Цитаты из книги «Кром желтый. Шутовской хоровод (сборник)»

Сотни тысяч пар в эту минуту предаются взаимным ласкам, которые слишком отвратительны, чтобы их описывать, но ничем не отличаются от тех, которыми каждый из нас восторженно, страстно и красиво выражает свою любовь. Тысячи женщин мучаются в родовых схватках, и тысячи особей обоего пола умирают от самых разнообразных и удивительных болезней или попросту оттого, что они зажились на свете. Тысячи пьяных, тысячи обожравшихся, тысячи полуголодных. И все они живы, все они неповторимы, индивидуальны, чувствительны, как мы с вами. Ужасная мысль! Эх, взять бы да завести их всех в большую яму со сколопендрами!

Но я спрашиваю вас вот о чем, – и мистер Бодженос почти сердито погрозил пальцем своему сонному собеседнику, – будет ли свободным человек с неограниченным досугом? Я говорю, что нет. Он будет свободным, только если он окажется, как мы с вами, мистер Гамбрил, человеком здравомыслящим и независимым в суждениях. Рядовой человек свободным не будет. Потому что убивать свой досуг он умеет только теми способами, какие навяжут ему другие люди. В наше время никто не умеет развлекаться сам по себе; все предоставляют другим развлекать их. Что им подсунешь, то они и глотают. Им приходится глотать, хотят они этого или нет. Кино, газеты, журналы, граммофоны, футбольные матчи, радио – попробуйте-ка обойтись без них, если вы хотите развлекаться. Рядовой человек без них не обойдется. Он пользуется ими; а что это, как не рабство?

Это ужасно; сталкиваясь с живыми людьми, человек имеет дело с неизвестными и непознаваемыми величинами. Узнать о них что-либо можно только в процессе длительного, неприятного и утомительного общения, требующего чудовищных затрат времени.

Половина величайшей мировой поэзии это просто «Ливанский кедр произрастает на склонах гор», переведенное на магически многозначный язык поэзии – «Ливанский кедр лавиной льется с пика». А вы не цените слова. Мне жаль вас. – Карминативное средство для мозгов – вот что вам нужно, – задумчиво произнес мистер Скоуган.

В этот момент во всех уголках мира происходят самые чудовищные события, – продолжил он. – Людей давят, калечат, потрошат, кромсают, свет меркнет в их глазах, и их мертвые тела сгнивают. Вопли ужаса и боли волнами проносятся в воздухе со скоростью звука. Три секунды – и их уже не слышно. Прискорбные факты, но разве они заставляют нас хоть сколько-нибудь меньше радоваться жизни? С полной уверенностью можно утверждать – нет.

Сердце радуется, – заговорил наконец мистер Скоуган, – когда слушаешь рассказы о чудаковатых английских аристократах. Придумать теорию отхожих мест и построить огромный великолепный дом, чтобы воплотить ее на практике, – это же замечательно, восхитительно!

Обезличенное рождение придет на смену той уродливой биологической системе, которую дала нам Природа. Необозримые государственные инкубаторы с громоздящимися друг над другом рядами «заряженных» пробирок будут обеспечивать мир тем количеством населения, которое ему требуется. Институт семьи исчезнет; общество, подорванное в самой своей основе, будет вынуждено искать иные опоры; а Эрос, очаровательно и безответственно свободный, будет весело порхать с цветка на цветок, словно бабочка в солнечном свете.

Рациональном государстве, – доносились до него слова мистера Скоугана, – все человеческие существа будут разделены на определенные виды – не по цвету кожи или глаз, не по форме черепа, а по складу ума и темпераменту. Особые специалисты-психологи, обученные тому, что сейчас нам показалось бы сверхчело

Теперь он работал над лицом, и оно уже начало проявляться на полотне, кукольное в правильности своих черт и безразличии выражения. Это было лицо Анны, но такое, каким оно было бы, если его начисто лишить внутреннего света мысли и чувства, – апатичная, бесстрастная маска, в которую ее лицо действительно иногда превращалось. Изображение обладало поразительным портретным сходством и в то же время являло собой самую что ни на есть злую ложь. Да, это будет дьявольская вещь, когда он закончит, подумал Гомбо. Интересно, как она отреагирует?

Ах, эти страдания юности, – то и дело повторял он, – как же они чудовищно утомительны»