1. Старики

Они вышли из щелистого, узкого проулка и в нерешительности остановились, внимательно присматриваясь к дувалу, за стенами которого укрылся взвод Стрекозова.

– Бабаи, товарищ лейтенант, бабаи! – крикнул конопатый Абрамцев со стены и пальцем затыкал в сторону кишлака.

Взвод зашевелился. Кое-где звякнуло оружие. Легкая зыбь всколыхнула солдат, сидящих группками на земле.

– Сколько? – спросил высокий и крепкий лейтенант с биноклем на груди, поднимаясь на ноги.

– Двое, без оружия. Стоят, как памятники, в нашу сторону зырят. Идти боятся.

– Муха! – Махнул взводный своему заместителю. – Пусть зайдут сюда.

Тонкий юркий Мухамадиев вкрадчиво, по-кошачьи, скользнул к массивным грубым дверям, вмурованным в стену, и потянул их на себя за крупное железное кольцо. Черная кудлатая голова (сержант готовился к дембелю, а поэтому отращивал волосы) исчезла в проеме. Таджик отрывисто и даже, казалось, просяще крикнул что-то афганцам.

Старики появились во внутреннем дворике прямоугольной формы, который спасало от зноя невысокое ветвистое дерево с широкими сочными листьями. Дверь за афганцами тут же захлопнулась. Они вздрогнули и оглянулись. Мухамадиев что-то ободряюще сказал, слегка улыбнулся, но при этом быстро и легко провел руками по их просторным одеждам.

– Пустые, – сказал он и отошел в сторону.

Солдаты, из тех, кто сейчас не охранял взвод, все ближе подтягивались к афганцам, заходя за их спины. Полукольцо все туже охватывало стариков. Пауза становилась томительной, грозной. Афганцы растерянно осматривались по сторонам и с покорностью глядели на командира.

– Все по местам, – приказал Стрекозов и запрокинул голову. – Эй, наверху, усилить наблюдение! Нечего сюда пялиться.

Солдаты, лежащие на стенах, исчезли. Лейтенант движением руки пригласил стариков и сержанта к плащ-палатке, расстеленной на земле.

Разговор завязывался постепенно, как вода в котелке, нехотя закипающая на медленном огне.

Стрекозов спрашивал, Мухамадиев переводил, старики бормотали односложно и монотонно.

В кишлаке никого нет. Все спрятались – убежали в горы. Еще ночью. Люди знали, что на рассвете здесь будут шурави. Каравана тоже нет. Он за перевалом. Сегодня и завтра он здесь не пройдет. Но как только шурави уйдут, люди вернутся в кишлак, а караван двинется дальше.

– Эти почему не ушли? Шпионят? – Стрекозов испытующе оглядывал гостей.

А те, ни на секунду не сводя с взводного темных потухших глаз, которые казались пустыми провалами под белыми кустистыми бровями, достали какие-то небольшие книжечки и все пытались сунуть их в руки Стрекозову.

– Они старые. Но главное – их сыновья служат в армии у Кармаля. Офицеры, как и вы.

Уловив знакомое слово «Кармаль», старики закачали чалмами, прикасаясь тонкими жилистыми пальцами к маскхалату Стрекозова.

– Сахи аст, сахи. Баче э ма дар урду э Афганистон хидмат миконад.

– Что они там долдонят?

– Клянутся, что сыновья в правительственной армии, «зеленые».

– А кишлак духовский?

– Духовский, – согласился Муха и моментально продолжил, предугадывая очередной, вполне справедливый вопрос взводного, – но это ничего не значит. Стариков никто не трогает. Вот если бы их дети сюда пришли, тогда точно – застрелили бы или кожу с живых содрали. А отец при чем? Он не виноват, что сын офицер. Вот и живут спокойно. Никто их не обижает.

– Везде так? – не поверил Стрекозов.

– Да, – уверенно сказал Мухамадиев и закусил припухшую, в трещинах, нижнюю губу.

Чувствовалось, что он полностью доверяет старикам и сейчас на их стороне.

– В каждом кишлаке люди такие есть. Если все ушли, кроме некоторых, значит, их родственники в армии, ХАДе или Царандое. От этого они и не боятся нас, не прячутся. Помните, две недели назад мы на войну в Рабат ходили? Перед ним кишлачок был маленький? Помните старого афганца – бобо, возле дувала с кувшином молока? Подходи, пей.

– Помню.

Старик в грязной чалме с коричневым лицом, изъеденным морщинами, сидел, подвернув под себя ноги, у самого входа в кишлак. Перед афганцем на небольшом выцветшем и застиранном куске ткани лежали две лепешки, рядом высился широкогорлый кувшин, возле него огромная, как таз, голубоватая пиала.

Боевые машины пехоты, одна за другой, скрывались в теснинах вымершего кишлака. Жирные желтые клубы пыли дымились и расползались мелкой взвесью, висели над землей, напоминая покачивающуюся непроницаемую ткань. А старик все так же был недвижим. Его порошило пылью, и людям, сидевшим на раскаленной броне, казалось, что он мертв.

– А если разведчики?

Стрекозов склонил голову набок, искоса покалывая темно-зелеными глазами пришельцев. Ладонью взъерошил коротенький упругий ежик на голове и задумался.

Лейтенант, выкованный на примерах бескомпромиссной, незатухающей классовой борьбы, никак не мог взять сейчас в толк, отчего эти старики до сих пор живы. Ему было совершенно непонятно, как могут спокойно ходить по деревне люди, дети которых, в сущности, выступают против остальных односельчан. В этой их спокойной жизни видел взводный главный подвох для себя и своих подчиненных. Если бы высохшие, с шершавыми лицами старики сказали Стрекозову, что их бьют и преследуют, что их дома сожгли, им нечего есть, он, может, и поверил бы Мухамадиеву. А так?

Нет, было в этом всем что-то противоестественное, настораживающее и отпугивающее.

Сержант, правая рука Стрекозова, прекрасно понял сомнения, которые сейчас назойливо грызли командира.

Мухамадиев сузил чернеющие глаза, щелкнул языком в знак упрямого несогласия с мыслями лейтенанта и покачал головой.

– Это не разведка. Они – обыкновенные люди. Они думают, мы поверим, поэтому и пришли. У них наверняка фотографии сыновей есть, – предположил сержант и, не дожидаясь ответа командира, что-то сказал собеседникам.

Старики развернули тоненькие книжечки. Там, среди прочих бумажек, в самом деле, оказались фотографии.

Стрекозов держал в руках два небольших жестких кусочка картона. На них – черноусые, черноглазые, чернобровые, черноволосые мужчины в военной форме с гордо поднятыми головами.

Фото были по грудь. Но даже в этих неполных изображениях ощущались сила и уверенность в себе.

Старики, непрестанно переводя глаза с фотографий на Стрекозова, заговорили, перебивая друг друга.

Таджик качал головой, цокал языком и всплескивал руками.

– Это вот – капитан, – упирал он палец в одну из фотографий. – Служит в Кандагаре. Командир роты. Недавно ранили его. В ногу. Домой не приезжал – нельзя. Весь отпуск у родных в Кабуле был. Отец ездил к нему. Один раз.

Старик, нос которого походил на сморщенный вялый огурец, уловив слова «Кандагар» и «Кабул», радостно вспыхнул, морщинки его заходили, наползая одна на другую, вздохнул глубоко и собрался вновь длинно говорить, но Мухамадиев остановил его движением руки и взглянул на соседа. Тот, перебирая оранжевые четки и неспешно пропуская крупные зерна меж узловатыми пальцами, поглядывал на фотографию, точно желал лишний раз убедиться, что мужчина с крупными звездами на плечах – его сын, безостановочно и вроде бы совершенно равнодушно бормотал под нос, словно молитву творил.

– Сын в Кабуле служит. Командир батальона. В Советском Союзе учился. Сейчас в спецбригаде. Тоже давно дома не был. Что сделать – война, – развел руками и тяжело вздохнул, подобно старику, Мухамадиев.

Наступила пауза. Афганцы достали кругленькие металлические коробочки, раскрыли и протянули Стрекозову. Лейтенант отрицательно покачал головой. Когда насвай поплыл в его сторону, Мухамадиев, покосившись на взводного, положил правую руку на сердце и тоже отказался. Старики бросили по щепотке зеленого порошка в рот, задвигали впалыми щеками, укладывая набухшую массу под язык.

– Сейчас на чай приглашать начнут, – предположил сержант.

И угадал. Старики наперегонки закудахтали, посасывая вязкую терпкую жижицу.

– Чое нон бухури?! Чое нон бухури?!

Стрекозов и сам понял, что это означает. Однако не удержался, ухмыльнулся и хлопнул сержанта по спине.

– Все ты, Муха, знаешь!

– А как же? – расцвел таджик и задвигал плечами, разминая затекшую спину. – Что здесь, что дома – одинаково. Законы есть законы.

От прежней настороженности и холодного выжидания оставалась жалкая тающая льдинка, которая вот-вот должна была исчезнуть вовсе.

– Чайку бы хорошо, – мечтательно протянул пулеметчик Клеткин – крепкий, ширококостный детина, который таскал во взводе пулемет.

– И пожрать бы не мешало! – поддержал закадычного дружка Гена Сироткин.

– Было бы неплохо.

– В самый раз.

– Точно. Похавать – это четко.

Заволновались хором солдаты. Несмотря на приказание взводного, они потихонечку стянулись к лейтенанту, прислушиваясь к беседе. Любопытство брало верх над осторожностью и опасением быть наказанными.

– Зачем тебе жрать, Сироткин? – удивился Стрекозов. – Мечешь за десятерых, а такая же доска. Только продукты зря переводишь.

– У меня все в ум идет, – глубокомысленно заметил Гена.

– Ну, если в ум, тогда другое дело, – согласился взводный.

Засмеялись, и громче всех – Сироткин.

– Товарищ лейтенант! – Со стены свесился Абрамцев. Каска наползла ему на глаза, и он мотал головой, как лошадь в жаркий день, отгоняющая настырных мух. – Стреляют! В демеевском кишлаке бой!!!

В небольшом, тесном дворике разом наступила тишина.

Стало слышно, как где-то далеко частят автоматные очереди и безвредными новогодними хлопушками разрываются гранаты.

Стрекозов бросился к радиостанции.

– Все нормально. Нет. Помощи не надо. Сиди на месте. Я приказываю, – сквозь треск отрезал Демеев. – Надо будет – дам сигнал. Конец связи! – Капитан резко прервал разговор.

Недоумевающий Стрекозов стоял на стене дувала и старался в бинокль рассмотреть соседний кишлак. Тягучая, как вязкий кисель, густая зелень, кажущаяся к этому часу расплавленной, и серые долгие стены скрывали происходящее. Но окончательно задушить звук они не могли. Сухо трещали автоматные выстрелы, лопались гранаты, и вдобавок ко всему из кишлака поползли черные прерывистые ленты дыма. Лазоревый небосвод заволакивала плотная копоть.

Возле Стрекозова стояли солдаты, прикладывая козырьками ладони ко лбам, и быстро перебрасывались короткими фразами, стараясь угадать, что же происходит у Демеева.

Взводный спустился вниз. Старики переминались с ноги на ногу, словно земля жгла их босые ступни, и, не оставляя сержанта в покое ни на секунду, что-то лопотали, вздымая руки кверху. Наверное, призывали в свидетели самого Аллаха.

– Нет там никого. Никто нападать не будет. Не знают, почему стрельба, – талдычил одно и то же Мухамадиев, непрестанно прикусывая зубами нижнюю губу.

В демеевском кишлаке что-то с силой рвануло. Солдаты наверху, забывшие об опасности, качнулись вперед. Стрекозов, выматерившись, взлетел на стену, расталкивая подчиненных.