– Ваше величество – мягким басом зажурчал сановник. Господин Посьет, несомненно, виноват и привлечение его к суду является делом элементарной справедливости. Но кроме законов правосудия есть еще его обычаи и порядок производства… Вина его была очевидна сразу после трагического крушения. Но тем не менее, он еще месяц пробыл министром, а, получив отставку, был назначен в Государственный совет.

С чего бы ему заступаться? – пожал мысленно Георгий плечам. Или… за себя боится Александр Аггеевич?! Ибо уже давно поговаривали что используя конфиденциальные сведения из министерства он тайно играет на бирже – да еще на казенные средства.

– Таким образом мы видим что верховная власть в лице Регентского совета, – разъяснял Абаза, – простила господина Посьета – коль скоро он не был тогда арестован или изгнан со службы с позором. И стало быть со стороны особого присутствия карать его было бы неуместно…

– Позвольте Александр Аггеевич уточнить – где и когда лично я или другие чины Совета прощали Посьета, в устной ли письменной форме? – не вставая откомментировал Георгий.

Я этого не помню!

Господа – обратился он к собравшимся.

(«Нет – за шкирку и встряхнуть как щенков нашкодивших – иначе дела не будет!»)

У Российской империи есть не так много краеугольных камней – и среди них – законы и правосудие… И никто, – сказал Георгий, – не должен умалять силу законов; законы должны действовать механически; то, что по закону должно быть, не должно зависеть ни от кого. Даже от меня – вашего государя императора. Как говорили древние: «Dura lex, sed lex.»

Действия должностных лиц повлёкших такие тяжелые последствия для Империи требуют судебного разбирательства, и каждый член Государственного Совета должен это понимать, если он предан Царю и Отечеству.

И выдержав паузу закончил

…Прошу голосовать.

* * *

По итогам голосования Особое присутствие четырнадцатью голосами против девяти все-таки решило дело в пользу отдачи всех виновных, включая Посьета и Шернваля, под уголовный суд.

Было это за четыре дня до коронации…

14 августа 1889 года

* * *

На Царскосельский вокзал он прибыл примерно в пять пополудни… Прошел мимо шеренги конвоя – сейчас его несли солдаты Собственного Его Императорского Величества железнодорожного полка – он почти не обратил на них внимания.

…Окинул взором состав из девяти «пульманов», окрашенных в голубой цвет, окна которых были увенчаны золочеными двуглавыми орлами. Кроме императорского вагона, свитский и служебный, четыре вагона для конвоя и прислуги, а также два кухонных. Все они были построены в прошлом году на столичном Александровском заводе – еще для отцовского поезда как запасные. Вагоны – недурное новшество в нашем климате – соединялись крытыми переходами с гуттаперчевой гармошкой.

Поприветствовал проводника и железнодорожного жандарма стоявших у дверей – против обыкновения двустворчатых и расположившихся в середине вагона, а не у концов.

Переступивши порог салон-вагона, он снял белую фуражку с высокой тульей, сменил легкое пальто на домашнюю куртку, а лаковые штиблеты на турецкие туфли, затем взмахом руки отпустил лакея и устроился в кресле у окна.

Убранство апартаментов – что и сказать – было заметно роскошнее знакомого ему по прежнему поезду, даже обломки которого, должно быть уже переплавлены в печах Юзовки и Луганска.

Двери украшенные наборной деревянной мозаикой открывались совершенно бесшумно. Свежий воздух поступал по бронзовым вентиляционным трубам замаскированных бронзовыми фигурными решетками изображавшими нимф и сатиров… Потолок царского вагона был обтянут белым атласом, стены покрывал штоф малинового цвета. Для обивки стен и мебели, помнится, Фридерикс хотел выписать из Парижа французских декораторов-обойщиков, но Георгий запретил: в Петербурге своих мастеров хватает. На столах в порядке стояли бронзовые часы, вазы севрского фарфора и серебряные канделябры. Среди них красным деревом и латунью выделялся телефонный аппарат – связь охватывала все вагоны и паровоз (уроки из прошлого были извлечены)

Всему этому великолепию предстоит быть его домом на ближайшие полсуток – и потом еще много раз…

Император подумал было – сможет ли он когда-нибудь сесть в поезд не испытывая теперешнего тщательно таимого страха?

Подумал – и усмехнулся сам себе с философским смирением.

Даже если не сможет – выхода то нет! Не сидеть же всю жизнь в Гатчине или Царском словно суслик в норе? А то ведь недолго и лису прозевать – а те норки то разрывают мастерски!

Правда в Германии некий инженер Бенц в прошедшем году изобрел экипаж на керосиновом четырехтактном двигателе Отто, а англичане уже давно строят паровые повозки бегающие со скоростью в тридцать верст в час. Может попросить… то есть, конечно, распорядиться (он же царь!) чтобы Министерство двора закупило пару таких для испытаний? Но ведь все равно из Петербурга в Москву не поедешь на подобных машинах.

…Зашипел стравливаемый пар и в такт ему фыркнули отпускаемые гидравлические тормоза. Потом поезд медленно и плавно тронулся…

* * *

…У рыцарей во дни ветхие был обычай «бдения над оружием» – перед посвящением провести бессонную ночь. Послезавтра он оденет корону государя всероссийского – самое время вспомнить этот обряд. Завтра он окончательно перестанет принадлежать себе – и станет принадлежать истории и России.

И сейчас Георгий вспоминал отца – царя, родителя, человека…

Из дорожного несессера он вынул фотографию в рамочке и поставил на стол. Это был снимок отца. Не парадный – где Александр в мундире генерал-лейтенанта гвардии и орденах. И не семейный – где он со всеми детьми с матушкой – все они живы и здоровы… Нет – фото на охоте, снятое небольшой походной камерой кем то из спутников. Император стоял у дерева опершись на ружье, облаченный в потертый казакин и курил папиросу. На нем Александр Александрович Романов выглядел скорее как купец максимум Второй Гильдии, или преуспевающий трактирщик, а может – хозяин извозного заведения. Простой, но какой-то по особенному трогательный облик, глядя на который молодой царь чувствовал, как перехватывает горло….

Отец…

Кем он был для России? Каким он был? И как ему распорядится его наследством?

Сейчас ему вспоминались забытые мелочи и то что вроде знали все, но как будто значения не придавали. Обрывки чужих мыслей и впечатлений отрочества… Прочитанное и подсмотренное…

В памяти всплыли отрывки из писем и рассуждений придворных сановников, собранные охранкой – их отец держал в особой папке.

«Он совершенно лишён аристократизма, присущего его деду и отчасти отцу…». «Вышел к нам в солдатских сапогах с заправленными в них по-простонародному штанами как босяк…». «Поношенный сюртук монарха невольно отталкивает…» «…Совершенно обыденного ума, пожалуй, можно сказать, ниже средних способностей…». «Похож на большого русского мужика из центральных губерний…» «По манерам скорее, более или менее медвежатый».

Какое же высокомерие сквозит в этих строках светских дам и важных чинов – гаденькое высокомерие лакея втихомолку насмехающегося над господином!

Как можно было не разглядеть за неавантажной наружностью батюшки его благородный характер, прекрасное сердце, благодушие, справедливость и вместе с тем твердость?

Или дело в том что несмотря на всю видимую простоту, окружающие отца просто не понимали? Что говорить – Александр III и в самом деле не был похож на освященного вековыми традициями святорусского помазанника Божьего. Но жил и не так как его европейские собратья-короли. Даже введенные с Петра церемониалы и привычки западных дворов, где внешние национальные различия были минимальными, были сразу же нарушены русским монархом.

Он первый со времен Павла I хоть не отменил вчистую, но облегчил столь любимый у нас в России фрунт с шагистикой. По вступлении на престол Александр немедленно распорядился упростить военную форму, на уход за которой тратилось немало солдатских да и офицерских сил и сделать ее более удобной. Исчезли многочисленные петлицы, гвардейские каски с плюмажем, и султанами, и ментики. Солдат и офицеров переодели в полукафтаны и шаровары, перепоясали цветными кушаками, а на головы им надели барашковые шапки.

Обер-офицеры стали похожи на каких то околоточных надзирателей! – жаловались армейцы. (Уже предлагали к слову прежнюю форму вернуть).

Когда после введения этого новшества состоялся первый придворный прием, один из генералов свиты – спесивый, заносчивый и недалекий князь Барятинский, командир Преображенского полка, – нарушил приказ и явился на прием в прежнем мундире. Когда министр двора сделал ему замечание, князь еле сдерживая раздражение ответил

– Мужицкой формы носить не буду!

Это был прямой вызов царю и неудивительно что Барятинскому пришлось донашивать свой блестящий мундир в Париже, уже пребывая в отставке…

Да что там князья и генерал-адьютанты – даже такой записной демократ, как Кони, как он обмолвился во время одной из встреч по следственному делу, весьма поразился, увидев на Александре III русскую рубашку с вышитым узором.

Иные втихомолку смеялись над его бережливостью – дескать скареден и скуп – как Плюшкин.

И в самом деле – отец носил простую тужурку, полушубок, сапоги – причем и изначально это были самые простые вещи: сапоги были даже не офицерскими, а солдатскими, тужурка – не из тонкого сукна, рубашки – и те не из-за границы, а из ивановского холста. А когда они рвались – отдавал их в починку – словно небогатый штабс-капитан из провинциального гарнизона.

И жить их семья стала не в прежних апартаментах Зимнего дворца как при деде, а в маленьких комнатках дворца в Гатчине, где до них жили слуги. Император навел строгую экономию во всех отраслях государственного управления, особенно сильно урезав расходы дворцового ведомства. Он резко сократил штат министерства двора, уменьшил число слуг и ввел строгий надзор за расходованием денег и в своей семье, и в семьях великих князей. Александр запретил закупку для своего стола заграничных вин, заменив их крымскими и кавказскими винами – чем приобрел тайных врагов в половине семейства! (Хотя им то пить на своих раутах и вечеринках разное «Аи» никто не запрещал)

Даже число балов ограничил четырьмя в год.

Потому то обиженные и шептались по углам – и мужиковат, и неотесан совершенно не царской жизнью жил в быту…

А сколько стрел было выпущено и левыми журналистами и писателями-эмигрантами и придворными острословами по поводу грубости и равнодушия отца к искусству! А ведь Георгий знал, что отец чаще, чем кто-либо из Семьи, бывал в опере, и даже недурно музицировал сам. На тромбоне он играл столь искусно, что как вспоминала матушка еще будучи цесаревиче собрал свой собираться маленький оркестр духовых инструментов, в который входил он сам и еще несколько музыкантов – офицеров гвардии. С течением времени этот кружок превратился в «Общество любителей духовой музыки»..

Кто из салонной публики и разночинцев похвалил отца за то что тот еще в 1869 году стал одним из основателей Русского исторического общества? Что он был попечителем Исторического музея?

Помнил ли про это вообще кто-то кроме близких? А ведь из этого не делалось тайны – но определенно каждый видит лишь то, что хочет. Но ведь и даже сам Георгий удивился когда разбирая отцовские бумаги нашел счета придворного ведомства и личной канцелярии им подписанные… Не на вина или лошадей – на произведения русского искусства.

Первым в России отец стал приобретать полотна современных ему художников, а о старых европейских мастерах сказал однажды: «Я должен бы их любить, ибо все признают старых мастеров великими, но собственного влечения не имею».

Зато он собрал большую коллекцию картин русских художников – Брюллова, Боголюбова, Боровиковского. А еще – поддерживал Репина, Поленова, Савицкого, Васнецова, Дмитриева? И рублем – и одним своим вниманием – ибо где-где, а под родными осинами не решаться обидеть художника на которого пала благосклонность августейшей особы.

Кто то это вспоминает вслух? А, например, то, что у нуждавшегося скульптора Антокольского царь купил бронзовые статуи Христа и Петра Великого, а потом и ставшие знаменитыми – «Летописец Нестор», «Ермак», «Ярослав Мудрый» и «Умирающий Сократ»?

Ценит ли кто то из служителей муз тот факт, что собственно говоря именно благодаря батюшке русская живопись толком вышла из передней – где была со времен крепостных художников? Нет – увы! Не вспоминают сие всякие вольнодумные витии и жрецы искусства – обожающие эпатировать публику изображая измученных податям нищих крестьян или пьяных попов валяющихся в канаве (и при этом получающие за такие полотна столько денег, что хватило бы пропитать иное сельцо полгода)?

А вот еще… В мае 1883 года государь император повелел возвратить проживающему в Москве декабристу Муравьёву-Апостолу ко дню празднования 200-летнего юбилея Лейб-гвардии Семёновского полка, в котором тот служил, солдатский «Георгий», полученный Муравьёвым-Апостолом в Бородинском сражении. И лично генерал Черевин отвез в Москву где проживал старец изъятый из судебного дела Знак Отличия Военного ордена № 51802 «для доставления по принадлежности». Кто-то кроме самого бывшего великого мятежника поблагодарил Государя? Об этом кажется и не узнали – ибо не интересно сие никому в салонах…

Увы – «общество» ничего этого не замечало да и не хотело – а видело одни лишь грубые сапоги и бороду.

Или вот – кто то обращал внимание что Александр III был совершенно безупречен в вопросах семейной морали?

Он жил в честном единобрачии с Марией Федоровной, не заведя себе ни морганатической жены, ни гарема любовниц – не в пример ни отцу с его княгиней Юрьевской, ни деду иногда брюхатившему по четыре фрейлины в год… (Ни – грустный вздох – получается что и ему – своему сыну)

Но вместо этого твердят что Александр III был горьким пьяницей – и это всем, мол, известно. Но Георгий – как и все близкие люди знали что царь выпить может и любил, но «во благовремении», то есть никогда не пил и капли, пока не были сделаны все дела. Но и тогда никто не видел его пьяным…

А его юмор – не грубоватый казарменный – чем например Николай I был славен – а по своему изящный и добродушный? Например, когда великий князь Николай Александрович подал ему прошение о разрешении жениться на пригожей петербургской купчихе, Александр учинил на нем такую резолюцию: «Со многими дворами я в родстве, но с Гостиным двором в родстве не был и не буду». Георгий вспомнив этот эпизод решил что наверное обратись к нему с таким прошением любой из его родственников он бы его удовлетворил не раздумывая.

Тем более – вступивший в неравный брак член Семьи терял всякие права на престол… (Или может быть – в особенности по этому.)

Что еще можно было сказать об отце?

Царь-миротворец – который как-то одернул адмирала Пещурова сказавшего что то насчет де легкой победы над турками в семьдесят восьмом – мол турок только ленивый не бил…

– Вы милостивый государь там не были, а я на Балканском театре эту с позволения сказать легкость наблюдал своими глазами!

Как узнал Георгий уже после смерти отца – тот был в свое время одним из самых больших сторонников русско-турецкой войны – как собственно и вся петербургская публика… Однако увидев войну вблизи – с разорванными грантами телами солдат, с замерзшими на Шипке, с могилами в которых лежали тысячи умерших от тифа, переменил свое мнение. «России незачем искать союзников в Европе и вмешиваться в европейские дела. …Во всем мире у нас только два верных союзника – наша армия и флот. Все остальные, при первой возможности, сами ополчатся на нас». «Нашей силы боятся. Не воюй, как станешь править Россией!» – не раз говорил он брату Николаю, рассуждая о политике. Но при этом отец не был слабым и неуверенным в себе царем – как говорили другие. Ведь только его непреклонной воле Россия обязана победой в той войне – когда он настоял на третьем штурме Плевны.

В 1884 году, на русско-афганской границе, в районе Кушки, объявился крупный афганский отряд, руководимый английскими инструкторами. Атаковать? Но не вспыхнет ли война? И командующий Туркестанским округом немедленно запросил царя по телеграфу: что ему делать? «Выгнать и проучить как следует», – незамедлительно ответил Александр III. Нарушителей границы выгнали и казаки долго преследовали их, желая взять в плен английских офицеров…

Британский посол в Петербурге заявил протест и потребовал извинений.

Взволнованный министр Гирс доложил об этом императору. «Мы не только не сделаем этого, – сказал Александр, – но я еще и награжу начальника отряда. Я не допущу ничьего посягательства на нашу территорию». И наградил генерала Комарова выбившего нападавших орденом Св. Георгия 3-й степени. В ответ англичане прислали ноту, и осторожный умница Гирс опять предложил извиниться, ибо это могло привести к войне с Англией. Вместо извинений и объяснений царь отдал приказ о подготовке Балтийского флота к военной кампании, несмотря на то, что британский флот был гораздо сильнее.

Через две недели Лондон предложил создать совместную русско-английскую комиссию для разрешения афганского инцидента…

А за год до того была ссора с Австро-Венгрией угашенная в зародыше.

В 1883 во время официального обеда в Зимнем дворце австрийский посол произнес речь полную завуалированных угроз, требуя у России не препятствовать поползновениям Вены. Александр, хотя и слушал его, но никак не реагировал. Посол стал раздражаться все больше и больше и под конец не сдержавшись заявил что мобилизация двух или трех корпусов вероятно сделает русского монарха внимательнее. Александр, не изменившись в лице, взял со стола серебряную вилку, и завязал ее узлом.

«Вот что я сделаю с вашими корпусами», – негромко и совершенно спокойно сказал отец…

Разумеется, ни о какой мобилизации впредь не возникало и речи.

Правда Боснию австрияки все равно заняли…

Потом – задним числом говорили что лучше было бы договорится с Веной – и разделить сферы влияния на Балканах еще в семидесятых. Но дескать все испортил Горчаков – немцев не терпевший.

Да что уж теперь говорить!

Георгий вдруг с грустью подумал что наверняка его не назовут «миротворцем» – ведь на его век наверняка придется хотя бы одна – и хорошо если так! – война.