Рецензенты:

Кондрашин Виктор Викторович, д. ист. н.

Перцев Александр Владимирович, д. филос. наук

© А.В. Беляков, 2017

© О.А. Матвейчев, 2017

© Книжный мир, 2017

Предисловие

18 марта 2014 г. произошло великое событие: по итогам волеизъявления жителей Крыма республика была принята в состав России. «Крым и Севастополь возвращаются в родную гавань!» – взволнованные слова российского президента открыли новую эпоху в современной российской истории.

Через девять дней, 27 марта, на Генеральной ассамблее ООН по инициативе США состоялось голосование за осуждение России и в поддержку территориальной целостности Украины. Вопреки ожиданиям, за проект резолюции высказалась лишь половина стран-членов ООН – при всем давлении, которое оказывали на них Соединенные Штаты. Отказался осудить Россию и представитель КНР.

В бессильной злобе западные страны ввели против нашей страны целый ряд экономических и политических санкций, надеясь принести ей хоть какой-нибудь вред. В прессе началась кампания по очернению России и ее руководства. Китай же тем временем усиленными темпами развивал с Россией сотрудничество. Только на майском саммите 2014 г. в Шанхае стороны подписали 47 соглашений, в т. ч. крупнейший в истории газовый контракт сроком на 30 лет и сумму 400 млрд долларов!

Тогда наши клеветники завели новую песню: Россия, коль скоро ей отказано в цивилизованном обществе, лишь от безысходности ринулась в объятия к азиатам. И укрепление стратегического союза с Китаем – мера вынужденная, а союз этот – неравноправный, по причине превосходящей экономической мощи Китая, и временный – в силу коренного различия наших национальных интересов и «исторических обид», о которых у китайцев, якобы, еще свежа память.

В пропагандистской кампании против России задействован весь арсенал ксенофобских предрассудков и вредных полунаучных мифов. Разоблачить их – наша задача.

Мы, авторы книги, бывали в разных городах Китая – и достаточно давно, и совсем недавно, видели жизнь его народа изнутри, знаем настроения в китайском обществе не по журнальным статьям и можем свидетельствовать об исключительной доброжелательности китайцев к России.

Да и сама многовековая история наших взаимоотношений доказывает, что союз между нашими странами – не сиюминутный, не тактический, но основанный на богатых традициях. Именно об этом – наша книга.

Глава 1
Гигант за великой стеной

«В Китае все жители китайцы, и сам император – китаец».

В этой шутливой фразе великий сказочник Андерсен, сам того не предполагая, выразил общее отношение европейцев к Китаю. Об этой стране даже самые тривиальные истины надо проговаривать особо. Потому что это – Китай, страна, настолько отличающаяся от всех прочих, что в ней решительно все может обстоять не как у людей.

Отношение европейцев к Китаю – причудливая смесь из изумления, страха и высокомерия. Это со всей очевидностью демонстрируют голливудские фильмы, где китаец – это обязательно хитрый, склонный к предательству узкоглазый человечек с тарелкой лапши в руках и со склянкой яда в кармане. Он живет если не в Китае, то уж точно не среди людей – в городской резервации чайна-таун, в живописных трущобах среди бесчисленных бумажных фонариков. Он непременно член Триады, либо же платит ей дань.

Подобное отношение к великой китайской нации обнаруживается не только на уровне потребителя киножвачки, оно бытует даже среди серьезных ученых. Долгое время Китаю отказывалось даже в праве изучаться наравне с «настоящими» цивилизациями.

По словам академика Василия Струве, западные историки «замыкались в кругу средиземноморских стран, оказавших непосредственное влияние на культуру европейских народов» (т. е. Египта, Вавилонии, Персии); история же Индии и Китая «не включалась в историю других народов древности»^[1]. Один из крупнейших французских востоковедов Гастон Масперо закрепил это разграничение и в терминологии, отделив от стран дальней Азии так называемый «Классический Восток», историю которого он рассматривал не иначе как введение к истории европейских народов. Характерно, что в фундаментальном труде Масперо «Древняя история народов Востока» не нашлось ни строчки для Китая, равно, впрочем, как и для Индии^[2].

Западным ученым Китай представлялся своего рода «вещью в себе», недоступной для понимания европейца и обретающейся в стороне от столбовой дороги развития цивилизации. Предельно четко эту точку зрения выразил Гегель, утверждавший, что «Китай и Индия находятся еще, так сказать, за пределами всемирной истории, как предпосылка тех моментов, лишь благодаря соединению которых начинается животворный исторический процесс»^[3].

Западным ученым Китай представлялся своего рода «вещью в себе», недоступной для понимания европейца и обретающейся в стороне от столбовой дороги развития цивилизации.

И даже признаваемый европейцами приоритет Китая в важнейших изобретениях не являлся, по их мнению, аргументом в пользу цивилизованности и высокоразвитости Поднебесной. «Китай задолго до нас знал книгопечатание, артиллерию, воздухоплавание, хлороформ, – писал Виктор Гюго. – Но в то время как в Европе открытие сразу оживает, развивается и творит настоящие чудеса, в Китае оно остается в зачаточном состоянии и сохраняется в мертвом виде. Китай – это банка с заспиртованным в ней зародышем»^[4].

Столь обидная для великой китайской культуры дискриминация коренится в пресловутом европоцентризме, согласно которому все народы, цивилизации, религии, великие изобретения появлялись на свет лишь тогда, когда попадали в поле зрения европейца. Европоцентризм – это своего рода исторический солипсизм; и если жители западной окраины гигантского евроазиатского континента не знали о Китае до времен падения Римской республики, то его просто и не существовало.

Поднебесной империи и впрямь не повезло: несмотря на свою древнюю и высокоразвитую культуру, она чрезвычайно долго была изолирована от цивилизаций Запада. Жители Древнего Египта, Вавилонии, Индии рано научились преодолевать естественные преграды, отделявшие их от других народов, и вступать с теми в экономические и культурные связи. Уже в III в. до н. э. египтяне совершали морские экспедиции в Пунт (нынешняя Сомали) и торговали с Сирией. Индийцы во II тыс. до н. э. имели контакты с Месопотамией, а в VT в до н. э. «открыли» для себя Древнюю Грецию. Сами греки приблизительно в XII в. до н. э. достигли берегов Колхиды, отстоявших от Эллады за три моря, а в VII–VT в. до н. э. добрались и до Западной Сибири^[5].

Китай занимал положение куда менее благоприятное, будучи отделен от западных соседей огромной пустыней, почти непреодолимыми горами и «буферной зоной» из воинственных кочевых племен. Препятствием для налаживания контактов с другими странами являлся для Китая и Тихий океан – почти до 100 г. до н. э. китайцы не совершали по нему дальних походов, ограничиваясь каботажным судоходством. Кроме того, такие походы вряд ли могли познакомить жителей Поднебесной с культурами, хоть сколько-нибудь сопоставимыми по уровню с китайской – Япония же стала известна китайцам лишь в середине I в. н. э.^[6]

Географические факторы, а также отсутствие вокруг Китая других очагов цивилизации предопределили формирование в китайской культуре такого феномена, как «синоцентризм». Представление о центральном положении в мире жизненного пространства китайского народа и верховенстве над соседними территориями сложилось еще в древнейшую эпоху Шан-Инь (ок. 1523 – ок. 1028 гг. до н. э.) Верховенство это обеспечивает верховный правитель древних китайцев. «Именно модель правителя, представление об его мироустроительных функциях легли в основу китаецентристской концепции мира задолго до появления этнической отчужденности, членения по схеме "мы – они"»^[7].

Географические факторы, а также отсутствие вокруг Китая других очагов цивилизации предопределили формирование в китайской культуре представления о центральном положении в мире жизненного пространства китайского народа и его верховенстве над соседними территориями.

К эпохе Чуньцю-Чжаньго (VII–III вв. до н. э.) относится появление самоназвания Чжунго (中国, «Срединное государство»). Сам иероглиф 中 (чжун), происходящий от изображения стрелы, попавшей в цель, то есть в центр, и обозначающий средоточие силы, спокойствие, предельно наглядно выражает срединное положение Поднебесной. За пределом центра все находится в движении, чем дальше от центра, тем больше разброда и сумятицы. Центр – покоен. Как и полагается «пупу Земли». Иероглиф 国 (го), обозначающий государство, пишется как «князь, окруживший себя стеной», надо понимать, что, в том числе, от чужаков и варваров.

中国

Самоназвание Китая «Чжунго» («Срединное государство») состоит из двух иероглифов. Иероглиф «чжун» («середина», центр»), изображает стрелу, попавшую в цель. Иероглиф «го» («государство») – «князя, окружившего себя стеной».

Отныне китайская ойкумена делится по схеме «мы – они» (хуа ся^[8], живущие в центре Поднебесной – и «варвары», обитающие на ее окраинах). По ориентации по четырем сторонам света «варвары» получили названия и, мань, жун, ди и. Характерно, что одним из главных признаков варваров считалось отсутствие в их рационе хлебных злаков. Таким образом земледельцы Поднебесной противопоставляют себя кочевникам и охотникам, которым отказывается во всякой цивилизованности. Английский ученый Джон Кинг Фэйербэнк заметил, что представления китайцев о мире в целом сформировались в эпоху, когда сопредельные с Китаем народы находились на качественно более низком уровне, чем китайцы. Поэтому последние воспринимали свою культуру не как китайскую, а как единственную^[9].

С тех пор всякий образованный хуа ся прекрасно знал, что Земля есть правильный квадрат, подвешенный за четыре конца и словно куполом накрытый всесильным Небом. В самом центре земного квадрата покоится Китай – Чжунго, Срединное государство. Другое его название – Тянъся, Поднебесная. В ее центре находится «сакральный алтарь» императорского дворца, связывающий «круглое небо» с «квадратной землей». Отсюда правит миром наместник Неба на Земле – Великий Император, Сын Неба, Тянъцзы, Сидящий лицом на юг^[10]. Его власть – единственная универсальная основа, связывающая мир воедино, а его трон – средоточие силы, цивилизованности и тех законов, по которым существует вселенная. Эти законы действуют с убывающим эффектом от центра к периферии. Соответственно, самые дальние от центра народы являлись и наименее цивилизованными, лишенными благодати участия в их судьбах Сына Неба.

Синоцентристская доктрина получила свое отражение в доктрине Конфуция (551–479 гг. до н. э.), ядром которой было учение о ли («правила») и жэнь («человеколюбие»). В нем учитель Кун стремился совместить государственность и человечность, предлагая распространить принцип отношений в большой семье на все общество и осуществить это с помощью традиционного для Китая ритуализированного этикета – правил ли («благопристойность», «этикет», «ритуал»). Этот этикет становился не только семейной, но и государственной нормой. Однако распространялся он лишь на собственно китайцев, хуа ся; «варвары» же пусть живут по каким угодно понятиям.

Конфуций жестко противопоставляет китайцев и «варваров», что отражено, в частности, в книге Лунь юй. «Учитель сказал: "Если даже у <варваров> и и ди есть свои правители, им никогда не сравниться со всеми ся, лишенными правителей"» (Лунь юй, III, 5)^[11], – сообщается в III книге канона. Здесь Конфуций сравнивает три этноса: варваров и, живущих на востоке, варваров ди, живущих на севере, и всех ся, т. е. хуа ся, китайцев, поучая, что последние – люди иного, более организованного и высокоморального уровня, и их общество даже без властного управления, само по себе будет функционировать гораздо лучше, гармоничнее, нежели общество варваров, управляемых государем.

Отношение Конфуция ко всему иноземному характеризует отрывок из XIV главы Лунь юй: «Юань Жан в ожидании Учителя сидел, как варвар. Учитель сказал: «В детстве ты не почитал старших, повзрослев, не сотворил ничего полезного, состарился, а все не унимаешься, ведешь себя, как разбойник». И ударил его палкой по ноге»^[12].

Представление о мессианской роли Китая, его духовной обязанности просвещения своих соседей сформировалось еще в учении Конфуция

Юань Жан был весьма пожилым человеком, не лишенным эксцентричности в своих поступках. Однажды, узнав о смерти матери Юаня, Конфуций пришел выразить ему свое соболезнование и обнаружил старика сидящим на гробе своей матери и распевающим песни. Кун сделал вид, что ничего не видел и молча удалился.

Что получается? Веселясь над прахом своей матери, Юань нарушал святая святых конфуцианской морали – почитание родителей, и Конфуций оставил его поступок безнаказанным. И совсем другая реакция со стороны учителя последовала, когда он увидел знакомого в варварской позе. Конфуций показал, что уподобление и — куда более страшное преступление.

По словам Леонарда Переломова, «это был один из памятных уроков восприятия чувства этнической обособленности хуа ся, возвышения их над своими этически неполноценными соседями^[13]».

Сознание нравственного, культурного превосходства хуа ся над своими соседями являлось моральным оправданием, а также обоснованием идеи обособленности китайцев, их права на духовное превосходство над всей окружавшей их ойкуменой. Логическим следствием этой идеи явилась доктрина о мессианской роли Китая, его духовной обязанности просвещения своих соседей. При этом теоретики конфуцианства не допускали и мысли о возможности обратного процесса, процесса взаимообогащения разных культур.

В III веке до н. э. с расширением внешних контактов «срединных царств» их правители и бюрократия начинали понимать, что соседи обладают некоторыми достижениями, особенно в военном деле, которые были бы небесполезны и им самим. Жизнь поставила перед ними проблему заимствования у северных кочевников искусства массового ведения конного боя, «варварского» оружия, а также одежды – штанов и укороченного халата, которые до этого китайцы никогда не носили. Именно по этому поводу начались серьезные разногласия между представителями двух основных этико-политических школ – конфуцианства и легизма. Если для последователей учителя Куна главным было слепое следование древности с ее чисто внешними атрибутами (вспомним, как Конфуций боялся заимствования «варварской» одежды и манеры сидеть), то у легистов во главе угла всегда стояла выгода. В отличие от конфуцианцев, настаивавших на жесткой позиции по отношению к «варварам», легисты были сторонниками более гибкого и рационального толкования действующей и признаваемой ими политической схемы «мы – они». Они привносили в ее толкование элементы прагматизма, исходя из нужд страны; принцип «выгодности, полезности» должен был играть активную роль во внешней политике «срединных царств», особенно в общении с «варварами».

Легистской идеей активного заимствования заграничных достижений при сохранении китайской самобытности жители Поднебесной руководствовались и в общении с европейцами, которых они «открыли» для себя по историческим меркам довольно поздно.

Древнейшие сведения о непосредственных контактах Китая с европейцами приводит историк Луций Анней Флор. По его сообщению, после победы римлян над Парфией в 39 г. до н. э. все народы на Земле признали Рим владыкой мира и послали ко двору Октавиана Августа своих послов с богатыми дарами. В числе прочих прибыли серы, проведшие в дороге четыре года; уже цвет их кожи указывал на то, что они пришли из другого мира (Flor. II, 34, 62)^[14].

Великий шелковый путь, I в. н. э.

Серами римляне называли китайцев, а серской тканью — шелк, с которым римляне познакомились еще до первых контактов с жителями Поднебесной – через парфян, возивших ткань по Шелковому пути. Шелк ценился на Западе в несколько раз дороже золота, а о происхождении его европейцы имели довольно фантастические представления – они были уверены, что шелковые волокна вычесываются из коры или листьев особых деревьев (Verg. Georg. II, 121; Strab. XV, 1, 20).

Шелковый путь, связывающий Китай со странами Центральной Азии и Индией, а позднее – и с Ближним Востоком, Средиземноморьем, Кавказом, Северным Причерноморьем и Поволжьем, был проложен во II в. до н. э., что стало возможным благодаря разгрому гуннов императором Уди в 115 г. до н. э. (эти воинственные кочевые племена были одной из причин изоляции Китая, блокируя его с Севера и Запада).

Великий шелковый путь сыграл большую роль в развитии экономических и культурных связей народов на огромном пространстве от Тихого до Атлантического океанов и послужил проводником распространения технологий и инноваций. При этом почти все технологии распространялись из Китая на запад, а не в противоположном направлении.

Великий шелковый путь сыграл большую роль в развитии экономических и культурных связей народов на огромном пространстве от Тихого до Атлантического океанов и послужил проводником распространения технологий и инноваций. При этом почти все технологии распространялись из Китая на запад, а не в противоположном направлении.