Я хочу отказаться, ведь мне он без надобности – мужчины не носят кулоны из янтаря. Но присматриваюсь и замечаю, что кулон имеет форму сердца. “Если для нее это важно, – думаю я, – возьму, сделаю ей приятное. Пусть будет красное сердце с черными жилками.

Мы садимся в «Мазду», разворачиваемся, едем назад. Анжела выглядит довольной, и я спрашиваю, чтобы развеять молчание:

– А тебе сколько? Сколько лет.

– Мне двадцать шесть было в марте.

– У нас приличная разница в возрасте.

Она хмыкает:

– Подумаешь, всего двенадцать лет. Здесь на Сахалине это не имеет значения, не то, что на вашем материке.

– Серьезно? Мне почему-то казалось, что возраст везде имеет значение.

– Глупости. Люди-однодневки все умирают в одно время, несмотря на свои года, как Ланц и Азук.

Хочу возразить, но вдруг вспоминаю, что постоянно пытаюсь уйти от обсуждения этих долбаных людей-однодневок, темы, ставшей надоедливой как кошмарная изжога после выпивки. А потому решаю промолчать.

После Долинска мы поворачиваем в другую сторону. Едем мимо сопок, обросших до самых макушек деревьями, мимо действующих или заброшенных поселков, в которых раньше жили горянки, добывавшие уголь. Встречаются нам и старые здания, когда-то построенные японцами, оккупировавшими остров. Сооружения еще крепкие, у некоторых загнуты кончики крыш. Анжела с удовольствием рассказывает об истории этих мест, о том, что японцы здесь много строили. У них остались и многочисленные могилы, которые часто посещают потомки из Японии.

– У нас для этого специально открыли консульство, – сообщает она, – поэтому на острове востребованы переводчики с японского и английского.

– Ты для того и ходила на курсы?

– Ага! Меня часто привлекают, мой английский хорош.

– Ну, а место куда мы едем? Эти самые Быковские пороги? Они названы в честь диких быков, ходивших на водопой?

Анжела с сочувствием смотрит на меня как на больного.

– Ты что, не вздумай никому сказать! Я вообще не слышала, чтобы на Сахалине были дикие быки. Тут могли быть только домашние, которых привезли с собой колонисты. А пороги названы в честь Быкова, командира, геройски оборонявшего остров от японцев во время русско-японской войны.

– А-а, понятно. Ну, мне простительно не знать, я же не местный.

Пока мы беседуем о сахалинских героях, я пытаюсь смотреть на себя со стороны. Удивительное дело, но в присутствии Анжелы я забываю о чувстве одиночества. И почему такие девчонки не встретились мне в Москве? Мне кажется, я задаю слишком много вопросов сам себе, едва спустился с трапа самолета. Сахалин следовало бы назвать по-другому, например, островом вопросов. Жаль, что такая мысль не пришла в голову Чехову, он был авторитетным писателем, пожалуй, смог бы продвинуть эту тему в либеральных верхах.

Я улыбаюсь возникшим идиотским мыслям, улыбаюсь Анжеле. Все-таки эта девушка, пишущая сказки об айнах, расшевелила меня, вдохнула новые силы, несмотря на ее заверения, что мы умираем. Во мне происходит стремительная трансформация: из мизантропа я превращаюсь в брюзгу, а из брюзги… пожалуй, в позитивиста.

«Да, конечно, – думаю я о ее словах, – мы умираем и умрем когда-нибудь, но не сейчас. Сейчас я к этому не готов, тем более, если рядом сидит она».

– Закурить можно? –  я спрашиваю, держа в руке пачку сигарет.

– Кури, только окно открой.

Приоткрываю окно, закуриваю, слежу за дымом, который вымывается ветром из салона.

– Тебе никто не говорил, что ты куришь как женщина? – спрашивает она, косясь на меня большими карими глазами.

– В смысле?

– Ты так берешь сигарету в губы, словно мнешь мужской член.

Она довольна придуманным сравнением и насмешливо улыбается, а я злюсь:

– Слушай, будь ты мужиком, получила бы в морду. И я не посмотрел бы, что сидишь за рулем.

Тут она засмеялась, показывая ровные белые зубы, а потом предложила:

– А давай я отсосу тебе сейчас, прямо на ходу?

– Ты что на всю голову больная? Хочешь, чтобы мы налетели на сопку? Или свалились вниз? Только учти, разобьемся в хлам, доставать нас будут по частям.

– Почему? Я наклонюсь, а ты подержишь руль и посмотришь за дорогой. Будет нереальный крутяк.

– Нет, ты точно идиотка без тормозов.

Я отбрасываю ее руку, которую она тянет к моим джинсам, но в последнюю минуту догадываюсь, что она шутит. Я запутался c ней, мне сложно, не понимаю, где она серьезна, а где смеется. Она периодически вызывает у меня какой-то отек мозга, отчего я впадаю в кратковременный ступор, по больше части, эмоциональный.

Между тем мы сворачиваем с основной дороги, едем еще несколько километров по грунтовой, зажатой с двух сторон разросшимися березами и лиственницами. Она смотрит на часы.

– О, уже пять вечера. Как раз самое время показать тебе пороги.

– Давай, показывай! – я жму плечами без особого энтузиазма после ее шутки на дороге по поводу отсоса. Оральный секс, конечно, неплох, но всему свое время. А здесь, в машине… Я невольно представляю, как она наклоняется, расстегивает ширинку, касается моей плоти мягкими губами. Точно угадывая мой настрой, Анжела игриво посматривает на меня, но мы уже въезжаем на небольшую полянку.

– Возьми спрей от комаров! – дает она специальный флакон. Я распыляю аэрозоль вокруг, чувствую его синтетический запах. Хорошо, если поможет, комаров тут хватает.

– Выпить хочешь? – предлагает Анжела. – У меня есть виски – «Макаллан» трехлетний.

– Зачем взяла? Он стоит хренову кучу бабок.

– Не парься, чуть больше трех штук заплатила. Чего не сделаешь ради гостя! Ты же любишь «Макаллан»?

– Мне больше нравится «Лафройг».

Она морщит нос:

– Не выделывайся! Твой «Лафройг2 пахнет скипидаром. Будем пить «Макаллан».

Она открывает заднюю дверь машины, лезет в сумочку, стоящую на сиденье. И вот в руках у нее бутылка виски, два стеклянных бокала.

– Ты что тоже собралась пить? Тебе везти нас назад.

– Все нормально, на свежем воздухе быстро трезвеешь.

– А полиция? У них алкотестеры, моментом вычислят, что ты поддатая.

– Где ты видел здесь полицию, глупыш? Тут же Сахалин, особая зона.

Я с сомнением смотрю на нее, но она уже откручивает пробку, разливает золотистый виски. Комары, вьющиеся роем вокруг нас, вдруг почуяв запах спирта резко отваливают в сторону. Интересно, что спрей их не берет, а вот виски очень даже. Именно о такой чепухе я думаю в эту ответственную минуту, потому что глоток виски, который выпьет Анжела проведет некую черту между тем, что было, и тем, что может случиться.

– Кажется, она не собирается возвращаться, – подозреваю я, глядя как она в несколько глотков осушает бокал. Если она не думает возвращаться, то, где мы будем ночевать? Не в машине же? Я бросаю озабоченный взгляд на «Мазду». Автомобиль, конечно, вместительный, но все равно в нем тесно. От этого никчемного созерцания меня отрывает Анжела.

– Давай еще! Побухаем немного, а потом пойдем.

– Зачем? Чтобы свалиться по дороге?

– Будем крепко держаться друг за друга как скалолазы! – с напускной веселостью говорит она своим низким с хрипотцой голосом. Я думал, что ее голос такой из-за курения, но Анжела за все время нашего знакомства ни разу не попросила у меня сигарету, ни разу не затянулась.

Через полчаса, когда мы достаточно поддали, Анжела, наконец, решается идти. Она берет с собой сумочку, куда опускает недопитый «Макаллан» и приказывает: «Иди за мной следом! Да смотри, спуск крутой. Тут специально натянуты веревки. Держись за них!»

Она отправляется первой, я иду следом на нетвердых ногах по узкой вытоптанной множеством ног тропинке, которую окружает густая трава, с торчащими в ней побегами жимолости и розоватыми цветками, похожими на астру. Анжела, петляя между берез, подводит нас к спуску, который и вправду, крутой. Виски бьет в голову. Хватаюсь за веревку, начинаю осторожно спускаться, стараясь держать равновесие. В отличие от Анжелы на моих ногах не кроссовки, а туфли, в них идти неудобно, они скользят.

– Река, которая здесь течет, называется Красноярка, – поясняет она.

Я принимаю ее слова к сведению. Мне в общем-то все равно, как зовется речка – хоть Красноярка, хоть Аксакай.

– А люди-однодневки тоже здесь есть, как на твоей реке Аксакай? – пытаюсь я пошутить и останавливаюсь, чтобы перевести дух. Спуск оказался непростым, однако за кустарником и деревьями уже видны серые воды текущей по порогам Красноярки, слышен ее ровный, успокаивающий шум.

Внимательно посмотрев на меня, Анжела серьезно отвечает:

– Эти люди есть везде.

– А я хотел побыть с тобой наедине, без них, – продолжаю я шутить.

На что Анжела многозначительно заявляет:

– Возможно, ты с ними сегодня встретишься.

Я пожимаю плечами – если ей так хочется, то пусть. Мы выходим к реке, к знаменитым порогам, представляющим собой нагромождение камней, через которые переливается бурлящая река. Как объяснила Анжела, раньше здесь был водопад, но его взорвали и образовались пороги.

– Это японцы сделали или наши? – интересуюсь я, чтобы набрать немного материала для очерка под банальным названием «Остров Сахалин». Думаю, Антон Павлович простит меня за плагиат.

– В советское время взорвали. Хотели путь открыть для лосося.

– Для лосося? – я разочарован. Значит ничего героического: ни тебе бородатого капитана Быкова, партизанящего у берегов реки, ни узкоглазых японцев.

– Пойдем на ту скалу залезем. Там все фоткаются, – Анжела показывает на вздыбившийся посреди реки огромный утес, к которому можно подобраться, перелезая через камни, или с большим трудом их обходя.

Мы двигаемся дальше. Вода вокруг нас шумит как фоновая музыка мирозданья, которое никогда не спит, потому что вечно. В такой обстановке, глядя на движущиеся внизу потоки реки, обтекающие большие валуны и шлифующие камни, на высокие сопки, заставляющие изгибаться Красноярку, на солнце, готовое упасть за горизонт, но продолжающее цепляться за сосны и пихты, невольно веришь, что сейчас на берег выйдут эти самые древние айны – люди, живущие всего один день. Возможно, среди них будет и Ланц, и Азук. А может это будут другие.

Я помогаю Анжеле, поддерживаю ее за руки. Мы оба покачиваемся, но на ногах стоим твердо. Вот и вершина скалы. Вижу, как с одной стороны вода подкатывает к камням, бурно и непрестанно, бьется о них, обходит с краю, а с другой она падает с высоты, чтобы, успокоившись, в сонном состоянии отправиться дальше к берегу Японского моря.

«Давай, фоткай!» – просит Анжела, протягивая свой смартфон и принимая разнообразные позы. Она прекрасно знает какие части тела подставлять, чтобы смотреться выигрышно. Потом она фотографирует меня. «Отчитаешься, что был на Сахалине. А то суши-бар можно фотографировать и в Москве», – со смешком замечает она.

Мы занимаемся простыми вещами, которые делают все туристы, ничего особенного. Но какое-то странное, настораживающее чувство меня не покидает, словно я знаю, что сейчас произойдет нечто плохое. Например, мы случайно оступимся с Анжелой и упадем с этой пугающей высоту прямо на камни. А если будем падать в другую сторону, то попадем в реку. Не знаю, что лучше, но любой выбор меня не радует. Как в песне об отеле Калифорния – куда бы ни пошел, выхода нет.

«Допьем виски, что ли», – раздается голос Анжелы, выводя меня из задумчивости.

Пока она достает бутылку, я жду, чем закончится мое ожидание встречи со странным неведомым будущим. Однако Анжела наливает виски и ничего не происходит. Мы пьем, я ощущаю, как слабеют ноги. Все-таки выпитое, там наверху, возле машины, никуда не делось, не выветрилось на воздухе, как ожидалось. Мы продолжаем пока не становится видно дно бутылки и тогда Анжела аккуратно кладет ее в сумку, как бы показывая, что здесь нельзя мусорить, это место особенное, может даже священное.

Солнце над сопками медленно уходит, оставляя после себя розовую полосу горизонта толщиной с палец. Вижу, как в наступающих сумерках блекнет зелень деревьев, кустарников и травы, как постепенно растворяется синева неба.

– Вот и закат. Пора двигаться назад, – думаю я. – Бл..дь, как взобраться-то по этим веревкам? Кто бы помог!

– Ну что впечатляет? – спрашивает девушка.

– Пожалуй! – соглашаюсь я. – Только ты не показала людей-однодневок.

– А зачем? Ты разве не чувствуешь, как стал стариком?

– Я? Нет!

– Это потому, что ты смотришь не туда, куда нужно.

С трудом удерживая равновесие, она делает несколько шагов ко мне и вдруг прижимается к моим губам своими, начинает целоваться так, словно делает это в последний раз. У меня плывут круги перед глазами, а в ушах раздается неясный шум, похожий на шум катящихся волн по каменным порогам. «Вот блин, перепил!» – мелькает мысль полная сожаления и дальше я не успеваю ни о чем подумать, потому что Анжела толкает меня, я падаю вниз, а она прыгает следом с большой высоты туда, где река, преодолев сопротивлении скалы, устремляется на восток.

Я лечу, ощущая, как воздух несет мое тело, но не вниз, в гибельный омут. Я лечу над стремительной шумной водой, стекающей по каменным порогам, над окружающими их зелеными сопками, над облаками, стелящимися по земле. Мне хочется вопить во все горло: «Я свободен!» И я, на самом деле, счастлив оттого, что меня ничто не держит – выход из отеля Калифорния, выход из одиночества и безысходности есть, несмотря ни на что.

Вдруг чувствую тепло чужой руки в своей. Это Анжела. Она со мной и мы на небесах, а может, это наши души парят в вышине, радостные, сияющие и невесомые. Мы не расстанемся с ней теперь никогда, я это знаю точно. Мы просто родимся заново и будем вместе.

Post Scriptum

В семь утра меня будит звонок телефона.

– Чувак, – раздается бодрый голос моего приятеля Мишки, – ты проснулся?

– Я.. нет пока… нет еще.

– Слышь, Олеган, ты как с Сахалина вернулся, все время будто обдолбанный. Ты там подсел на что-то?

– Да не, я…

– Короче, в десять встречаемся на боулинге. Кстати, несколько новых телок придут с пацанами. Там… – Мишка неожиданно замялся, – там будет одна… Так вот, чувак, я ее забил.

Сон все никак не может меня оставить.

– Слушай, я, пожалуй, пропущу. Хочу поваляться в выходные. Перелет меня достал, все время сплю на ходу.

Рука моя касается груди, и я неожиданно обнаруживаю висящий на шерстяной нитке янтарь. На ощупь он напоминает форму сердца. Сам не пойму откуда он взялся. А Мишка, тем временем, продолжает болтать:

– Ничего, попьешь пивка, покатаешь шары, взбодришься. А девчонку ту знаешь, как звать? – вдруг безо всякой связи спрашивает он. – Анжела. Прикинь, какое имя! Мы с ней замутим.

– Анжела? – непонимающе спрашиваю я и у меня в голове оживают сахалинские воспоминания. – Она случайно, не брюнетка? Она не похожа на Монику Белуччи?

– А ты, братан, откуда ее знаешь? – в голосе Мишки звучит разочарование.

– Что, точно Анжела? – я все еще не могу поверить.

И тут сон полностью слетает с меня. Я резво срываюсь с постели, бегу в душ, на ходу крича в телефон:

– Я приду, Мишка, слышишь, приду! И она моя, ты понял, Анжела моя!

– Да понял уже, не ори!

Я вспоминаю Сахалин, мой сон, в котором были утро и вечер, был отель Калифорния и тягучее, опустошающее чувство одиночества, из которого я не видел выхода. А еще там были Быковские пороги и время, данное мне – человеку-однодневке, чтобы стремительно стареть в ожидании смерти. Но это же время меня и спасло.

И вот я в Москве, вновь слышу об Анжеле. Раз она здесь, значит мы уже родились. Теперь мы встретимся, чтобы никогда не расстаться и все сделаем правильно, потому что не будем тратить полжизни на поиски того, кто нам нужен. Ведь мы уже знаем кто это.

Словно наяву я вижу, как мы танцуем с ней под песню Иглз, а вокалисты рок-группы поют и зовут нас, зовут: «Добро пожаловать в отель Калифорния! Такое прекрасное место, такое прекрасное место!..» Их голоса звучат в мелодичном переплетенье как приглашение к чему-то прекрасному, волнующему, вечному.

И я понимаю к чему – конечно, к любви.