Цитаты из книги «Мемуары младенца (сборник)»

хочу идти в ногу с трендами, пусть и хромая).

Пока родители гадали, как лучше воспитывать нас – по Споку или по попе, – нас благополучно воспитывали наши дворы.

Моя любовь к спорту была безответной.

«Средняя» школа – довольно точное наименование для этой организации. Наша так вообще была ниже среднего. Притом что учителя там подобрались замечательные, но даже они не смогли выкорчевать те вековые пни, которые сидели перед ними за партами. Для работы с учащимися нашего микрорайона требовался не педагогический дар, а дар экзорцизма.

Лично меня мама однажды застала на кухне в луже молока, облепленного хлебными крошками, и наказала за надругательство над хлебом. После этого я начал сомневаться в Ленине.

В моем детстве гремел рассказ про Ленина и чернильницу. Кажется, Бонч-Бруевича. Кстати, это еще одно доказательство крутой мифологии: я думал, что это два разных человека, Бонч и его друг Бруевич, а потом оказалось, что все-таки один. В том рассказе описывался случай, когда Ленин в тюрьме молоком из чернильницы, сделанной из мякиша хлеба, нацарапал то ли манифест Троцкому, то ли любовное письмо Крупской. А когда вошли жандармы, Ленин ее съел. В смысле, чернильницу, а не Крупскую.

«Паровозик из Ромашково» научил меня тому, что в конце великого пути нет ландышей. Ландыши растут на обочинах. А в конце великого пути – лишь тьма гулкого депо.

Прелесть машины времени – в том, что она дарит нам иллюзию другого будущего.

Существует, я замечал неоднократно, нечто вроде инерции абсурда. Когда изначально что-то пошло не так, но ты почему-то не можешь из этого выпрыгнуть и продолжаешь умножать неловкость. Возможно, потому что в случае выхода из абсурдной ситуации посередине, ты автоматически признаешь факт того, что в ней участвовал. А так у тебя еще остается надежда на здоровый поворот событий.

Есть болваны судьбы, а он был именно баловнем, это редкая порода, в отличие от первых.