Цитаты из книги «Нота. Жизнь Рудольфа Баршая, рассказанная им в фильме Олега Дормана»

Я полетел в Вену. Когда я увидел Лену, то испытал не только счастье. Я впервые за долгое время почувствовал покой. Я почувствовал, что закончились наши с ней мытарства и теперь наконец я могу заниматься только работой. Мы задержались в Европе, я сыграл концерты в Штутгарте и где-то еще. Пришла телеграмма: “Дорогая госпожа Раскова, поздравляю Вас со счастливым прибытием на свободную землю Германии. Вилли Брандт”.

Миша Богуславский выступает, с которым мы когда-то списки будущего оркестра составляли. “Ну, я, – говорит, – не могу ничего плохого сказать в адрес Рудольфа Борисовича, он прекрасно нами руководил. До сих пор все было замечательно. Но в последнее время начались вещи, которые не всем нам нравились. Он стал играть с нами симфоническую музыку, а именно симфонии Бетховена. Да, записи получились удачные, и Дмитрий Дмитриевич даже сказал, что такого Бетховена мы не слышали со времен Клемперера. Не спорю, играли мы не без удовольствия, Бетховен есть Бетховен. Но все-таки я камерный музыкант и считаю, что Московский камерный должен сосредоточиться на камерной музыке”. Ребята поняли, какой это умный ход, и тоже стали меня укорять за увлечение симфонической музыкой. Но уловка не прошла. Один альтист, который сравнительно недавно был в оркестре, возмутился: “О чем вы говорите, товарищи? О какой камерной музыке вы говорите? При чем тут камерная музыка? Человек изменяет родине, покидает страну, а вы – камерная музыка, камерная музыка. С тех пор как Рудольф Борисович решил продаться американско-еврейским сионистам, я не могу спокойно спать”. Тут кто-то из ребят говорит: “Я тоже”. Потом второй: “И я вообще не сплю”. Понятно, что издеваются, но не прицепишься же: лица серьезные. Альтист этот: “Зачем вы едете туда, где убивают наших палестинских братьев?” Отговорил, сел. Продолжения не было – его никто не поддержал. И собрание увяло. Оно и с самого начала было несерьезным, игрушечным, особенно после того, как кто-то помянул недавнюю историю с Трубашником, и все стали в голос смеяться. Семен Трубашник, замечательный гобоист из оркестра филармонии, решил уехать. Он был членом партии. Созвали партсобрание, чтобы его хорошенько измордовать. Спросили Трубашника: “Ну и что же ты там будешь делать? Вот ты приедешь в Израиль – что ты будешь делать?” Этот умница ответил: “Я вступлю там в коммунистическую партию”. И все. Испортил удовольствие. Едет человек поддержать израильскую компартию…

Мне говорит замминистра: “Ну не пускают за границу. Тоже мне, беда. Вот если бы вас не пускали с гастролями на Урал или в Сибирь – было б на что обижаться. Подумаешь, Англия”.

К этому времени я в жизни перестал участвовать. То есть ничего, кроме музыки, для меня не существовало. Меня ничто не трогало, не интересовало – ни природа, ни книги, ни женщины. Время от времени, если был свободный вечер, мы бродили с Сергеем Александровичем Мартинсоном, который очень тосковал по дочери и внуку, ужинали вместе, ездили в Архангельское, он рассказывал мне о своих шведских предках, о детстве в Петербурге, о Мейерхольде – своем учителе, замученном в НКВД.

Для этой власти гораздо важнее было лишить людей совести, чем просто собственности, что они легко сделали в семнадцатом году. Вот именно чтобы все были соучастниками.

Когда закончилось, наступила глубокая тишина. Совершенно особая тишина, когда молчат тысячи людей. Как будто время остановилось, такое чувство. А потом – это мне рассказывал Исаак Давыдович Гликман, я сам не видел, стоял еще к залу спиной – поднялся в ложе Мравинский, и вслед за ним встал весь зал. Шостаковича вызывали и вызывали, я

На время моей поездки у Теруко отобрали паспорт. Ее оставили в заложницах

Едем в какой-то праздник на троллейбусе, проезжаем площадь Маяковского. Там всегда особенно много плакатов по праздникам: “Слава КПСС!”, “Слава ВЛКСМ!”, слава тому, слава сему… А мы с ним незадолго до этого читали книгу Корнея Чуковского. Он запомнил, как в одной сказке, “Тараканище”, прилетел воробей, клюнул таракана, которого все боялись, – и нету таракана. И когда он увидел “Слава, слава КПСС!”, то вдруг на весь троллейбус громко закричал: “Слава, слава воробью-победителю!” Ой… На следующей остановке весь троллейбус вышел. Весь. На всякий случай.

Но они ничего не определяли, они были покорны этой камарилье воров и убийц, изуродовавшей душу народа. Не просто изуродовавшей – изменившей ее. Этого я никогда не прощу так называемым “большевикам”. Страна, в которой главарь бандитской шайки становится министром культуры, обречена на гибель. А у нас был именно такой министр – бывший главарь шайки из Марьиной Рощи. До Фурцевой он министром был. Видимо, втерся в доверие к тюремному начальству, то есть стал продавать своих, вышел на волю связным между государством и бандитами, и потом его сделали министром культуры.

Каждый человек на земле должен это знать, должен это слышать и любить и знать, иначе мы не выполним – во всяком случае, я иначе не выполню своей миссии.