Совпадения судеб персонажей романа с судьбами известных людей случайны – это всего лишь игра моего воображения.

Не ищи рыбу на вершине дерева,

Не кипяти бамбук, когда ты возвращаешься домой.

Гэнро

* * *

В тот год, когда мне купили пуделя, в Бразилии был убит русский летчик-испытатель. Он погиб от выстрела в голову в гостинице Рио-де-Жанейро. Стреляли из мелкокалиберного пистолета, гильза не найдена. Летчик прибыл с командой своих коллег на выставку новых оборонных технологий. Кроме организаторов-устроителей было еще шесть летчиков и шесть самолетов. По одному летчику на каждый. Таким образом, один самолет осиротел. А пуделя назвали Улисс. Я знаю, почему произошло убийство, но это никого не интересует. Умереть – не встать! – как любит повторять моя матушка. Спорим, что сообщений о пропаже с еще не открывшейся выставки одного небольшого экспоната не будет. Пропал рентгеновский сканер, умеющий находить любой металл путем фазового анализа кристаллических структур. Ему отыскать свинец в куче металлолома – раз пять пикнуть, и все дела. Небольшое такое устройство, но денег за него должны были отвалить немало.

А в тот год, когда пудель Улисс придушил индийского петуха соседки, случился небольшой шпионский скандал в Германии. Из Гамбурга был срочно отозван представитель российского консульства. Этот самый представитель приобрел некую секретную документацию из архивов немецкого бундесвера. За десять тысяч евро служащий архива вынес ему одну бумажку.

Два события связаны друг с другом, и я расскажу как. А началось все в 1943 году. В оккупированном Крыму немцы выпускали газету на русском и немецком языках.

Возьмем парочку этих газет 1944 года, подложим к ним один-единственный листок бумаги за десять тысяч евро из Гамбурга, украденный в 200… году, положим сверху датчик на радиоактивность, который работает под водой, еще нужно добавить водолазный костюм с полным подводным снаряжением и сварочный аппарат. Эту композицию для поиска сокровищ можно слегка поднатюрмортить трупом, чучелом собаки и фартуком с рюшечками.

А как же рентгеновский сканер, мгновенно определяющий любой металл по кристаллической структуре? – спросите вы.

Да он нам на фиг не нужен.

«Люди – это обитатели так называемых четырех материков и тому подобного». Хорошо сказано, да? Мне больше всего нравится – «и тому подобного». Я уж точно обитатель «тому подобного»^[1]. Я обитаю в брошенном подъемном кране. По крайней мере, этим летом. Когда просыпаешься на высоте сорока пяти метров, и чтобы посмотреть на часы, берешь подзорную трубу… Эти часы находятся на фасаде какого-то государственного учреждения, там, далеко внизу, на одном из материков, они попеременно показывают то время, то температуру воздуха. Я могу разглядеть светящиеся цифры только до полудня. Потом солнце светит прямо в эту долбаную электронную панель, и так до сумерек, но если день пасмурный – все в порядке.

Ветер – вот в чем проблема. Никогда в жизни не ощущал такого ветра. Он раскачивает кабину и воет на все голоса. Мой друг вчера мне сказал, что внизу ветра нет. Я не поверил. Мы спустились, и оказалось, что в кране я здорово подсел на одиночество. Толпы разнополых обитателей так называемых четырех материков пугали меня до тошноты. В какие-то моменты даже казалось, что они просачиваются сквозь меня запахами и за время просачивания наполняют мое испуганное тело биением чужого ритма – оказывается, у всех кровь пульсирует по-разному.

Мой друг. Я зову его Кортик. А в школе все звали его Икарусом, потому что он Кортнев, а по имени – Икар. Ничего себе имечко, да? Вроде это бабушка придумала его так назвать. У него вся семейка пришибленная, не иначе – надо же было согласиться на такое имя. Хорошо, что Кортик со своей родней редко видится. Можно сказать, не видится вообще. Когда он родился и его первый раз принесли покормить, у матери слезы полились из глаз, и лились беспрерывно, пока Кортик сосал молоко. В следующее кормление повторилось то же самое. Матери, ясное дело, дали успокоительное, только она вдруг стала просить обследования, уверяя, что дело тут нечисто. Потом посмотреть на младенца разрешили отцу. И как только тот взял на руки маленького наследника, у папаши начался нескончаемый чих минут на двадцать. Кортик рассказывал, что в родильное отделение к выписке пригласили почти всю родню – двух сестер матери, старшего брата отца с семилетним сыном и дедушку. И что вы думаете? Все, кто приблизился к новорожденному, стали чихать, вытирать слезы, а племянник даже покрылся подозрительной сыпью и для профилактики провел некоторое время в инфекционной больнице.

Знаете, что я первым делом спросил, когда Кортик рассказал мне эту историю? Где была бабушка, которая придумала назвать нормального пацана Икаром? Почему не пришла? А бабушка была в это время в Африке, но об этом – позже.

Аллергия – вот в чем была фишка. Все, кто имел даже самое отдаленное родственное отношение к Кортику, в младенчестве не могли его и на дух, что называется, переносить. Конечно, отец с матерью долго не сдавались – года три. За это время сначала одна няня, потом – другая, потом – домработница таскали на руках и всячески баловали и тискали весьма упитанного ангелочка с золотыми кудряшками – им-то аллергия была нипочем. Потом приехала из Африки бабушка, которая придумала внуку имя, но, узнав о странных особенностях его организма, видеться с Икаром не захотела. Она перед каждым вылетом в Африку делала уйму прививок, очень беспокоясь за состояние пяти из шести своих основных сознаний, которые даются глазами, ушами, носом, языком и кожей. То есть всем, чему могла нанести хоть какой-то вред аллергия, вызываемая у родни Икаром Кортневым, трех лет от роду. Я сказал – из шести? Ах да. Шестое сознание дается, как говорил далай-лама XIV, умом. Вот за свой ум бабушка Икара была спокойна, поэтому в основном общалась с внуком по телефону. «Пуси-муси, как там поживает мой маленький Икарчик? Что ты сказал? Пук-пук? Тебе показали мою фотографию? Это я, твоя бабулечка», – и в таком духе.

В доказательство своих необычайных способностей воздействовать подобным образом на генетических родственников, Кортик как-то показал мне фотографию. На ней, тесно скучившись вокруг единственного стула, полдюжины взрослых обитателей «четырех материков и тому подобного», сморщив лица или прищурившись, чтобы уменьшить щипание в носу и резь в глазах, изо всех сил стараются не пропустить вожделенную «птичку» фотографа. А в центре сидит на стуле залитая слезами улыбающаяся женщина и держит на коленях непогрешимо прекрасного рекламного пожирателя быстрорастворимых завтраков, йогуртов и другого детского питания.

Короче, это была история Крошки Цахеса – наоборот. Я много раз пытался всучить эту сказку Кортику для подробного изучения, но он закисал на пятой странице, пришлось в конце концов объяснить своими словами, в чем там дело. Цахес был уродом, а мой друг детства – красавчиком, которого все обожали до слюноотделения (кроме ближайших родственников, разумеется). Но когда обожатели узнавали, что семья этого лапочки физиологически не может находиться с ним рядом, их восхищение затухало до состояния чуть тлеющего костра раздумий на тему «это знак, что красота должна настораживать», и… так оно и получалось!

У большинства людей память начинает функционировать с пяти лет, то есть появляются воспоминания, которые потом регулярно напоминают о себе мозгу. А я помню до мельчайших деталей день, когда мне исполнилось четыре года. Это был настоящий шок – дверь открылась, моя матушка ввела в комнату Кортика и сказала, что это существо будет жить с нами. Ничего себе подарочек на день рождения маленькому горбуну, который до этого дня видел сверстников только в санаториях для инвалидов и из окна квартиры! Почему она это сделала? Я уверен, что, если вы подумаете минуты три, перебирая разные варианты, вы остановитесь на самом простом объяснении. Я-то сам потом все время ловил себя на подозрении, что ей просто необходимо было хоть иногда тешить свой материнский взгляд на совершенном детском теле. Чтобы не свихнуться. Три минуты прошло? Все просто – она была домработницей у Кортневых. Выбирая между двадцатилетней студенткой педагогического колледжа (няней Икара) и сорокалетней мамой инвалида детства с дипломом сиделки-медсестры, родители Кортика, естественно, предпочли мою матушку и предложили ей хорошо оплачиваемую работу на дому.

С тех пор место, в котором мы живем, матушка называет «Надом», с ударением на «о». Надом – это благоустроенная зимняя дача в дорогом и хорошо охраняемом месте недалеко от Москвы. Два этажа, кухня метров восемьдесят, бильярд в подвале и три санузла, совмещенных с гидромассажными ваннами. Матушка не просто прослезилась, а ударилась в рыдания минут на десять, когда увидела последствия «небольшого ремонта, необходимого для переселения». Пандусы. Пандусы для въезда инвалидных колясок – это сразило ее наповал. Даже больше, чем два гимнастических кольца над унитазом. Даже больше, чем электрический подъемник от подвала до чердака – это была металлическая открытая кабинка. Когда в нее въезжаешь, играет шарманка, как в музыкальных шкатулках – «…Ах, мой милый Августин!..» Таким образом весь дом знает, куда инвалид отправился.

Кстати, как вы думаете: что сделал упитанный трехлетний красавчик после того, как вошел ко мне в комнату? Пока я, зависнув в невесомости шока, соображал, что это такое передо мной – бог, полубог, голодный дух, животное или мученик адов, он, возбужденно засопев, подошел близко-близко и выволок меня из инвалидного кресла. Естественно, его заинтересовала коляска. Дядя Моня с большим трудом переправил мне это средство передвижения из Англии – у нас в стране детские коляски были тогда большой редкостью. Обнаружив, что я осел мешком на пол и не собираюсь отстаивать свое средство передвижения, Кортик оттащил меня к стене, сел в коляску и попытался передвигаться.

Будда Шакьямуни определил шесть типов живых существ, которые движутся в круговороте бытия. Кроме вышеперечисленных, у него есть «люди», но мне и в голову не пришло, что появившееся существо могло быть человеком. Богом и полубогом я его тоже недолго считал. Завалясь у стены и наблюдая потуги этого мальчика справиться с коляской, я выбирал между голодным духом и животным (мучеников адов я тогда уже представлял себе вполне конкретно).

Забыл сказать, что к Надому прилагались повар и приходящая уборщица с такими странными именами, что уже и не вспомнить – это были муж и жена, корейцы, но моя меркантильная матушка тут же настояла, чтобы эти должности отдали ей. С соответствующей оплатой.

Я читаю все подряд с трех лет. К пяти годам начался период потребления информации, который моя матушка условно определила, как «рекламно-вспомогательный». Я стал читать рекламу. Не всю, а только ту, на которой была изображена физиономия Кортика (упаковки с фруктовыми смесями, сухим питанием) или он в полный рост – «Только в наших памперсах ваш малыш сможет всесторонне познавать жизнь!» Я добивал взрослых вопросами: почему меня только половина? И в свои четыре года получил от дяди Мони книгу, которая изменила мое отношение к ущербному телу: оказывается я – полубог! И я был им долго. Года два. Постепенно потом опуская осознание себя до мученика адов.

Итак, наша жизнь резко переменилась. Во всех комнатах Надома (кроме спальни матушки и одного туалета, того самого, где над унитазом болтались гимнастические кольца) были установлены небольшие приборчики по углам потолка. К шести годам я узнал, что это видеокамеры. Они передавали любящим родителям Кортика его жизнь во всех подробностях. Например, звоня Кортику вечером, чтобы пожелать ему спокойной ночи, родители могли включить у себя ближний план, чтобы чмокнуть на экране сына в щечку. Современная техника позволяла им разглядеть лицо своего сыночка в мельчайших подробностях. Как и наволочку в цветочек, и коллекцию его козюль из носа, которыми Кортик облепил стену у кровати. По этому поводу моя мать даже водила его к психиатру, строго отобранному родителями Кортика.

Лично мне к шести годам были подарены: набор стамесок для резьбы по дереву, акварельные краски и бумага для них, вязальный крючок и спицы, и самое дорогое – набор инструментов слесаря-электрика. Я оценил умственный уровень родителей Кортика и их душевные потуги занять меня полезным делом и тут же попросил телеграммой браунинг № 1347. «Спасибо за подарки, но не могли бы вы взамен всей этой ерунды раздобыть для меня одну редкую вещицу…»

Представляю их физиономии!!

Хотя кое-что из подаренного потом пригодилось.

После моей телеграммы родителями Кортика для меня был приобретен компьютер, достаточно мощный, чтобы спустя два месяца после его установки, используя набор слесаря-электрика, я замкнул на свой монитор все видеокамеры в доме. Для этого мне понадобилась физическая помощь Кортика. Кроме прочего, он быстро сообразил, как правильно подавать дрель вверх одной рукой, и выучил названия инструментов и тоже протягивал их мне по первому требованию. После чего мы с Кортиком подружились навек.

Окончательно наша дружба окрепла после того, как отец и мать Икара вдруг обнаружили на одном из экранов наблюдения в своей московской квартире, что у их сыночка выросли небольшие рожки, к тому же он стал передвигаться по стенам и потолку комнат, пользуясь присосками на пальцах рук и ног. Голый. Образ придумал Кортик, а обработал адобами я. Начали мы с маленькой хохмы – весьма реально поместили в комнату Кортика огромный виртуальный унитаз. Почему-то реакции родителей не последовало. Тогда несколько вечеров подряд я помещал виртуального Икара спать на этом унитазе. И опять – ничего. То ли родители Икара устали ежеминутно пялиться в экраны, наблюдая жизнь сына, то ли решили, что это такая игрушка или модерновый предмет интерьера.

После того как Икар решил существовать на экранах родителей в образе варвара Монго, отец Кортика, оценив влияние инвалида на его сына как вполне допустимое и даже развивающее, подключил мою машину к Интернету. Вовремя, кстати, потому что Кортику уже выбрали школу и наняли шофера с машиной для доставки туда и обратно. И я остался не у дел, поскольку матушка, естественно, отказалась от предложенного мне родителями Кортика приходящего учителя начальных классов. Ей бы пришлось тогда каждый раз снимать любимый халат и рваные тапочки и надевать что-то приличное.

К этому времени мне стало совершенно ясно, что Кортик – голодный дух. Будда Шакьямуни определяет это понятие как «разновидность существ, мучимых голодом и жаждой». Кортик всегда был голоден. И не только в отношении к еде. С той же жадностью, с какой он поедал мясо с овощами и маринованными улитками, он пожирал глазами окружающий мир, иногда впадая от созерцания в экстаз, похожий на затяжной умственный ступор, в котором его родители и психолог в школе тут же определили начальную стадию слабоумия. Он не отличался особым рвением в учебе, и жажда познания нового возникала внезапно только от созерцания или ощупывания чего-то непонятного.

Я терпеть не могу мясо с большим количеством тушеного лука, с желтой шафрановой подливой, в которой плавают куски баклажанов, моркови и скользкие тельца заморских улиток. От одних воспоминаний тянет блева-а-а…

О чем это я?.. Ах да, о голоде моего друга. В девять лет у него были глисты. Он сам обнаружил их в унитазе на своих экскрементах. Я предполагал, что он разглядывает много чего, на что у меня не хватает ни сил, ни желания смотреть, но глисты!.. Так вот, обнаружив паразитов, он задался целью изучить досконально, что это такое, и как в его теле может существовать нечто подобное. Прочитав все, что можно, об аскаридах, он перешел к солитерам, подкожным червям и закончил червеобразными личинками сибирского комара, которые живут у человека в глазу. Свое восхищение этим странным миром делил он, естественно, со мной, и обычно – на ночь. Потому что днем после школы у Кортика по расписанию сначала были: бальный класс – бассейн – уроки музыки. С четвертого класса бальные танцы заменились теннисом, бассейн остался, а уроки музыки тайком от родителей Кортик стал проводить вместе с шофером в тире, иногда с наушниками на голове. Он просто смотрел, как стреляют. Оружие ему еще не давали, потому что детских пистолетов не было.

И как раз после тира, когда оглохший Кортик, как обычно, еще часа два разговаривал слишком громко даже для моей матушки (а уж она была мастер поорать), я выслушал подробное описание длинного нитеподобного червяка, который живет в глазу человека. И пошарив по просьбе Кортика по Сети, нашел изображение треклятого комара, после укуса которого в глазу образуется эта мерзость, и еще несколько минут мы созерцали этот ужас – тонкую дергающуюся черную ниточку в белке увеличенного в несколько раз глаза. Я – затаив в страхе дыхание от вида возможного существования мученика адов в другой жизни. Он – шумно сопя от восторга.

К этому моменту нашего совместного существования я навсегда определил для себя одну истину: Кортик был идеально обучаем и подчинялся любым идеям именно в период своего увлечения чем-то. Воспользовавшись его увлечением червями, живущими в людях, я целенаправленно подвел Кортика к обсуждению еврейского вопроса. Удивлены? Да запросто. В один из вечеров я показал ему на экране, как выглядят личинки и взрослые особи свиного цепня. Кортик с интересом узнал, что именно личинки этого рода глистов могут попасть с кровью в мозг человека и сильно влиять на состояние здоровья, вызывая припадки, подобные эпилептическим, потерю памяти и много еще чего удручающего. Я рассказал историю, как в Иллинойской еврейской общине к врачу с такими проявлениями организма обратилось с дюжину представителей племени, у которого свинина абсолютно не присутствует в пище. Тем не менее именно свиной цепень поселился в мозгу этих достойных сынов израилевых. После обследования врачом мест проживания заболевших евреев источник заражения был определен.

И предложил Кортику угадать, что это за источник.

Сначала он добивал меня предположениями о поедании членами общины, тайком от близких, плохо прожаренной свиной грудинки. Я категорично и даже насмешливо отверг это. Потом в ходе нашей беседы Кортик узнал, что мы с матушкой евреи, и эта новость вызвала у него непреодолимое желание немедленно узнать, почему евреи не едят свинину, и кто они вообще такие.

Вероятно, больше всего его задела насмешка. За месяц Кортик завалил нас с матушкой невероятными подробностями из жизни рабов, которые под предводительством Моисея удрали от египтян и долго потом бродили по Синайской пустыне.

Здесь нужно уточнить, что моя матушка не приветствовала развитие подобного интереса у мальчика славянской внешности, да еще на почве изучения глистов. Свои опасения она определила конкретно: