Корректор Борис Федорович Демченко

Иллюстратор Fernando Cortes

© Оксана Демченко, 2018

© Fernando Cortes, иллюстрации, 2018

ISBN 978-5-4490-3508-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Карты – замечательное слово, имеющее много смыслов.

В этой истории первая книга – «Перевернутая карта палача» – позволила и автору, и читателю разложить карты всех видов и разобраться в этих самых видах.

А вот вторая книга дает время и место изучить подробнее все карты, такие разные и непохожие, чтобы выбрать сердцем – предназначение они, совет свыше или помощник, позволяющий сделать первый шаг на выбранном пути – за горизонт, в неизведанное, для которого еще не создано карт…

Автор от души благодарит тех, кто помогал собраться в путь написания этой книги и тех, кто захочет позже пройти свой путь прочтения.

Глава 1

В которой рассказывается о событиях осени 3210 года от начала нового времени в четвёртом царстве

Путь беса. С камнем на шее

Никому не удавалось застать багряного беса Рэкста врасплох! Никому и никогда, если говорить о времени, которое он помнил, как рэкст – раб иерархии бессмертных. Постепенно он притерпелся к несвободе и даже приучил людей звать себя Рэкстом. Над кем издевался, взяв за имя – кличку? Над людишками или же над собою? Ведь он давно отчаялся, осознав после порабощения, что личность и даже имя древнего свободного вервра рассыпались в прах…

Он привык горько усмехаться: в сказках чудеса бывают добрыми, в реальности же целительна лишь смерть, недоступная подневольному бесу. По инерции он надеялся хотя бы так освободиться, он искал врага превыше сил… И вот – о, насмешка случая! – нашёл заморыша, недоросля даже по меркам людишек. Глупца! Зная тёмные дела и мрачные замыслы беса, ненавидя его, враг Ул не сделал попытки убить. Более того, принял на себя бремя неволи Рэкста – хотя его никто не просил! Хуже, враг взялся самонадеянно учить древнего вервра – жизни! Судил его, приговорил и казнил.

С казнью раб обрёл и свободу, и расплату: обузу и слепоту.

А палач – мальчишка-атл, едва получивший взрослое имя Клог хэш Ул… он с трудом пережил свою победу! Безоружный Клог в момент казни стоял в трёх шагах от беса. Он сомневался, он был слаб и неопытен… Как же получилось, что рука Клога дотянулась, впечаталась в лицо! И Рэкст – ослеп… Боль взорвала рассудок, породила бурю в душе – ярость боя, восторг свободы, жажду рвать врага, позор поражения… Под таким напором плотина забвения дала трещину! Вервр перестал быть безымянной вещью королевы, обрёл свободу вдыхать запахи мира, впитывать его вибрации… Вервр осознал, что милостью еще одного слабого человека – синего ноба Монза, он может теперь по-настоящему взять личное имя. Подарок старика. Непрошенный и… бесценный!

Вервр Ан, свободный вервр – очнулся. Любопытство погасило крик, а вместе с ним ярость. Жестоко выдавленное из глазниц зрение умирало, напоследок обманывая мозг сотнями способов. Вервр пристально наблюдал процесс, чтобы не оказаться наедине со своей инертной, кошмарно неудобной и неуправляемой памятью.

Истинное древнее имя в первый миг не нащупалось, да и позже не пришло… Зато ненависть к врагу Клогу высветила в памяти яркий образ: из небытия улыбнулся старый друг. атл Тосэн, как живой… с терпким и острым запахом мыслей о бое, с теплотой на дне темных спокойных глаз, с мелкими морщинками у губ, накопленными бессчётными улыбками миру и людям, даже если они – враги.

С горячей болью вервр Ан сдирал шкуру с мёртвой своей памяти – и корчился, и узнал лукавый прищур, поворот головы, острый, неудобный взгляд в упор… лёгкое, по-птичьи худое тело, вроде бы – не годное бойцу.

Краткосрочная потеря сознания погасила разум Ана. Слепой и слабый, вервр пошатнулся, несколько раз глубоко вдохнул, стер с лица кровь, ощупал пустые глазницы. Криво улыбнулся: лишь ослепнув, он прозрел прошлое и смог понять, почему Клог хэш Ул при всякой встрече получал помилование от багряного беса Рэкста… Вид Клога причинял боль! Он был как соринка в глазу: мешал дурашливой манерой, прищуром, худобой – будто тело крылатого досталось человеку, и ветер готов его принять, подбросить ввысь, как родного…

Два дня назад пойманный в западню Ул так неудобно, так раздражающе смотрел в упор. Зрячий, он упрямо не видел в Рэксте свою предрешённую смерть! Не пытался сбежать, не излучал страха. Он пах… любопытством! Смутная мыслишка закопошилась тогда в сознании Рэкста, как придавленная муха. Бес зажмурился… но мысль оказалась ловчее мухи – и ускользнула. Любопытство побудило беса отсрочить смерть врага, терпеть его вопросы и сдерживать свой гнев, обычный в общении с людишками… да с кем угодно! Бес рассматривал Клога – всклокоченного, сомневающегося. «С чего бы?» – задумался Рэкст. Пришёл к выводу: так проявляется самоедство, основанное на отвращении к идее разумного устранения выродков. Пацан стрелял в подосланных к нему убийц, и собственная меткость довела его до полуобморочного раскаяния. Это показалось забавным… и снова продлило жизнь врага. Кто мог предположить, чем завершится игра в поддавки и для загонщика, и для дичи?

Казнь дала вервру слепоту и обязанность жить без власти и достатка. Казнь превратила Клога – в палача, причастного к иерархии бессмертных… Они поменялись местами? Или произошло нечто более глубокое и сложное? Вервр Ан не знал ответа. И все же он находил занятным такое стечение неслучайностей.

Вервр Ан начал путь искупления оттуда, где почти год назад багряный бес Рэкст совершил преступление: убил старуху и ребёнка по приказу иерархии…

В рабском служении палача самым мерзким было бремя уничтожения душ, не тронутых гниением. Впрочем, постепенно Рэкст стал именовать раннюю насильственную смерть достойных – привилегией. Мол, я даю им уйти, не мараясь в грязи взросления… Рэкст был раб и выделял жертвам то, что мог: быструю смерть без боли… Разве мало? И разве важно, когда оборвётся человечья жизнь, если и самая долгая для тебя, бессмертного, – лишь миг…

Прошлой весной багряный бес одним движением клинка вычеркнул из бытия девочку. Он ощутил, как ребёнок угас. Но, по воле Ула, неугомонного, как все атлы, порядок вещей сломался. Сейчас девочка – та самая, бывший Рэкст помнил и запах, и звучание души – снова жила, высохшая и страшная в своём противоестественном упрямстве: вернуться, вырасти, преодолеть…

Слепой вервр глубоко вздохнул.

– Осень…

Ан улыбнулся, ощущая мир сполна и сливаясь с ним, как может лишь свободный вервр: он знал тяжесть напитанной влагой земли, готовой укрыться снегом и баюкать нерождённую еще весеннюю зелень в корнях, орехах, семенах, побегах… По-звериному внятно Ан чуял дремоту жирующих по берлогам медведей, дрожь промокших зайцев, линяющих в зиму и слишком приметных теперь, до снега. Ан – слепой сам по себе – смотрел на бурый волглый лес взглядом нахохленного ворона, вместе с уткой рвал из ледяной воды малька. Он грыз осиновую кору, стачивая бобровые зубы…

Вервр – родня всему дикому миру, высший хищник. Ан вспоминал, как он любил прежде наблюдать окрестности с плоской скалы. Мир тогда принадлежал только ему. Не князю и не хозяину, а просто – сильнейшему.

Ан принюхался, раздраженно стряхнул с руки собственную кровь. Пустые глазницы саднило… Да, при своём огромном опыте он не смог уклониться от удара Клога хэш Ула. Более того, теперь он вспомнил: в прежней жизни приём «лапа тигра» сам же и показал другу. Атлу Тосэну вервр верил больше, чем себе. Друг мёртв. Но память о нем стала нерушимой защитой для врага: ослепший, разъярённый вервр не смог отомстить! Тыльная сторона ладони мазнула по щеке Клога, прошла мимо его горла… С хрустом пальцы впечатались в кору, вонзились на полную длину в дубовую древесину.

Клог, не вполне законный по мнению вервра наследник атла Тосэна, потерял сознание и без удара в горло. Он безвольно сполз в жухлую траву, раздавленный приступом раскаяния. Палач жалел ослеплённого! Даже его. Даже сейчас…

Вервр вслух поиздевался над слабаком, хотя слушателей не было. Затем поговорил с покойным Тосэном – и не важно, что тот не мог ответить. Наконец, вервр излил боль в рычании… Сжал зубы и стал терпеть, пока рассудок остыл до вменяемости. А пока Ан сполз по стволу дуба, обдирая куртку и спину, и расслабился.

Боль немного ослабла. Ан уже мог хладнокровно оценить ситуацию. Волею врага и взятой им карты палача, отныне и до совершеннолетия младенца, вервр Ан вынужден подчиняться своей казни. Значит, он будет жить без права пользоваться тем, что бесу Рэксту давали в мире людишек страх, власть, деньги… Хотя – пустое. Сила при нем. Опыт тоже.

Губы сложились в презрительную усмешку. Вервр потянулся, и носок его башмака упёрся в свёрнутую куртку.

– Обуза! – прошипел Ан, точно зная: волосы полыхнули багрянцем ярости.

Он почти забыл… В свёртке чужой куртки покоится младенец, девочка. Ей бы умереть по весне, но упрямая дышит, пусть и реже обычного человека раз в десять. Вот сердце шевельнулось, снова замерло… Проклятущий Клог взял на себя несвободу графа Рэкста. Взамен ввёл условие: ребёнка нельзя отдать на воспитание!

– Я припомню тебе это, дождись, – прошелестел вервр, пнул врага в бок и нехотя подтянул ближе свёрток с ребёнком.

Теперь он окончательно принял свою казнь: безвластие, обузу и слепоту. Может, это и неплохо – не видеть ни обузу, ни иных людишек? Вервр зевнул, на губах проявилась усмешка, знакомая всем в свите графа Рэкста. Откуда бы людишкам знать её смысл? Ультразвука они не слышат, приборов в этом убогом мирке нет… Отосланный в ночь писк вернулся, прорисовал в сознании ближний лес, пустой от врагов и угроз. Вервр оскалился ещё раз, уточняя тропу. Конечно, без привычного зрения первое время двигаться будет менее удобно. Но, рассуждал, Ан, потеря глаз не так опасна, как утрата слуха или чутья височных и наушных рецепторов – тепловых и иных.

Вервр взрыкнул, выдрал из дуба крупный клок волокон, ещё пахнущих летним соком. Сила при нем! Нехотя, помня об избранной Клогом казни, вервр нащупал куртку с ребёнком и сгрёб, чтобы тащить, как мешок. Касаться прохладного тельца было неприятно. Как и думать о том, что это существо придётся терпеть рядом целых семнадцать лет. Вервр нацелился шагать к опушке, но напоследок замер, принюхиваясь к сонму неосознанных переживаний, терзающих врага даже в обмороке.

– Клог хэш Ул, теперь у меня есть причина, чтобы покарать тебя. Я выращу девчонку, и тогда стану твоим палачом, законно. Я исполню свой план ликвидации людишек и бессмерти, убив тебя во вратах миров! – прошелестел вервр, заинтересованно улыбаясь. – Позже, чем хотел… Но разве для нас время имеет значение? Постарайся выжить. Ты отныне – мой. И ты не Тосэн, чтобы я снова прощал. Ненавижу понятие «наследник»… в тебе есть сходство с ним, и ты вдвойне виновен из-за своего преступного сходства.

Вервр отвернулся и заскользил по лесу, безошибочно уклоняясь от низких веток, перепрыгивая поваленные деревья и огибая овраги. В кармане нашёлся платок, и вервр стер кровь с лица, порычал ругательно – и ускорил бег.

Осень сошла с ума. Ветер рылся в лесу, как гончая в кроличьей норе. Листья то кружились, то хлестали в лицо и царапали кожу, то норовили со спины навалиться всем ворохом, подмять… Ветер мешал понимать лес, заставлял вервра острее сожалеть о временно утраченном зрении.

От опушки Ан побежал в полную силу, желая одолеть брод до начала дождя. Не успел: иглы льдинок ударили в лицо, когда он был на самом глубоком месте, по грудь в воде, и боролся с сильным течением. Вервр зарычал, в несколько прыжков миновал стремнину, метнулся к берегу – и разобрал хруст неблизкой молнии. Он был бес и он был рядом. Один во всем мире он проследил, как для упрямого врага приоткрылась щель в ткани мира. Как снова срослась плоть мироздания, надолго сделав Ула недоступным для мести… А заодно отрезанным от любой помощи, от всего знакомого и привычного.

Ветер дичал и дичал, выл зимней стаей, кусал тело, стынущее в мокрой насквозь одежде. Первый за осень ледяной дождь облеплял все, устранял различия теплоты и холода. Ветер ревел и ярился.

Ан упрямо брёл, все хуже понимая окружающий мир. Враг посоветовал идти в дом у дороги, на отшибе, вне села. Сперва вервр не собирался принимать словесную подачку мерзавца, возомнившего себя наследником Тосэна. Но слепота в гомоне ветра, но ледяная корка одежды, но беспомощность младенца, которого надо вырастить во что бы то ни стало…

Он едва смог заметить дом. Он добрел до низкой двери и привалился к ней, хрипло дыша и даже не взрыкивая – лишь поскуливая. Он давно тащил куртку, как куль, и не сомневался: всё кончено. Второй раз за ничтожную жизнь высохшая девочка пересекла реку смерти, и теперь – бесповоротно.

Когда дверь поддалась, вервр провалился в тёплую затхлость сеней, не помня себя. Он даже не удивился тому, что дверь открыли! Всю дорогу от леса и именно в это он не верил. Когда нет денег и власти приказать – кто разберёт твой крик отчаяния? Кто согласится отворить дверь, кто впустит в дом беды… и ничего, кроме них.

Вервр рухнул на колени – и позволил себе забыться.

– Вишь ты, какая беда, – слабо, с придыхом, посетовал старческий голосок. Тонкий, скрипучий, вроде бы женский.

– Ты мне зубы-то не заговаривай, – бойчее и громче возразил другой голос, более низкий и глуховатый. – Довольно дрова изводить. Их и так нет.

– Раз нет, то и жалеть нечего, – в голосе старухи прорезалось визгливое упрямство. И сразу погасло. – Пусть хоть одёжа просохнет. Ну, очухается он, и как ему, бестолковому, намекнуть, что козы у нас нет? Нету, подохла. А без молока дитя помрёт вот прямо скорёшенько. В чем душа-то держится, косточки вон, тоньше прутиков. Ужасть. – Старуха вздохнула и добавила иным тоном, деловито: – Проверь ещё, совсем кошеля нет? Хоть бы медяк разыскать, сбегать к Мобру с задатком и попросить в долг.

– О-о, ты бегать наново выучилась? – обозлился старик.

Вервр поморщился, попробовал шевельнуться и осознал, что лежит на подстилке, привалившись спиной к печному теплу. Оттого и разморило, прямо нет сил поднять голову. Не понять даже: ему до такой степени дурно или же наоборот, в нечувствительности содержится счастье…

– Очухался? – заметила старуха. – Эй, болезный, где ж тебя так отходили? Хотя оно конечно, вся округа стоном стонет. Вроде, и нобы в непокое. От баронов Могуро, сказывают, лихие люди подались во все стороны и баламутят, и пакостят. – Старуха помолчала и осторожно спросила: – Сынок, как звать-то тебя?

– Прежнее имя износилось, едва я ослеп, – покривился вервр и добавил: – По доброте одного старика я законно унаследую новое имя… Назову позже, если придётся.

Вервр сел, ощупал печь, вцепился в горячую кружку, едва она оказалась возле ладони. Он пил быстрыми крупными глотками, до дна. Напившись, ослабил намотанную в несколько слоёв повязку на лице, тронул пустые глазницы. Стер коросту крови с чувствительных к теплу рецепторов, внешне похожих на симметричные родинки у висков. Покривился, пискнул летучей мышью, собирая впечатления о помещении.

Убогое место, прав был враг Клог. Ещё вчера граф Рэкст и не подумал бы, что очнётся на земляном полу, в крохотной избе-четырехстенке, косо навалившейся на печь, как на костыль… Под потолком щели, холод осени так и сквозит.

Ребёнок? Вервр принюхался. Вон и девочка: на руках у старухи, укутана в побитый молью вязаный платок. Вздохнула… снова как мёртвая. Теплота кожи едва заметна.

– Тут такое дело, – дед начал готовить гостя к плохой новости.

– У кого поблизости есть коза? – вервр сократил бесполезную часть разговора.

– По уму ежели, спросить бы в «Ветре удачи», а разве ж они откроют тебе или нам? – Старик вздохнул. – Ну, опять же… всё лето у них с гостями беда, а ныне и вовсе: хуже засухи потоп, да-а… Я о чем? Не было гостей – убыток, а повалили гости – и того горше горюшко, вон каковы гости-то.

– Где этот «Ветер»? – нехотя уточнил вервр, слушая вой урагана за стенами.

Старуха махнула рукой, охнула. Ласково, жалостливо тронула щеку гостя. Вервр ответно оскалился в ухмылке. Получил в руки совсем ветхий шейный платок, почти не погрызенную молью валяную шапку, дождевую куртку из толстой грубой тканины. Вырядившись чучелом, Ан развеселился. Спросил о своём ноже – и старик безропотно вернул опасную вещь, до того припрятанную «от греха» в сенях.

– Темень там, глаз коли темень, – запричитала старуха и осеклась, слушая смех ослеплённого вервра.

Она продолжала всхлипывать и сетовать на глупый бабий язык, пока вервр миновал сени, добрел до двери, переступил порог и привалился к мокрой бревенчатой стене снаружи.

Непогода разошлась в полную силу. Палый лист, водяную взвесь и иглы льдинок крутило и месило так, что направление ветра не угадать. Вервр совсем размотал повязку, принюхался к запахам дома и дождя, приладился к току стариковских тревог и переживаний. Оттолкнулся от надёжной стены – и сделал первый шаг в трясину осени…

– Гнусный Клог, буду убивать медленно, – пообещал вервр. – Зачем ты бегом поволок меня в лес, на казнь? Ночью… Оставил без ужина. Там, на постоялом дворе изжарился кролик, сочный… Свежатинка, сам ловил.

Было бы удобно приписать врагу вину за отсутствие кошеля. Даже за то, что младенцы не едят крольчатину – а ведь поймать кролика куда проще, чем отыскать посреди ночи молочную козу. А после – вот ужас! – ещё и подоить… Но вервр полагал, что даже без фальшивых обвинений долг Ула со временем вырастет до неподъёмной тяжести…

Вервр брёл, принюхивался, пищал и вслушивался, собирал чужие настроения, приближаясь к их средоточию – к селу с густо налепленными вдоль хилых улочек избами и просторным постоялым двором, похожим на быка посреди овечьей гурьбы.