреть на меня. В их глазах был и упрёк и сострадание и всё это в адрес одного человека.

«Что же ты лыбишься? – говорили их взгляды.– На поминках нужно печалиться…»

«На чьих ещё поминках» – задавал я мысленный вопрос.

« На твоих, на чьих еще? Хоть человек и говно, но уважение то прояви, не улыбайся во весь рот».

Но ничто не могло в тот первый день новой жизни поменять моего возвышенного настроения.

– Не волнуйся, мам, всё будет хорошо! – продолжая улыбаться, я взял мать за руку и крепко сжал её. Могу сказать, что за всю мою жизнь, исключая совсем молочный возраст, это было наибольшее проявление нашего взаимного тепла. Так уж сложились наши взаимоотношения. Но тогда она заплакала.

Я хорошо понимал свою растерянную жену. Для неё я являлся чемоданом без ручки. Меня было жалко выбросить, хотя было бы уже пора. В общем, спасибо всем, кто меня терпел всё это время.

Ближе к вечеру в палату ворвался моложавый мужичёк с круглым смазливым личиком. Личико было местами красное, что говорило о любви его хозяина к возлияниям.

– Кто здесь Петров? – спросил он, быстро перебегая маленькими глазками с одного покорёженного на другого.

Я поднял руку вверх.

– Ну привет, крестник! – пожимая мне руку, он натянуто улыбался, а в его красных бегающих глазках таился страх. Оказалось, что это тот самый паренёк, который переехал меня ночью на своей девятке. Мы недолго поговорили. Он рассказал, что ехал с ночной смены; что ничего не предвещало беды; что на ровной дороге, на пустом месте перед носом его девятки материализовался человек, и он не успел среагировать, так как это произошло внезапно. Я рассказал ему свою версию событий, то есть то, что я помнил из этой ночи.

Услышав, что я не собираюсь его обвинять из-за того, что сам был не в лучшем состоянии и в форс-мажорной ситуации, он вдруг изменил тон. Из несчастного терпилы он в миг превратился в строгого прокурора. Он хлопал себя по ляжкам и ныл, что его, наверное, лишат прав, да и вообще срок могут впаять; что и так жизнь не сахар; сетовал на то, почему мне нужно было нарисоваться именно перед его машиной. Я ещё раз успокоил его, что не буду иметь никаких претензий, и мы попрощались. За всё время нашего разговора, он так и не присел, а стоял поодаль кровати. Он словно боялся заразиться веющей здесь неудачей и остаться среди нас.