Цитаты из книги «Повседневная жизнь советского крестьянства периода позднего сталинизма.1945–1953 гг.»

Таким образом, проведенный анализ свидетельствует, что, несмотря на десятилетия активной антирелигиозной пропаганды, инициированной властными институтами, религиозные воззрения продолжали оставаться одним из важнейших социально-культурных маркеров сельского социума. Религия служила каналом культурной преемственности и являлась важным механизмом формирования идентичности крестьянского населения. Массовое участие советского крестьянства в религиозных праздниках в послевоенное время было обусловлено множеством факторов. Конечно, сила традиций и родительского авторитета являлась одной из причин возросшей религиозной активности, но истоки данного явления намного шире. С одной стороны, на рост религиозности повлияло изменение государственной политики в области религиозных культов, с другой стороны, материальные лишения и человеческие потери, вызванные войной, крестьянство стремилось компенсировать при помощи традиционного механизма – обращения к Богу и религии. Возврат государства к довоенным практикам взаимоотношения с крестьянством, нашедший свое выражение в кампании по борьбе с

Праздник как особое социокультурное действие играет решающую роль в жизни любого социального образования и индивида. Праздничное действие выступает связующим звеном между прошлым и будущим, определяет социальные доминанты настоящего. Праздничная культура, выступающая оппозицией рутинным повседневным практикам, придает значимость социальному опыту индивида и коллектива, обеспечивает устойчивость культурной трансляции коллективной памяти, вырабатывает механизмы групповой и социальной идентичности. Не случайно М.М. Бахтин называет праздник первичной формой человеческой культуры[896]1. В период масштабных социальных трансформаций, когда общество переживает «культурную травму» перемен и стремится выработать стратегии культурной адаптации, именно праздник как апробированная и устоявшаяся традиция [897] способствует консолидации социума, выработке новых ритуализированных действий, отражающих происходящие социальные, политические, культурные и экономические изменения. Последнее столетие в истории российского государства оказалось насыщенным масштабными социально-политическими экспериментами, которые кардинальным образом изменили парадигмы общественного развития страны. Войны и революции, модернизационные трансформации и смена общественно-политических режимов подвергли эрозии традиционные ценности основных социальных групп российского общества. Поворотные события отечественной истории – установление советской власти, а позднее, отказ от догматов марксизма и социализма – повлияли на праздничный календарь и праздничную культуру. Особенностью российской праздничной культуры явилось то, что она во многом формировалась под влиянием и по инициативе властных структур, стремившихся посредством праздничного календаря не только выработать механизмы конструирования гражданской идентичности, но и придать легитимность существующей политической системе. Установление советского строя в октябре 1917 г. привело к изменению праздничной парадигмы отечественной культуры. Властные элиты, широко используя агитационно-пропагандистские методы и насилие, отменяли традиционные религиозные и имперские праздники, а вместо них устанавливали новые, связанные с важнейшими революционными событиями и деятельностью вождей партии. Данные действия большевистского руководства привели к оформлению нового праздничного календаря

Понимая значимость киноискусства для пропагандистской деятельности и формирования социалистических ценностей в послевоенное время, советское правительство выделяло значительные средства на развитие киносети в сельской местности. Если к концу 1944 г. в Ульяновской области имелось только 59 киноустановок, из которых 20 были звуковыми, а 21 бездействовала, то к концу

Культурологический поворот, произошедший в социально-гуманитарных науках в последнее десятилетие ХХ столетия, приводит к институционализации новых предметных областей: социологии культуры, новой локальной истории, истории ментальностей и повседневности, исторической антропологии, микроистории. Данный сдвиг выводит на арену исторического познания «маленького человека», который до этого момента находился на периферии исследовательского интереса. Проблемы и явления, ранее не привлекавшие внимание ученых, становятся значимыми и актуальными. Смещается фокус внимания исследователей: от анализа глобальных процессов к изучению субъективного восприятия социальных процессов и трансформаций обывателем, типичным представителем социума. Сужаются территориальные рамки исследований, что позволяет выявить специфику исторического развития конкретного региона.

Таким образом, мы видим, что в фокусе внимания североамериканской и западноевропейской русистики находится главным образом история советского крестьянства периода сталинской эпохи. Это связано с тем, что именно советская модернизация сельского хозяйства, проходившая в форме насильственной коллективизации, стала механизмом разрушения традиционной сельской культуры. Зарубежные исследователи, хотя и испытывают в некоей степени влияние стереотипов эпохи «холодной войны», тем не менее пытаются

которые этот режим породил»[244]. Важным направлением исследования повседневности культурологической мысли Запада является анализ ритуалов повседневной жизни и ее ритуализации. Большая роль в функционировании сталинской модели власти отводится процедуре выборов, когда реальная альтернативная основа избирательной системы заменялась безальтернативной, создавая особый ритуал, игравший ключевую роль в формировании советской идентичности[245]. Ритуальную роль в сталинской России приобретали светские государственные и революционные праздники. М. Рольф рассматривает массовый советский праздник как продолжение политики и средство осуществления господства большевиков. По его мнению, через праздничные образы «в общественное сознание внедрялись новые, находящиеся в процессе становления представления режима о должном, признанные дать образец для подражания всем, кто шел или вынужден был идти в праздничных колоннах»[246]. Праздник как часть культурной жизни страны становился фактором массовой коммуникации людей, поводом для встреч, обмена мнений и т. д. Как отмечает автор, праздник обеспечивал функционирование важнейших элементов конструкций режима, выражавших его легитимность, а именно: формальное одобрение населением происходящего действия путем аккламации; демонстрация возможности мобилизации масс[247]. Государство, по мнению Н.Б. Лебиной, посредством политизации привычных сфер досуга осуществляло контроль над содержанием и структурой сферы досуга. В условиях сталинской тоталитарной модели достигает апогея регламентация культурного поведения населения[248]. Важная роль в трансформации самосознания советского человека принадлежит Великой Отечественной войне. Как отмечает Е.Ю. Зубкова, наиболее полно исследовавшая общественное мнение периода позднего сталинизма, с войны «пришел иной человек, который на

неповиновением, приспособлением и сотрудничеством[243]. Е.А. Осокиной поднята проблема терминологического и концептуального осмысления сталинизма. В ее понимании некорректно отождествлять сопротивление с жизненными практиками неповиновения. Она полагает, что сопротивление всегда есть «политическая жертвенная борьба с целью ниспровержения режима», а в советском обществе это отсутствовало: «общество боролось, но не с режимом, а с условиями, которые этот режим породил»[244].

жизненный мир, который их окружает[186]. В этом отношении значительный интерес вызывает понимание повседневности в немецкой научной традиции, в особенности исследователем А. Людтке. Историки немецкой школы повседневности призывают понимать историю повседневности не в контексте бытописания, а в более широких исследовательских рамках, что позволяет увязать человеческий опыт, восприятия, представления, действия со структурами и процессами исторического развития[187]. История повседневности находится в тесной связи с опытом индивидуальным и коллективным, и она сама продуцирует новый опыт. «История повседневности, – отмечает А. Людтке, – нацелена на постоянную реконструкцию поступков и образов действий, объяснений и чувств людей». По мнению А.К. Соколова и С.В. Журавлева, заслуга А. Людтке состоит в том, что он смог доказать тезис о логике исторического построения «снизу», с позиции тех, кто жил и страдал, не найдя достойного места в бурных изменениях модернизационного процесса[188]. Именно переплетение общественного и частного на микроуровне позволяет преодолеть разрыв между народной социальной памятью и властными идеологемами, позволяя

Несмотря на то что к середине 50-х годов повседневное пространство крестьянской культуры все более определялось советскими новациями, в данный период наблюдалось возрождение многих сельских традиций и обрядов, прежде всего религиозных[124]. Религиозность колхозниками не осуждалась. Более того, религиозность, способствовавшая объединению населения в годы Великой Отечественной войны, являлась важнейшим фактором роста национального самосознания и свидетельствовала о неутешительных итогах антицерковной кампании предвоенного периода[125]. Исследователи отмечают факт признания государством существования религиозных организаций и снятия ограничений в осуществлении религиозных практик верующих[126]. Историки исследуют не только проблему взаимоотношения церкви и государства, но и вопросы взаимодействия легальных и нелегальных церквей, деятельность подпольных церковных организаций, процесс вовлечения в церковную жизнь нелегальных общин верующих и т. д. Для Е.Ю. Зубковой, которая рассматривала религиозность советского человека как составную часть структуры послевоенных настроений, рост религиозной активности масс является проявлением тягот войны и надеждами на преодоление повседневных трудностей[127]. Постепенное расширение доступа сельского населения к образовательным ресурсам и социокультурным учреждениям позволяет О.М. Вербицкой

осмысливают прошлое[10]. Фиксация значимых явлений и событий прошлого осуществляется посредством культурной памяти, но в ней прошлое приобретает символические формы, а личные воспоминания участников событий становятся лишь дополнением картины минувшего, являясь его иллюстрацией[11]. Историческое сознание и социальная память в переломные моменты общественно-политического развития подвергаются культурной трансформации и эрозии. Войны и революции, социальные потрясения и экономические кризисы приводят к переоценке прошлого и пересмотру культурных программ и вектора развития. Так, М. Хальбвакс утверждал, что «припоминание» и «забвение» тех или иных исторических событий является проявлением изменения рамочных конструкций, определяющих память о прошлом. Данные конструкции видоизменяются и трансформируются в зависимости от движения социальной жизни[12]. Память не только фиксирует знание