© Оксана Ткаченко, 2019

ISBN 978-5-4496-7029-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЛЮБОВЬ С ПЕРВОГО ЛАЙКА

Человек не может двигаться вперёд, если душу его разъедает боль воспоминаний.

Маргарет Митчелл

Я выглянула в окно в тот момент, когда мимо проезжал белый автомобиль. Последние два месяца мысль преследования уничтожала меня. Конечно, я понимала, что это безрассудное поедание души, и всё же была не в состоянии остановить наводнение из вежливых фраз, милых смайликов и странных исчезновений. Издевательство над собственным сердцем продолжалось долго. Но наступил август, который принёс ответ на мой вопрос. Вспомнив Олесю Щурову, внезапную подругу, часто повторявшую загадочное предложение: «Не задавай вопросов и ответов не жди», мне стало смешно. И вопросы я задавала, и ответов я дождалась. А она твердила чепуху, правда, с философским подтекстом. Жаль, я не успела сообщить ей о своём успехе. Может быть, она знала, что так случится, потому и мучила. Не уверена.

Мне исполнилось одиннадцать лет, когда я впервые прочитала «Унесённые ветром». Да-да! Девочка и взрослая книга о любви и войне – вещи, которые не могут лежать на одной полке. Я думала, что никогда не забуду выражение дикого кошмара на лице библиотекарши, с которой я поделилась восторженными впечатлениями и которую завалила настойчивыми просьбами дать мне продолжение истории. Теперь почти забыла. Годы отнимают чёткость изображения, подобно слою пыли на экране телевизора. Заботливые люди волнуются за детей и не позволяют им получать знания из хороших книг. Зато покупают им мобильные устройства, тем самым приближая хрупкие сердечки к себе, к жестокой реальности, к беспомощности. Я счастлива, что осмелилась тогда взять единственное творение Маргарет Митчелл из книжного шкафа. Если бы не она, я до сих пор бы считала некоторых людей сильными, хотя в них нет ни капельки мужества. Иллюзия. Кругом иллюзии.

Белый автомобиль пропал. Замелькали чёрные, красные, серебристые машины, но я стояла в растерянности и пыталась выявить знаки. Ещё с юности приучила себя находить символы в тех предметах, что встречаются на пути. Наверное, это слабая попытка повлиять на судьбу, притянуть что-то или отвергнуть. Как бы там ни было, а я вздрогнула от дверного звонка. Секунды остановились, осторожно рассматривая меня.

– Здравствуйте! – сказала я. В полумраке тамбура гостья доставала из сумки какие-то бумаги.

– Добрый день! Вы Саклетта Мосолова? – спросила она.

– Да, – ответила я и замерла в предчувствии недобрых вестей.

– Меня зовут Наталья Шумилова. Я из Дома престарелых.

«Слишком молода, чтобы там быть!» – захотелось мне воскликнуть, и тут до меня дошло, зачем она явилась.

– Ваша бабушка… – начала Наталья.

– Зайдите. Я не хочу, чтобы соседи были в курсе моих событий, – прошептала я.

– Я должна сообщить вам неприятную новость. Мне кажется, что вы догадались, что я собираюсь сказать, – медленно произнесла Шумилова, захлопнув за собою дверь.

У меня отсутствовало желание что-либо говорить. Единственное, что закипело в моём сердце – страх. Я не знала, что мне предстоит делать. Понятия не имела, как решать такие вопросы. Моё лицо свидетельствовало о глубочайшей боли и сосредоточенности, пожалуй, искренней напряжённости. Боль не была связана с грустью потери. В этом вопросе накопилось много разнообразного мусора, словно в уличной урне.

– Ваша бабушка Саклетта Ивановна Барабанова умерла. Три дня назад состоялись похороны, – выдохнула Наталья Шумилова. Она немного успокоилась, когда наконец-то избавилась от слов, что томили её последние дни.

Я ничего не почувствовала. С бабушкой мы не общались. Ни я, ни моя мать. Меня и бабушку связывало только одно – имя. Меня назвали в честь неё Саклеттой. В детстве я ненавидела её за то, что получила такое же имя. Злость бурлила в крови. Старость раздражала. Всё изменилось в институте. Я вдруг поняла, что моё имя даёт мне массу привилегий. Я становлюсь исключительной личностью. Две Оли, три Марины, четыре Лены чуть ли не в каждой группе любого факультета, а Саклетта – одна в учебном заведении. Есть чем гордиться. Я не гордилась. Я боялась этой гордости. Боялась стыда собственных воспоминаний. Боялась поведения. Боялась себя. Отрицательные качества всегда перевешивали. У меня даже на эту тему случился разговор с психологом. О, нет! Я не больна! Просто искала книжку в магазине и столкнулась с довольно милым мужчиной. А он и завёл речь о заниженной самооценке среди некоторых молодых людей. Сделала открытия в тонкой области души и улизнула от его назидательного тона, правда, прихватив визитку песочного цвета.

– Подождите, вы сказали, что её уже похоронили? – я задала вопрос после продолжительного молчания.

– Да. Саклетта Ивановна просила не тревожить родственников, – сказала работница Дома престарелых и протянула мне лист.

– Но как же так? – мне стало холодно, и причина тому скрывалась отнюдь не в осенней погоде, а в том, что я впервые ощутила обиду за бабушку. – Что это?

Я взяла лист.

– Свидетельство о смерти. Теперь будет храниться у вас. Вы же её внучка, единственная наследница, – проговорила Наталья. – У Саклетты Ивановны есть только одна дочь, ваша мать. И вы. Правильно?

– Ну да. Моя мама… Она живёт не здесь. И… – я стеснялась признаться в том, что мать вышла замуж за богатого иностранца, фактически моего ровесника и уже четыре года обитала в роскошном пентхаусе где-то на Сардинии.

– Я понимаю. Однако я пришла к вам не только сообщить печальную новость и отдать документ.

Тишина нервировала. Я ждала, пока Шумилова достанет из пакета коробку, похожую на кирпич. Пропела смс-ка.

– Вот. Это вам. Саклетта Ивановна просила передать, – чересчур торжественно произнесла работница Дома престарелых.

Я протянула руки, чтобы принять забавное наследство. Чувство юмора вернулось ко мне. Показалось смешным всё. Мэрилин Монро в солнцезащитных очках и её магическая улыбка, изображённая на моей футболке, фиолетовый плащ Шумиловой – она в нём превращалась в школьницу, даже рингтон мобильника выпячивал нижнюю губу, когда извещал о приходе сообщения индийским тембром «Dhoom machale».

– Послушайте! Вы точно не ошиблись с наследством? – спросила я и хихикнула.

– Саклетта, вы просто расстроены. Я сочувствую. Ваша бабушка сказала, что вы потом поймёте. Мне пора. Крепитесь.

– Спасибо. До свидания!

Дверь закрылась. Я разрыдалась.

Я плакала не из-за бабушки, хотя где-то на краю сердца отчётливо видела, что именно она – первая причина моих слёз. Я плакала из-за того, что мне не с кем поделиться новой ролью – ролью неожиданного траура. Мне некому рассказать, почему уныние вдруг захватило тело в свой плен. Конечно, я могла бы позвонить матери… Конечно, я не могла позвонить матери! Четыре года она не давала о себе знать. Не в том плане, что растворилась в итальянском пространстве. Нет. Иногда она писала дерзкие письма о шикарном жилье и прекрасном муже. Я удаляла их, не дочитав до конца. Хвастовство бесило. Вера Вирони вычеркнула прежний русский мир из своей судьбы. Она не интересовалась моей жизнью.

«Олеся, почему ты оставила меня одну? Почему?» – думала я, воскресая в памяти образ лучшей подруги. На Олеську Щурову я бы вылила ведро своего горя, и она, вне всяких сомнений, освободила бы меня от утомительного настроения. Но Олеси больше нет. И бабушки тоже нет. Одиночество окутывает человека с любовью, когда обнаруживает его беспомощность. Правда.

Жёлто-красная листва блестела за окном. Её сияние вызывало мерзкий контраст с тем, что ворчало в моей душе. Короткие отрывки фраз проплывали в сознании, будили вулкан детских ощущений. Я решила, что не смогу сегодня открыть бабушкину коробку. Этот странный прощальный подарок я берегла. Для чего? Пока не определила. Мне было страшно открыть и прикоснуться к ушедшему навсегда раю. Страшно поверить в случившееся. И я откровенно медлила с расставанием, которое обязательно должно наступить при одном только взгляде на прошлое.

«Прогулка прочищает мозги. Прописываю рецепт», – припомнила совет Олеси. Да, Щурова – настоящий клад умных мыслей. Клад, который не сумели спасти.

Я вышла на улицу. Сентябрьский закат проникал в кровь оранжевыми линиями. Отпечатки облаков бороздили небо. Аромат далёких костров шептал незнакомые слова. Старые двухэтажные здания, построенные ещё при жизни Сталина, добавляли в общую картину осени шарм увядания. Тоска лилась из трещин отсыревших стен. И деревья своими золотистыми и рубиновыми листьями не имели возможности скрыть уродливость отжившего века.

…Горячий воск застывал в воде. Его форма менялась. Бабушка читала молитву. Выливали испуг. Я сидела неподвижно на стуле. Над моей головой тряслась железная миска. Морщинистые руки дрожали.

В шесть лет стать жертвой большой собаки – безумное испытание. Я испытала. Проверка маленького сердца и неокрепших нервов довела до бешеного страха. Мать в срочном порядке собрала вещи и отвезла меня к бабушке. Саклетта Ивановна умела лечить.

Голубая краска облупилась, демонстрируя деревянные изгибы небольшого дома. У железной калитки сидела белая кошка с чёрным пятнышком на правой лапке. Я вздрогнула.

– Саклетта, это же кошка! Не собака. Чего ты боишься? Она не укусит, – сказала мама. Я не поверила ей.

Нас встретила она – бабушка, которую я увидела впервые в своей шестилетней жизни. Мама после моего рождения перерезала все нитки, соединявшие с семьёй. Я не знала подробностей их отношений. Понимала то, что могла понять, а именно: бабушке не понравился мамин муж, мой папа. Между прочим, с отцом я не успела пообщаться. Он улетел в неизвестном направлении. Так часто повторяла мама после его исчезновения. Поскольку в моей голове его лицо не сохранилось, а фотографии, на которых папа был изображён, не вызывали нежности, я вскоре перестала о нём думать. Отцов на всех малышей не хватает. Кто-то вынужден сам быть себе родителем.

– Здравствуй, – буркнула мама и подтолкнула меня вперёд. – На Саклетку напала собака. Испугала. Может, полечишь?

– Проходите, – тихо произнесла бабушка.

После жаркого дня, проведённого в автобусе, мы попали в прохладный уголок. Я ожидала увидеть много красивых и больших комнат, как во дворце. Считала, что внешний вид специально скрывает внутреннюю красоту. Реальность убила меня, будто та собака снова встала на задние лапы и положила свои передние на мои плечи. Крошечный дом. Смешная хатка. И внутри никакой романтики.

– Ну что, тёзка моя, будем выливать воск? – бабушка взяла меня за руку и повела в кухню. Мама осталась в комнате. Она устала.

Прежде чем приступить к лечению, Саклетта Ивановна поцеловала меня в щёчку и произнесла:

– Моя золотая.

Мне было неудобно, потому что я не могла ответить на её чувства. Мы мало знакомы, чтобы любить друг друга и говорить ласковые слова. Бабушка не настаивала. Она хотела выразить радость встречи и выражала её. Я же не особенно радовалась. Я боялась. Собственно и причина приезда кроилась в жутком страхе, которому я обязана той злой собаке.

– Вера, иди сюда. Смотри, что вылилось, – громко проговорила Саклетта Ивановна.

Моя мать тут же вошла в кухню. Наверное, она караулила меня, а не отдыхала в спальне.

– И что там? Правда, испуг?

– Погляди. На собаку вроде похоже, а ещё маленький ребёнок здесь вылепился.

Я встала со стула и тоже посмотрела. Фигурки были забавными, учитывая их точную копию в действительности.

– Испуг сильный. Надо раза три вылить. Тогда поможет, – проговорила бабушка и разломала воск.

– Я не могу оставаться так долго. Работа, – хмурый взгляд матери заставил меня насторожиться.

– Так возвращайся на работу. А Саклетта со мной побудет несколько дней. Потом приедешь и заберёшь.

– А тебе нетрудно? Кормить же её надо.

– Я умею обращаться с детьми. Тебя же вырастила.

– Ладно. Саклетта, я приеду за тобой в субботу. Веди себя хорошо. Не надоедай бабушке.

Мама впервые употребила слово «бабушка» при бабушке. Прогресс. Я улыбнулась…

Ворона поскользнулась на фонаре, вспугнула свою чёрную подругу, сидевшую ниже, от чего та недовольно взъерошилась и прокричала на своём птичьем языке гневную фразу. Дождь нервировал не только птиц. Я медленно ходила перед окнами дома, словно опоздавший на поезд пассажир, которому теперь предстояло торчать в неуютной вокзальной обстановке несколько лишних часов. Город погружался в туман.

Я и не подозревала, что это может случиться. Слишком живой, слишком вечной мне казалась моя бабушка. Впрочем, я не привыкла произносить такое притяжательное местоимение к маминой маме. Мы находились на своеобразных планетах, и практически не имели возможности встретиться в реальности. Но теперь всё изменилось. Она умерла с мыслью обо мне. Она оставила подарок, который мне не нужен. Конечно, я не знала, что там спрятано, что ценного хранит её коробка. Просто я смирилась с судьбой, и полагала, что если у меня чего-то нет, то, значит, оно мне и не требуется. Короче. Я откровенно запуталась в собственных принципах.

Ночь пришла быстро. И я вынуждена была остаться с нею наедине. Улица завораживала ароматом горьких листьев, сияющих благодаря небесным каплям. Моей итак замёрзшей душе стало ещё холоднее. Пора возвращаться домой.

Завтра. Именно на завтра я назначила себе открытие бабушкиного наследства.

Чрезмерная взволнованность, которая не отпускала моё тело с того момента, как я узнала об уходе бабушки, заставила меня забыть мобильный телефон на столике возле магазинчика быстрого питания, мимо которого я трижды проходила, чтобы подавить тревогу. О том, что я ненадолго задержалась в данном месте, облокотившись на столик и по рассеянности положив на него телефон, погрузившись в мрачные размышления о смысле жизни, я вспомнила уже дома. «Его точно забрали», – подумала я. Красивый одинокий мобильник с сенсорным экраном и жёлтым корпусом не мог остаться незамеченным. И всё же в одиннадцать часов вечера я отправилась проверить свою интуицию.

Я впервые шла по ночному городу одна. Обычно после восьми вечера я никуда никогда не выходила. А тут вдруг рискнула.

Фонари горели и прекрасно освещали дорогу. Возле того самого столика, где я оставила телефон, кто-то курил. Я остановилась. Сжала кулаки в карманах чёрного плаща. Ни ветра, ни дождя. Ничего, что могло бы нарушить эту ночную тишину, которую я особенно ненавидела. Может быть, он меня не заметил? И я в состоянии повернуть назад и побежать?

– Вот ты и попалась! – услышала я. Мне ещё никогда не было так жарко в столь сырую осеннюю погоду.

– Что стоишь? Думаешь, я не узнал тебя? – визжал он.

Я пыталась угадать голос. Напрасно. Я не была знакома с этим человеком.

– Иди сюда. Я знаю, что ты именно ко мне пришла, – продолжал мужчина.

«Уж не перепутал ли он меня со своей постоянной проституткой?» – мелькнула мысль. И, несмотря на жуткий страх, я подошла к столику.

– Добрый вечер! – произнесла с улыбкой. Хотя и понимала, что он её не увидит в темноте.

– Что?

– Два часа назад я забыла на этом столике свой телефон и вернулась, чтобы его забрать, – объявила я и попыталась рассмотреть, лежит ли моё средство связи на месте. Но огромная фигура незнакомца не позволяла ничего разглядеть.

Он бросил недокуренную сигарету на асфальт и наступил на неё правой ногой. Я почувствовала, что перестала его бояться. Он был один. Я тоже одна.

– Правильно. Я не переношу запах дыма, – осмелилась одобрить его поступок.

– Что вам нужно? – спросил мужчина и посмотрел мне прямо в глаза.

Яркий свет только что зажжённого фонаря над магазинчиком замерцал на его лице. Большие карие глаза прятались под элегантными прозрачными очками. В чёрные, как турецкий кофе, волосы, разделённые на почти неуловимый пробор, хотелось запустить пальцы. На мгновение я забыла, что здесь делаю. К счастью или нет, на мгновение…

– Телефон. Я забы… – не успела договорить.

– Это он? – незнакомец резко повернулся к столику и спустя секунду протягивал мне жёлтый мобильник.

– Да.

– Забирайте.

– Спасибо! – я взяла телефон. «Надо срочно уходить», – какой-то причудливый страх тормошил моё сознание. И всё-таки я не могла уйти и не спросить.

– Почему вы несколько минут назад так уверенно обращались ко мне на «ты»?

– Уходите, – прозвучал ответ.

– Вы кого-то ждали?

– Исчезните!

– Но почему? Почему вы не хотите мне ответить? Вы же сами меня звали, – настойчиво бормотала я и медленно отходила назад.

– Если вы сейчас же не покинете эту территорию, будет плохо, – яростно проговорил мужчина.

Я понимала, что лучше мне и, правда, исчезнуть с его поля зрения. Похоже, что невменяемый тип, а может, чересчур вменяемый, способен на многое. Однако я испытывала невероятное внутреннее спокойствие, когда находилась рядом с ним. Я честно не желала уходить.

– Будет плохо? Кому? Вам или мне? – полюбопытствовала я.

– Такой нахалки я ещё не встречал, – он подошёл ко мне близко и обнял.

В ту же минуту где-то поблизости сработала автомобильная сигнализация. Незнакомец слегка оттолкнул меня. Вытащил ключи из кармана.

– Спокойной ночи, – прошептал он.

Я проследила, как он сел в машину белого цвета, и медленно двинулась в сторону своего дома.

В два часа следующего дня я получила письмо от своей матери. Настоящее, бумажное письмо. И это меня безумно удивило. Мать не любила писать. Иногда, правда, присылала какие-то забавные электронные сообщения, в которых постоянно итальянские слова смешивались с русскими. Я не понимала её, поэтому говорить о нашей дружбе не приходилось. На конверте я обнаружила дату прибытия письма в место вручения. Это был день смерти бабушки Саклетты. Как обычно, в почтовых отделениях «оперативно» обрабатывают посылки. Тем не менее, в знаки я старалась верить.

Я чуть ли не бежала в парк, чтобы в окружении теряющих свои листья деревьев открыть письмо. Только деревья могли меня поддержать. Сердце сражалось с самим собой. Я чувствовала себя отдельно от его ударов. Прежде я никогда так не реагировала на печатный текст. Но ведь прежде я и не получала его. К тому же от мамы, да ещё и в такое время.

Здравствуй, моя дочь!