Цитаты из книг автора «Олег Кашин»

Война 1941-45 годов сегодня – это такой же острый дискуссионный сюжет, как и тема ЛГБТ, клерикализации общества или велопарковок в Москве. Повод для скандальных заявлений, гневных высказываний и демонстративных обид. Есть только одна проблема. Война закончилась почти семьдесят лет назад. «Нет ни страны, ни тех, кто жил в стране». Аргумента «деды воевали» не существует, нет сегодня в мире ничего, что держалось бы на том, что деды воевали. Легитимность государств, в том числе российского, порядки и привычки, границы, традиции – сегодня нет ничего, что имело бы отношение к той войне. Георгиевскую ленточку придумали журналисты РИА «Новости» в 2005 году, не более того. Люди умерли все – умер мой дед, умер писатель Астафьев, умер маршал Жуков и вообще все маршалы, в том числе маршал Берия, умер Сталин, умер Гитлер, умерла ялтинско-потсдамская Европа, умер Илья Эренбург, который писал о войне лучше всех, и даже кинорежиссер Герман, который не воевал, но снимал о войне хорошие фильмы, тоже умер. Умерли все, все лежат в одной и той же земле и не имеют больше вообще никакого отношения ни к чему. Парад 9 Мая принимает генерал Шойгу, о чем тут вообще можно говорить. Это не с нами и не про нас. Любой разговор, любой спор о войне – политическая спекуляция и неуважение к тем, кто давно умер. Защищаешь, призывая в помощники мента и 282 статью, или обличаешь, призывая в свидетели полтора миллиона коллаборационистов и великий трехтомник Солженицына – все равно спекулируешь. Достаешь их всех – и Сталина с Берией, и Гитлера с Геббельсом, и деда моего, и своего, если воевал и если умер, – достаешь их из могил, трясешь их костями в качестве аргумента, кости вообще железный аргумент, и превращаешься в даже не в Яровую – в жабу превращаешься. В жабу превращаться не надо. О войне спорить не надо. Пусть Яровая спорит, ее-то все равно уже не спасти.

Да, но ведь по нынешним законам санкционированный митинг устроить невозможно. Даже против терроризма на Васильевском спуске в сентябре был митинг по заявке, поданной до терактов. – А вообще что такое НБП? – Это партия, такая же, как «Единая Россия», только не зарегистрированная в Минюсте и ЦИКе, потому что они к ней предвзято относятся. Нормальная партия, в общем. – А сами нацболы интеллигентные люди? – Конечно, интеллигентные. У них же лидер Лимонов, всемирно известный писатель. Да и сами они вон какие интеллигентные. Я бы с каждым из них в разведку пошел.

А выбрасывали ли они что-нибудь из окон? – Выбрасывали, да. Портрет в застекленной рамочке. Насколько я умею отличать одних людей от других, это был портрет президента. – Какого президента? – Ну, Путина, Владимира Владимировича. – А больше ничего? – Больше ничего. – А вы поняли, против чего они выступали? – Да, против отмены льгот. Против нее все протестовали, кроме «Единой России» и «Идущих вместе».

Увидеть в газете или по телевизору летящий из окна на тротуар путинский лик может тот самый обыкновенный гражданин, который уже почти поверил, что все идет по плану, что «Терек» – чемпион и что у Пуманэ инфаркт, – и вот он, этот обыкновенный человек, увидит, что бывают люди, которые с аксиомами путинской России хоть и бестолково, но спорят. И поймет, что не такие это и аксиомы – с ними можно спорить, понимаете? Понимать, однако, не положено. Собственно, поэтому так удивительно неадекватна реакция на в общем-то маргинальные выступления недобитых оппозиционеров – делом Минздрава занималась чуть ли не вся Мосгорпрокуратура, а например молодежное «Яблоко», подрисовавшее президенту (снова портрет!) гитлеровские усики, не только привлекли к уголовной ответственности, но и еще неведомым образом заставили извиниться перед «лично президентом РФ В.В.Путиным». Кто-то считает, что все дело действительно в личных обидах президента, – но это глупости, был бы он действительно обидчивым человеком, не работал бы, скажем, Владимир Анатольевич Яковлев на высоких государственных постах. Это не обиды. Это страх. Вся эта виртуальщина с «заменой льгот денежными выплатами», «посевной в Чеченской республике» и прочим не для того создавалась, чтобы кто-то ее разрушал. А чтобы ее разрушить, достаточно точно такой же, только с обратным знаком, виртуальщины – каковой, собственно, и являются наши репортажи об акциях оппозиционных маргиналов. В экран кинозала глупо стрелять из пистолета – если хочешь сорвать сеанс, освети экран прожектором. Тоже, в общем-то, детское открытие. 29 сентября 2004

хочу их возвращения. А они вернутся. По крайней мере, сейчас их продвижение по направлению к Москве ничем не уступает по легкости движению колонн автобусов с узкоглазыми башибузуками из Оша в Бишкек. Власть не в состоянии ответить на их наступление ничем, кроме тех же «Наших» и идиотской виртуальщины государственных телеканалов. Нацболы уже месяца три озабочены исключительно вызволением полусотни своих политзеков из тюрем. Отчаянная попытка Яшина, отказавшись от невзлинских денег, построить самостоятельное протестное движение – которое и против тех, и против этих, – разбивается вдребезги о совково-яблочное воспитание самого Яшина, не позволяющее ему уйти дальше скучных оргсобраний с обязательным протоколом, который, кажется, пишется каким-то антикварным чернильным пером вроде тех, что в детстве я видел на почте, и немедленно отправляется в партийный архив «Три слепых» на Большой Дмитровке. Иными словами, никакой третьей силы нет и быть не может – есть только пресловутая политэмиграция с одной стороны и не менее пресловутая власть с другой. Надо определяться. И я, кажется, определился: русское революционное движение начала двадцать первого века создавалось на моих глазах, а то и при моем участии, но сейчас это ничего не значит – как говориться, «мы знаем, что ныне лежит на весах и что совершается ныне». Революция окончена. Страна дороже. 23 марта 2005

убийств, – революционная ситуация в России вступила в какую-то новую фазу. Эпоха самодеятельности закончилась, борьбу за правду и справедливость берут в свои надежные волосатые руки серьезные люди – этот мессидж прозвучал вполне отчетливо. А я, так уж получилось, в той мере, в какой это позволительно для журналиста, имею к упомянутой эпохе самодеятельности самое непосредственное отношение. Мне выпало быть летописцем всех без исключения национал-большевистских захватов присутственных зданий за последние полтора года, у меня в кабинете на стене висит половинка портрета Владимира Владимировича Путина, выброшенного моим добрым товарищем Максимом Громовым из кабинета Зурабова 2 августа прошлого года. В июле прошлого года я отдыхал в Калининградской области, и когда я гулял по берегу моря, мне позвонил другой мой товарищ Илья Яшин, сказал, что завтра он со своими яблочниками будет забрасывать шариками с краской здание ФСБ, – и я немедленно полетел в Москву, чтобы увидеть это собственными глазами. Короче говоря, это немного личная история – но я знаю, что Максим Громов сел в тюрьму, а Илья Яшин лег на лубянский асфальт (и, конечно, окунулся в сенежский сугроб) вовсе не для того, чтобы на смену малоприятным, а то и омерзительным путинским чекистам снова пришли серьезные люди со зловещими прозвищами вроде «Доктор Ректор». Да и я сам не так чтобы очень

таковым я считаю заместителя руководителя администрации президента Владислава Юрьевича Суркова. Теперь уже Василию пришла очередь удивляться. Если верна популярная догадка насчет того, что самые яркие наши охранители – вроде Бориса Грызлова или того же Василия – являются биороботами-андроидами, то мне страшно представить, что случилось с микропроцессорами, управлявшими этим человеком. Он молчал с минуту, потом не своим голосом произнес «Я перезвоню» – и замолчал, боюсь что навсегда (по крайней мере, когда вчера я писал заметку об опере «Дети Розенталя», мобильный телефон Василия на мои звонки не реагировал – после длинных гудков автоответчик говорил мне, что абонент не отвечает или временно недоступен). «Вот молодец, обманул Якеменко!» – скажет мне революционно настроенный читатель. И снова окажется не прав, потому что я действительно чертовски хочу встретиться с Сурковым и сказать ему примерно вот что. Дело в том, что в последние недели – после залповой («Эхо Москвы», «Власть», «Новая газета») серии интервью человека по фамилии Невзлин, то ли политэмигранта, то ли просто скрывающегося от Генпрокуратуры, обвиняющей его в организации

«Что тут думать? – спросит меня революционно настроенный читатель. – Нужно было послать этого Якеменко куда подальше, и дело с концом». Это, конечно, правильно – человека, придумавшего и возглавившего «Идущих вместе», только посылать и надо. Я, однако, не могу назвать себя революционно настроенным читателем (в смысле – не читатель, а писатель) и, в частности, не имею права посылать своих ньюсмейкеров – но в то же время не хочу иметь никаких деловых контактов с Василием Якеменко, уж больно одиозный персонаж. Так что не нужно удивляться тому, что я очень крепко задумался над тем, как бы поизящнее отбояриться от поступившего предложения. И придумал. Когда Василий позвонил мне на следующий день, чтобы уточнить, приду ли я в назначенный час в назначенное место, я ответил, что не приду, поскольку такие серьезные вопросы, как программа формально антифашистского, а на самом деле – сугубо контрреволюционного движения, я готов обсуждать не с исполнителем Василием, а с лицом, принимающим решения

коммерческими делами занимается, а потому, что другой репутации в гражданском кодексе нет. Это мое чувство родом из девяносто первого года, из января, когда в Москве на Пушкинской, на здании «Московских новостей», висел литовский флаг с черной траурной ленточкой, и деятели искусства – кажется, абсолютно все деятели – бойкотировали государственное телевидение, потому что по нему показывают неправильные новости из Литвы. А по телевизору шел фильм Невзорова про омоновцев, которые прячутся за затемненными окнами от свободолюбивых литовских снайперов, и на касках и автоматах омоновцев специально для той съемки белой масляной краской было написано: НАШИ. И было понятно, что они действительно наши, но они обречены, потому что они прячутся за занавесками, а на «Московских новостях» – литовский флаг с черной ленточкой. Если бы кто-нибудь меня спросил, что я знаю о литовской борьбе за независимость, я бы рассказал такую историю. В перестроечной Литве было модно в знак протеста вешать вначале на заборах и автобусных остановках, потом и на баррикадах, когда баррикады появились, советские ордена и медали – мол, подавитесь, оккупанты. У литовцев было много орденов и медалей – кто-то получал их за Афганистан, кто-то – за ударный труд, не важно. Так вот, выбрасывая свои заслуженные награды, литовцы оставляли у себя удостоверения, к этим наградам прилагавшиеся. И до самого августа девяносто первого года продолжали по этим документам пользоваться полагавшимися орденоносцам льготами – бесплатным проездом, сниженными тарифами за жилье и так далее. У меня тогда в Литве работал отец, его сослуживцы, приезжая к нам, с гордостью об этом своем шулерстве рассказывали. Неприятно, очень неприятно жить между совком и шулерами. Но круг, похоже, замкнут крепко. Или, как в анекдоте, «Я тебе попереключаю!», или – вражеский снайпер, прикрываемый либеральной общественностью. Какой уклон хуже? Оба хуже. 9 февраля 2005

Я же на прошлой неделе общался с сорок пятым десантным полком – тем самым, офицеров которого судили за убийство Холодова. Полк судился с журналисткой Политковской из-за ее статьи о том, что на стрельбище полка проходят подготовку бойцы подольской ОПГ. Один из моих коллег недавно ужасался тому, что наши люди никому не верят – ни Рогозину, ни той же Политковской. У меня – другая проблема. Я верю в данном случае и Политковской, и десантникам. А почему бы, собственно, не поверить тому, что в полку учатся стрелять подольские бандиты? В самом деле, надо же им где-то учиться. Но в то же время – вот звоню я командиру полка, и командир, прежде чем начать со мной разговаривать, долго спрашивает, за кого я – «за нас или за ту бабу», потом долго оправдывается насчет того, что никаких личных счетов у него к Политковской нет, а офицера, который ей все про полк рассказывал, из полка выгнали за аморалку и теперь он мстит за то, что его выгнали. Это, конечно, неправильное журналистское качество – верить ньюсмейкерам, но очень сложно не верить воевавшему мужику, который, вместо того чтобы заниматься своими прямыми обязанностями – а их у командира полка достаточно, – оправдывается перед всеми, даже передо мной, объясняя, что полк судился за деловую репутацию не потому, что он