Глава 10

Прокурор нервно ходил по кабинету, а за ним, как Пятачок за Винни-Пухом, семенил заместитель.

– Последнее время вы и вообще вся уголовка преступления перестали по ИВС раскрывать. Вот и по убийствам тяжко идет. Четырнадцать совершено, а восемь из них только раскрыты. Пятьдесят семь и четырнадцать процентов раскрываемости, куда это годится? – посетовал прокурор, глядя на листок, лежащий на рабочем столе.

– Да! Да! – будто подтверждая слова своего босса, пискнул заместитель.

– Я, не вставая со стула, вам процент до шестидесяти четырех подниму, просто вашему заму нужно с башкой дружить, а не за ментами подсматривать, – буркнул Барсуков.

– Что вы городите? Как можно это сделать? Что в прокуратуре глупее вас люди сидят? – возмутился оскорбленный зам.

– Ну и не умнее меня это точно, если вы мимо раскрытых убийств проходите и их не видите! – огрызнулся Олег.

– Поясни, – попросил прокурор, внезапно заинтересовавшись бредовой идеей Барсукова.

– У меня в ИВС сидит Топорков по сто одиннадцатой третьей, мамашу свою по пьянке из окна выкинул вместе с рамами.

– Ну и что?

– А то, что он, когда кидал, орал на всю округу: «Убью, сука!» – и все соседи слышали.

– Но не убил же.

– Да, маманя задницей на газон приземлилась, но этаж-то третий, – улыбнулся майор.

– И что ты предлагаешь?

– Возбудить сто пятую через тридцатку, – ехидно предложил прокурору Барсуков.

– Что это даст? – спросил Папа Города, начиная понимать, куда клонит опер.

– А то, что по двадцать второй форме сто пятая пойдет как раскрытая, а тридцатка выпадает. И поэтому получается, что раскрыто у нас не восемь, а девять убийств. Восток и статистика дело тонкое! – еще раз улыбнувшись, закончил мысль Барсуков.

– И как это шельмовство понимать? – вставил свою реплику заместитель.

Барсуков посмотрел на зама и, тяжело вздохнув, про себя подумал: «Учить тебя, учить, потихоньку вынимать, тогда будешь понимать!» – а вслух произнес:

– Вся страна шельмует! А мы что, рыжие?

– Ты где этому научился? – удивился прокурор, сообразив, что предложил кум ИВС.

– В университете миллионов, – пошутил майор.

– Напиши все по поводу Ямщиков и иди, – задумчиво проговорил хозяин кабинета, увлекшись усвоением предложения оперативника.

Барсуков встал и вышел из кабинета.

Через пять минут майор положит листочек с девятью словами на стол смазливой секретарше: «По поводу заявления Ямщикова пояснить ничего не могу!» – и, заглядывая ей в вырез платья на груди, тихо на ухо, как Ромео Джульетте, пропоет:

– Ямщик, не гони лошадей!

«Дурак! – подумает секретарша, глядя ему вослед. – Лучше бы попросил, я ведь давно согласна!»

Майор вернулся из прокуратуры веселый и жизнерадостный.

Весь день он ходил по кабинетам оперов, в очередной раз рассказывая о том, что в детстве кидался в памятник Павлика Морозова.

– Вот скотина неблагодарная! – возмутился Юрка, прочитав копию текста жалобы, которую прокурор подарил Барсукову. – Я же ему, гниде, последний чай и сахар из дома перетаскал, – добавил он.

– Сколько зека не корми, все равно у бегемота член толще, – уверенно произнес старшина.

Барсуков подмигнул сослуживцам и назидательно продекламировал:

– Не верь клятве алкоголика! Слезам проститутки! И улыбке прокурора!

– Анатолич, а ты про варежки слышал? – спросил Юрка.

– Про какие еще варежки? – насторожился Олег.

– Анекдот, елки-моталки!

– Давай, трави, – успокоившись, предложил кум.

Юрик, немножко подумав, начал рассказывать анекдот про варежки:

– В общем, сидит опер в ИВС, письма зековские прохлапывает, – начал повествование командир отделения. – Читает, а на конверте написано: «Дедушке Морозу от Малолетки Сидорова». Мент вскрыл письмо.

Приветствую тебя, Дедушка Мороз!

Отписывает тебе Малолетка Сидоров из седьмой хаты.

Тусую тебе малек, так как знаю со слов нашего положенца, что ты в натуре порядочный и не оставишь без внимания мою просьбу.

Помощи мне более ждать не от кого, а в четверг отправляют голым на этап.

Дед, не будь фуфлыжником, загони по возможности к этапу:

1. Фуфайку. 2.Валенки. З.Варежки. 4. Ну и сладкого с чаем.

С уважением жму пять!

Всем достойным, кто рядом, по приветику!

Сидоров,

7-я х.

Прочитал кум письмо и задумался.

Дай-ка, думает, сделаю хоть одно доброе дело для арестантов.

Пошел он на базар, купил чаю, сахара. У старшины отдела выпросил фуфайку. На последние деньги купил пару маленьких валенок. А вот на варежки денег не хватило. «И так нормально», – подумал опер.

Зашил все приобретенное в наволочку и подписал: «Малолетке Сидорову от Дедушки Мороза, 7-я х.».

Проходит неделя, опять кум прохлапывает письма.

Снова письмо. «Дедушке Морозу от Малолетки Сидорова».

Мент открывает и читает.

Дедушка Мороз, с братским приветом к тебе

Сидоров из седьмой хаты!

Дачку твою получил, за проявленное внимание огромная тебе благодарность. Все, что ты мне загнал, дошло в целости.

Фуфан в самый раз! Валенки вообще ништяк! А вот варежки, по ходу дела, мент крысанул!..

– Почти так же, как с Ямщиковым, – проговорил старшина.

Майор, спохватившись, неожиданно воскликнул:

– Ё-моё! Мне же письмо пришло!

– От Дедушки Мороза?

– Нет. От девушки из Базоя! – улыбнулся Олег, рассматривая конверт.

И, распечатав, Барсуков увлекся чтением письма из далекого ИТК от Мухиной Иринки, осужденной два месяца назад.

Здравствуй, Анатольевич!

Вот и доехала я до лагеря. Не могла дождаться, когда из Тюмени вывезут, а теперь жалею, что так стремилась вырваться из СИЗО в колонию. Все здесь вокруг чужие, лишний раз ни к кому не подойдешь. С работой тяжело, все теплые места заняты. Есть, правда, работа на полях, но меня пока не выводят. Встретила в зоне Ольгу Рибкалкину (раньше по воле вместе вмазывались). Посидели, попили чайку.

А после, когда чай и сахар мои кончились, она предложила сдать кой-какие мои вещи. В итоге осталась я в одних тапочках, а Ольга сразу отморозилась и больше ко мне в отряд не заходит. Так мне, дуре, и надо. Ведь знала ее по воле, а все равно купилась…

Буду краткой. Ты ведь знаешь, что обратиться кроме тебя не к кому.

Поэтому прошу тебя: вышли мне маленькую бандерольку с куревом и чаем. Освобожусь, рассчитаюсь…

Майор, сложив конверт пополам, положил его в карман рубашки.

– Что, подогреть просит? – догадался Юрка.

– Ладно, не обеднею! – не отвечая на вопрос, проговорил Барсуков, выходя из кабинета.

Глава 11

Юрик приперся на работу с небольшим опозданием (примерно часа на два). Барсуков сидел в кабинете и травил очередную байку про армейские годы. В кабинете находился следователь прокуратуры Игорь Анваров и адвокат. Они пришли в ИВС предъявлять обвинение арестованному Топоркову по ст. 30–105 УК РФ, но, забывшись, слушали майора.

– Когда я служил в г. Новый Узень, – услышал Юрик болтовню Барсука, – к нам на проверку с Алма-Аты приехал полковник по политической части.

Бродя по территории узеньского батальона, полковник умирал от сорокоградусной жары и скуки. Весь личный состав батальона днем нес службу, поэтому в батальоне осталось минимальное количество солдат, да и те где-то «шкерились» от высокого гостя, – рассказывал кум, крутясь на стуле. – Полковник, выискивая недостатки, прошел в казарменное помещение роты старшего лейтенанта Сашки Мусинского. Осмотрел три боевых листка, стенную газету, подшивку газет в ленкомнате, но недостатков так и не выявил.

Командир роты, заранее зная о приезде проверяющего, подготовился основательно. Взял в городской библиотеке подшивки газет и, освободив двоих солдат от несения службы, добился появления трех боевых листков.

Проверяющий уже собирался выходить из казармы, но вдруг остановился как вкопанный.

Из ротного умывальника доносились звуки ударов и крик.

– Я тебя кончу козел!

«Шлеп! Шлеп!»

– Я тебя отучу пить!

«Шлеп! Шлеп!»

– Тебя куда послали? За почтой или за водкой?

«Бац! Бац!»

– Сука! Если этот козел с Алма-Аты тебя спалит, я тебя изнасилую!

«Бац! Шлеп! Бац!..»

«Козел из Алма-Аты» вбежал в помещение умывальника и увидел ужасную картину.

Солдат стоял с разбитой рожей, на полу валялись почтовые конверты и газеты. А перед пьяным «почтальоном» стоял Мусинский.

– Мусинский, прекратите! – захлебываясь от негодования, крикнул полковник.

Политработник, осмотрев опухший нос солдата, приказал:

– Солдат, спать! Мусинский, в канцелярию!

Солдат, мирно причмокивая опухшими губами, похрапывал в спальном помещении, а командира роты в течение четырех часов воспитывал полковник.

– Вам доверили судьбы солдат! – кричал на него проверяющий.

– Это не солдат! А говно! – огрызался Мусинский.

– Это вы дерьмо! – брызгая ему в лицо слюной, орал полкан.

– Он третий раз за месяц допускает пьянку, – оправдывался ротный, вытирая рукавом кителя рожу от слюны полковника.

– Вы не умеете работать с людьми! Они пьют потому, что вы идиоты!

– Научите, – утираясь другим рукавом, огрызнулся Мусинский.

– Я вам покажу, как надо работать! – торжественно пообещал проверяющий и выгнал Мусинского из канцелярии.

Спящего солдата подняли, и с распухшим носом он предстал передумудренным жизненным опытом полковником.

– Садись, сынок, – ласково проговорил политработник.

– Спасибо, – ответил, лупая глазками, удивленный солдат.

До этого случая никто так ласково с ним не обращался, никто ни разу за два года службы не предложил присесть на стул в канцелярии.

Обычно после нарушения воинской дисциплины он, получив по соплям в умывальнике, вновь шел нарушать устав.

– Как тебя звать, сынок?

– Вася! – чувствуя, что его не будут бить, весело заявил солдат.

– Вася, почему ты напился? – спросил еще ласковей политработник.

– Не знаю, – произнес, мило улыбаясь, Вася.

– Ты понимаешь, что своим поведением позоришь коллектив?

– Понимаю, – еле слышно признался солдат, опустив голову.

– Вот видишь. Понимаешь. А командир твоей роты сказал, что ты не солдат, а говно! – произнес с волнением в голосе полковник.

У Васи повлажнели глаза, он уже почти полюбил всем сердцем этого седого, умного человека в погонах!

– Сынок! – обратился к нему политработник и завел многочасовую речь о вреде алкоголя, о службе в войсках, о боевом содружестве.

Проверяющий также осветил вопрос о блоке НАТО и ЦРУ, которые так и стремятся подорвать авторитет Красной армии.

А солдат Вася, плача, кивал и кивал головой.

В тот вечер полковник долго не мог уснуть: в ушах у него гремел гимн Советского Союза, в дремоте ему грезился перевоспитанный солдат, стоящий с партийным билетом в руках и поющий интернационал.

Утром же, когда перевоспитанный солдат Вася пошел в город за почтой, полковник лично проводил его до КПП и, пожав руку исправленному солдату, поспешил в роту брать объяснение с Мусинского.

Мусинский сидел под портретом немецкого коммуниста напротив полковника и писал объяснение. Настроение у него было отвратительное.

Карл Маркс со стены гордо наблюдал за притихшим командиром роты.

Неожиданно гнетущую тишину нарушил звонок телефона.

Полковник взял трубку и долго слушал абонента.

Звонили из дежурной части местного райотдела милиции.

Дежурный по РОВД сообщал, что в районе почтамта ими задержан солдат в состоянии алкогольного опьянения, который оказал сопротивление дежурному наряду ППС и кричит сейчас из «клетки», что у него есть друг полковник, который всех уволит.

Еще через час в канцелярию ввели под руки пьяного Васю.

– Товарищ полковник, я вас люблю, – с порога, рыдая, признался он, пытаясь не уронить стулья, подойти и обнять своего старшего товарища.

Политработник в порыве отцовских чувств поднялся из-за стола и, подойдя к нему, врезал Васе со всей силы в подбородок.

Солдатообразное животное с грохотом рухнуло на пол.

– Товарищ полковник?! Вы ударили солдата! – крикнул ехидно Мусинский.

– Он не солдат! А говно! – произнес полковник и, переступив через распластанное Васькино тело, вышел из канцелярии.

Юрик, дослушав майора, громко рассмеялся, ему понравилась байка Барсукова.

Олег внимательно посмотрел на Юркины губы и спросил:

– Ты что, варенье из черники хавал?