Перед внутренним взором регента вдруг предстал Петербург. Не нынешний – а послевоенный.

Город лежал в руинах, разгромленный огнем с тех самых замечательных немецких броненосцев со стальной катанной броней – и не так уж даже важно что вражеская эскадра заплатила дорогую цену за прорыв через минные поля и линию фортов… Пустынный, почти брошенный людьми по улицам которого смело бродят вышедшие из лесов волки… Так же выглядели Вена, Париж и Берлин и даже Бостон – и его не пощадили пушки врагов. Дрейфуют в Атлантике кверху килем хваленые американские крейсера… Лежат неубранные сотни тысяч трупов на полях битв – как по мемуарам очевидцев лежали они после войны 1812 года…

И все это из за каких-то островков на краю света? А главное – это понимание того что по сути бессилен – вздумай немцы или французы воевать – России их не остановить. И придется воевать – без снарядов в достатке и со старыми винтовкам. Липкое тяжелое бессилие завладело им.

Ох «бремена неудобоносимые»!

В дверях появился Кауфман – осведомиться не нужно ли чего – уже вот привык к нему хотя и не назначал вроде ни на какую должность… Должность…

– Михаил Алексеевич, – остановил он подполковника. Скажите – вы ведь собирались просить перевода в свиту Николая Александровича.

– Так точно, Ваше императорское высочество! – отрапортовал артиллерист. Но передумал!

– Вот как? А можно узнать почему?

– Да не сочтете вы за лесть, Ваше императорское высочество, – Кауфман смешался. Но мне почему то нравится служить при вашей особе!

– А почему же?

Кауфман промолчал. А потом вдруг негромко произнес – Мне кажется… у меня еще не было командира лучше… Вас.

Теперь уже удивился Георгий.

– Лесть?? – с привычным недоверием глянул он в глаза Куфману. Тот не отвел взора Георгий понял – нет, правду говорит. Черт – кажется он не ошибся… Прямо карта сама в руки идет.

– Ну-с – раз так… Как вы посмотрите на то чтобы возглавить мою охрану?

Подполковник ответил не сразу.

– Но, Ваше высочество, – я конечно знаком с этим вопросом – но лишь постольку поскольку служил в лейб-гвардии. А господин полковник Ширинкин…

– Господин полковник Ширинкин – помощник господина Черевина, – сухо и отрывисто сообщил Георгий. А господин Черевин – командовал охраной моего отца…. И хотя вины ни того ни другого тут вероятно нет – но мой отец мертв. И это не лучшая рекомендация в моих глазах.

Кауфман помолчал с полминуты потом вытянувшись по стойке «смирно» спросил:

– Когда прикажете принимать должность, Ваше Императорское Высочество?

* * *

13 апреля 1889 года, Зимний дворец, «Гербовый зал»

…Таким образом, по заключению членов консилиума улучшение здоровья и выход Николая Александровича из паралича невозможны и, следовательно, можно говорить о недееспособности Императора. У меня всё, – закончил Груббе и с виноватым видом захлопнул папку…

Заседание Регентского Совета, на котором должен был быть заслушан доклад консилиума придворных врачей о состоянии здоровья Императора Николая II можно было считать оконченным.

– Значит – никакой надежды? – тихо спросила Мария Федоровна.

– Ваше Величество, – Груббе машинально одернул вицмундир придворного ведомства на петличках которого красовались бронзовые римские цифры «VII».

Истории известны чудесные исцеления – но я бы потерял право именоваться медиком если бы обнадежил Вас. Как и родню любого пациента с аналогичным травмами в подобном случае, – уточнил он. Возможны отдельные улучшения – но если состояние Государя не будет в дальнейшем ухудшаться – это можно будет считать врачебной удачей.

– Но позвольте, – высказался Павел Александрович. Я не глубокий знаток лекарского искусства, но знаю что многие люди с параличом из за ран и повреждений, тем не менее в дальнейшем вели достаточно бодрую жизнь и сохраняли умственную и даже отчасти физическую активность и крепость. Причем многие годы! Пусть Его Величество и не сможет принимать парады верхом – но в конце концов в наше время это и не есть непременная обязанность монарха!

– Это так! – кивнул Груббе. Обдумывая возможность излечения… нашего августейшего пациента, я – и мои коллеги тщательно изучили подобные примеры – если хотите можете справится в Военно-Медицинской Академии. Но это всё как правило случаи когда человек получал на поле боя одну рану – пусть даже и серьезную. Тут же организму молодого царя было нанесено сразу несколько травм – причем любая из них вполне могла закончится трагически… Однако решающим является двойной перелом позвоночника и глубокий паралич. Еще раз повторю – если удастся добиться стабильного прогноза и в дальнейшем – мы почтем свой врачебный долг исполненным.

– Но может быть… – начала Мария Федоровна. Может быть в будущем найдется средство или метод…

Губы ее задрожали.

Георгий ощутил острую жалость к матери.

Еще недавно моложавая и хорошо выглядящая цветущая женщина сорока четырех лет выглядела сейчас почти старухой.

В последнюю ее поездку в Харьков Николай вдруг опасно заболел – всего лишь попросил открыть окно – проветрить комнату – поддавшись обманчивому ощущению весны и тепла. И вот сквозняк, простуда, жар, испуг в глазах медикусов и сестер милосердия…

…Императрица сама дежурила у постели сына. В течение десяти дней она почти не ложилась спать и не раздевалась. У кровати была поставлена кушетка, на которой она отдыхала и, если можно было, позволяла себе немножко вздремнуть. Но почти всё время она сидела возле находившегося в полубреду сына, бодрствуя и молясь.

Сидя у постели Николая, Мария Фёдоровна прикладывала компрессы к его пылающему лбу, следила за тем, чтобы вовремя давали лекарства – а иногда просто держала его за руку. Помочь ему она ничем не могла. Она с радостью отдала бы жизнь, если бы это избавило царственного сына от страданий, но помочь ему было не в её силах.

Простуда все же отпустила брата из своих когтей… Но в остальном все осталось как было. Уповая на помощь Царя Небесного что не оставит царя земного в Харьков со всей возможной почтительностью было привезено несколько прославленных чудотворных икон – чем вызвали насмешки в интеллигентной среде – мол эвон какое мракобесие (впрочем смеялись немногие и вполголоса – сочувствие к Николаю II было сильно даже в этих полунигилистических сферах). Был привезен из Петербурга сам Иоанн Кронштадтский, которого всерьез называли чудотворцем.

Но как изрек отец Иоанн беседе с матушкой – также как подобает уповать на помощь Господа – также и кощунственным будет требовать от него чудес.

Слухи вокруг состояния царя тем временем только усиливались.

Утверждали что дескать монарх страдает от ужасных болей и не раз уже просил дать ему яду. Говорили и иное – что мол изначально повреждения были и не так уж тяжелы и была надежда на хотя бы частичное выздоровление. Но де Николая II «залечили» по воле «кагала», имевшего давние претензии к российским властям, «врачи-жиды» – Лейден, Захарьин и Гирш.

Регент покачал головой. Определенно кто-то на юдофобии помешался.

Записать в евреи знаменитого германского клинициста Эрнста Виктора Лейдена приглашенного Груббе – он бы мог еще понять. Но Григорий Антонович Захарьин – между прочим как не без удивления узнал Георгий – родственник династии Романовых (он принадлежал к древнему московскому боярскому роду Захарьиных, родоначальником которого считается Захарий Иванович Кошкин)? Его-то каким боком сподобились приписать к «избранному народу»?

А уж то что Густав Иванович Гирш верой и правдой служивший трём императорам – включая Николая, происходит из семьи эстляндских крестьян – это знал всякий хоть немного вхожий ко Двору.

Между тем в Министерство двора на личные адреса лейб-медиков начали поступать письма и телеграммы из за границы от медицинских светил того или иного калибра – предлагавших свои многообещающие (и столь же сомнительные) методики лечения. Даже из самой Америки приходили проспекты пресловутых «патентованных средств» – иные даже готовы были предоставить их даром – только за одну славу царских аптекарей.

Разные изобретатели и непризнанные врачи – новаторы слали чертежи лечебных приборов – на взгляд Георгия напоминавших нечто среднее между произведениями безумного механика и орудиями изощренных пыток.

Мария Федоровна даже несколько раз спрашивала – может быть все же есть за этим всем некая надежда? Ведь наука в нынешнем веке достигла и в самом деле изрядных успехов – вдруг и столь тяжкие травмы поддадутся ее усилиям? В конце концов – не так давно еще смеялись над Пироговым и не оценили гениального Зиммельвейса!

(Георгий при мысли об этом зло сжал зубы – какими же мерзавцами надо быть чтобы пытаться сделать имя и деньги используя материнское отчаяние!)

На это Вельяминов и Захарьин показали вдовствующей государыне подборку статей на разных языках рассказывающих о жертвах докторов-обманщиков и о процессах над ними. И та печально вздохнув, приказала секретарю все подобные письма сжигать, ей не показывая.

Даже предложивший было свои услуги ставший знаменитым тибетский лекарь Бадмаев после изучения царского анамнеза и разговора с Захарьиным с глазу на глаз, виновато развел руками. Среди его рецептов, которые он по слухам похитил у хранивших их тысячелетия «махатм» тоже не оказалось тех, что могли бы поднять императора на ноги.

Так или иначе – и без консилиума окончательно все уверились в мысли что государя исцелит лишь чудо.

За чудотворцами и всякого рода колдунами дело впрочем не стало. Опять пошли письма – писали провинциальные батюшки и помещики средней руки и всякие темные личности – мол у них есть кандидатура которая точно поднимет монарха на ноги. Мелькали имена и известные в обществе и никому не ведомые… Богомолка Дарья Осипова, «странник Антоний», ворожея Матрена-босоножка, юродивый Митька Козельский… Красноярский вице-губернатор Мартьянов сообщил что дескать шаманы северных самоедов в их губернии чуть ли не мертвых оживляют – о чем известно осведомленным людям – и он готов поймать и прислать ко двору парочку.

Не удержавшись Георгий показал письмо Бунге – мол Николай Христианович, полюбуйтесь кто служит в провинциях российских. И глава Комитета министров разразился желчной речью что у господина Педашенко, енисейского генерал-губернатора, либерала и вольнодумца в подчиненных оказывается ходят натуральные мракобесы.

(Да – пресловутому Мартьянову теперь уж точно не стать губернатором – разве что новоучрежденной самоедской губернии).

Пожаловали и иноземцы – австриец-спирит Шенк и выписанный из Франции фрейлиной Евдокией Джунковской некий мсье Филипп. Как выяснили жандармы господина Шебеко – в прошлом – лионский колбасник, затем фельдшер-самоучка; преследовался французской полицией за шарлатанство и обман клиентов.

Даже Витте получил послание от своей помешавшейся на мистике тетке – госпожи Блавацкой. Она передавала предложение небезызвестного Папюса – приехать и посрамить врачей своей магнетической силой. (У Сергея Юльевича хватило ума и такта это письмо матушке не показывать – он о нем сообщил лишь Георгию)

Конец всему этому положил лейб-медик Вельяминов, сказавший что даст всем этим кудесникам ход в царские покои лишь если они на его глазах вылечат хоть одного выбранного им больного:

«Например от их флюидов у безногого вырастет нога!» – со злой насмешкой уточнил он.

Шенк на ломанном русском пообещал что проклянет маловера – на что Вельяминов обратился напрямую к Дурново (которого знал лично по учреждениям Императрицы Марии). И чины министерства внутренних дел в свою очередь пообещали наглецу что или он уберется обратно в Австрию – или уже без помощи всяких чар перенесется в Сибирь – по этапу: согласно сразу двум статьям «Уложения о наказаниях уголовных и исправительных».

Однако то, что страждущий монарх был избавлен от шарлатанов и патентованных мошенников с их патентованными средствами, не могло отменить неизлечимости его болезни.

И все чаще в разговорах о будущем матушка вдруг умолкала, внимательно глядя на второго сына, словно готовясь высказать нечто важное – но не решаясь.

– Так какую же рекомендацию можете дать Регентскому Совету вы? – вернул его к реальности голос великого князя Владимира.

– Прошу прощения, Ваше высочество, – с достоинством ответил Груббе. Мы лишь показали ситуацию какой ее видит медицина. Делать выводы государственного характера из вышеизложенного – сугубо не в нашей компетенции. Решение за вами, господа…

Расходились в молчании.

Статуи древнерусских воинов у входа провожали их каменными взглядами…

* * *

12 мая 1889 года

Императорский поезд прибыл из Петербурга на харьковский вокзал в одиннадцать часов утра. Весь путь он столицы занял намного больше чем обычно – мало того что от Брянска пришлось двигаться кружным путем из-за размытой дороги так еще и ехали со скоростью не больше чем сорок верст в час…

Само собой эти люди дули на воду – как бывает всегда после катастроф – есть в этом что то от языческого суеверия – как у предков Рюриковичей что крестили извлеченный из могил прах предков-язычников… Поезд это называли – неофициально – Особым. Всего четыре вагона – конвойный, кухонный – где обитала прислуга, и два пассажирских. В одном прибыли аж два великих князя с немногочисленной свитой. В другом – со столь же скромной свитой Вдовствующая государыня Мария Федоровна. На вокзале они все сели в закрытые кареты и под охраной полуэскадрона кавалергардов двинулись к «Временной Резиденции Его Императорскаго Величества, Государя Императора Николая Александровича». Горожане не обратили особого внимания на кортеж – они привыкли что охраняемые повозки – не говоря уже о ландо с чиновниками и верховых фельдъегерях появляются на их улицах почти ежедневно. Поговаривали даже – уж невесть откуда возник сей слух – что Харьков официально станет если не первой то второй столицей – раз уж беспомощный монарх никак не может покинуть его без риска для жизни. Были и более мрачные слухи – добавлявшие седых волос жандармам и военным. Что де «нигилисты» бежавшие за границу собрали особую «Когорту обреченных», которая в некий урочный час тайно прибыв в Харьков атакует бывшее губернаторское жилище неся на себе адские машины. Что польские заговорщики поклялись истребить все августейшее семейство, и первым – несчастного царя-калеку, для чего думают пустить на его убежище воздушный шар с большим разрывным снарядом в корзине… Ну и тому подобный вздор который однако надо было проверять…

Так или иначе – но кавалькада благополучно добралась до цели. Крыльцо, прихожая, вестибюль, коридор – обычный дом шестидесятых годов. Запахи – ладана – видимо недавно служил священник; каких то неуловимых – неразличимых лекарств, и кухни, вперемешку с запахом сапожной ваксы и выделанной кожи – так пахнет дворцовая кордегардия…

Словно стараясь оттянуть неизбежное (хотя именно так и было – но как признаться самой себе в этом?) Мария Федоровна – и вошла в одно из помещений – наугад…

В узком двухпросветном зале второго этажа царил сонный полумрак. На диванах расселись караульные с подсмены, вскочившие при ее появлении.

На столе в глубокой фаянсовой миске румянились творожники с изюмом. На столе – севрюжья икра в запотевшей стеклянной вазе, свежий каравай, и изрядный кусок хлебной ветчины, укутанный в мокрую льняную салфетку. Но конвойцы еще к трапезе не приступили – словно находясь в вялой полудремоте.

Она покинула помещение не отреагировав на приветствие.

Зато внизу, в кухне первого этажа было довольно оживлённо.

Вместо обычных дворцовых поваров – солидных и пожилых здесь ловко управлялся худощавый, юркий малый лет тридцати в красной рубахе и с короткой белой курткой поверх нее. Колпак ему заменяла белая косынка. Это и был знаменитый ныне на всю Россию Мирон Гурьевич Глотов – которому как раз недавно дали почти забытый придворный чин метрдотеля – между прочим двенадцатого класса по Табели о рангах. (Глотов сам и относил еду царю).

Ему помогали два поваренка и немолодая дородная тетка – серое платье и белый двусторонний немецкий фартук с кружевной оторочкой. Это была бывшая вице-губернаторская кухарка Марья Васильевна – царский повар взял ее в помощницы ибо у её прежнего хозяина имелись геморрой и желудочные колики – и она хорошо готовила блюда для недужных… Сейчас на подносе стоял второй завтрак для государя.

Каша – рисовая сваренная на свежем козьем молоке. Куринный бульон – крепкий и осветленный стерляжьими отжимками. Клюквенный морс в высоком стакане… При появлении вдовствующей царицы мундкохи истово поклонились – но та лишь принюхавшись к блюдам и оставшись видимо довольна качеством, покинула храм Кулины.

Поднявшись по парадной лестницы и пройдя за выстроившихся уже кавалергардов, Мария Федоровна наконец – то вошла в покои государя. Повелительный жест – и немолодая сиделка вспорхнула с низенькой табуретки и исчезла за дверью.

…Полумрак из за задернутых тяжелых штор, запах лекарств и все того же ладана, измученное лицо монарха на подушке. Мягкая бородка обрамляла ставшее почти иконописным лицо.

Мария Федоровна еле удержала слезы при виде сына…

Исхудавший, кости проступившие под обтянувшей лицо бледной кожей… Он всегда был такой жизнерадостный, улыбчивый…

– День добрый, матушка! – негромко приветствовал он гостью.

– Сын мой, – начала Мария Федоровна даже не присев.

Она едва ли ни всю дорогу обдумывала как начнет этот разговор, но сейчас поняла – рубить нужно сразу и без долгих околичностей – ибо перед лицом всего что случилось перед лицом своего страдающего ребенка все экивоки и политесы будут не просто излишни, но тошнотворны.

– Сын мой… Обращаюсь к вам и как к сыну и как государю – и к русскому человеку… Обращаюсь к вам как мать и как государыня всероссийская…

Это мой долг и как матери и как члена правящей династии. Затем последовала пауза с минуту наверное.

– Вы должны сложить с себя императорский сан, – выговорила твердо и спокойно Мария Федоровна. Мне тяжело это говорить… Видит Бог если бы я могла что-то сделать чтобы изменить случившееся…

Она не стала произносить вслух те мысли что посещали ее без малого всякий раз когда она видела старшего сына. Что предпочла бы погибнуть в тот день вместе с возлюбленным супругом – лишь бы ее старший сын и наследник престола был бы здрав и цел.

– Но как бы то ни было Ники вы стали императором не имея возможности им быть, – продолжила она. И значит – единственное то вы можете сделать ко благу России – это отречься в пользу брата. О том вас прошу как мать – и как императрица. У царствующих особ есть свои долги и обязанности – и первейшая – служение державе.

Бледное исхудалое лицо монарха вдруг озарила грустная и какая то по-особому светлая улыбка.

– Матушка, – вам не нужно было это говорить мне. Это я должно был сказать вам об этом первым. Не зря видать я родился в день Иова-многострадального… Быть по сему, – произнес после паузы Николай.