И спит богач, и в сне тревожном

Богатство грезится ему.

И спит бедняк, и шлёт укоры,

Во сне, уделу своему.

И спит обласканный успехом.

И обделённый – видит сон.

И грезит тот, кто оскорбляет.

И грезит тот, кто оскорблён.

И каждый видит сон о жизни

И о своём текущем дне,

Хотя никто не понимает,

Что существует он во сне.

П. Кальдерон де ла Барка

«Жизнь есть сон»,

перевод К. Д. Бальмонта

Моим учителям

Алине Серафимовне Волковой и

Наталии Михайловне Фирсовой

Всем моим ученикам

Cover designer Nina Rusanova

Beta reader Yakov Rykov

© Нина Русанова, 2021

ISBN 978-5-0053-5254-5 (т. 1)

ISBN 978-5-0053-5255-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Рассказы

Летят утки

Мил уехал за Воронеж,

Теперь его не воротишь.

Русская народная песня «Летят утки»

Разговор не клеился.

Не то чтобы совсем не о чем было говорить, нет. Но не делиться же – этим… Тем более с Татьяной.

Поэтому внешне Пётр Петрович сохранял спокойствие, хотя внутри него шла борьба. И даже настоящая война.

Отголоски этой войны, далёкие и никому, кроме самого Петра Петровича, не слышные, испортили ему весь день.

А так хорошо всё начиналось! Ясное солнышко – в конце октября! – ласковое! – по-летнему тёплое, но уже не жаркое, светло улыбалось в бледно… нет – в нежно-голубом небе, окрашивая законный Петра Петровича отгул в пастельные тона осеннего средиземноморского утра.

Ей богу, не верится, что могут быть в такое время года (а ведь уже почти ноябрь!) такие дни! И хоть Пётр Петрович жил здесь уже давно и, конечно, было ему понятно, что В – это вам не Питер… но всё равно – даже и по мнению местных жителей – нынешнее лето – не осень, а именно лето, потому что всё ещё длилось! – длилось и длилось оно… – выдалось необычайно долгим и невероятно тёплым. Даже для этих широт…

Нежданные выходные решили провести вместе. Татьяна подгадала свои уроки так, что какие-то из них перенесла, а какие-то и вовсе отменила – чтобы они с Петром Петровичем могли вместе насладиться хорошей погодой. Бог её знает, сколько ещё она простоит: может, до Нового года, а может, зарядят, как прошлой осенью, дожди… и тогда – прощай, пляж, прощай, море!..

Решили выспаться, каждый у себя, а после встретиться «на нейтральной территории» – в городе, выпить где-нибудь кофе с круасаном или плюшкой – принять второй, поздний, испанский завтрак… оба они любили эту традицию. И чтобы перед кофе обязательно подали свежевыжатый апельсиновый сок… А после прогуляться и пообедать в каком-нибудь ресторане.

И встретились, и позавтракали, и прогулялись.

Но потом что-то пошло не так.

Случилось это во время обеда. Пётр Петрович внезапно ощутил какую-то странную тоску: вот сидят они с ней, и… и непонятно, что ему делать дальше.

Еда не доставила Петру Петровичу никакого удовольствия: ни прохладное лёгкое белое вино (его любимое), ни суп-крем из спаржи, ни приготовленная на гриле белая рыба с соусом из шампиньонов и веточкой розмарина, ни десерт. Собственно, от десерта он и вовсе отказался. И кофе тоже решил не пить, попросил мятный чай – ни к чему ему лишний раз будоражить свой организм.

За трапезой, а вернее, ещё до неё, Петру Петровичу вдруг неожиданно захотелось побыть одному. Он даже выходил пару раз в туалет: в самом начале (помыть руки) и во время первой перемены блюд… Но не будешь же вечно сидеть там.

Затем – один раз – вышел на улицу – будто бы покурить. Татьяна метнула на него беспокойный взгляд. Не удержалась. Она знала, что курить Пётр Петрович недавно бросил, но знала так же и то, что иногда он не выдерживает, срывается и выкуривает одну-две сигареты – не больше.

Когда Пётр Петрович вернулся, стала незаметно принюхиваться… – конечно же, он не курил!.. – и ещё более внимательно и подозрительно, но тоже – так, чтобы он этого не заметил, приглядываться… – и, конечно же, она поняла это – то, что не курил, но, естественно, как и всегда, ничего ему не сказала.

А Пётр Петрович потом и ещё выходил. На этот раз позвонить. Тут уж он не обманывал: в самом деле звонил. Правда, звонок этот был не срочный да и не очень-то ему нужный, если честно.

Вернувшись, он выпил из тонкой белой чашечки мяты, изрядно уже остывшей, с тоской наблюдая за Татьяной, доедавшей миниатюрной ложечкой с витой перекрученной ручкой любимую его панна-котту… и допивавшей кофе. «Могла бы и она себе чаю заказать…» – Пётр Петрович не выносил, когда от собеседника пахнет кофе. Сам по себе запах кофе он любил: и в зёрнах, и поджаренного свежесмолотого, и свежесваренного, а вот запах этого напитка из чужого рта, простите, нет. Просто, что называется, не переваривал. По непонятной причине он его раздражал. Учуять чужой кофейный дух для Петра Петровича было почти также отвратительно, как, например, внезапно ощутить, что кто-то ел чеснок, а сам он – нет. Уж если есть, то обоим… Так и кофе – его имеет смысл только вместе пить.

Как, впрочем, и всё остальное… имеет смысл только тогда, когда это взаимно. Ну или, по крайней мере, за компанию.

А они с Татьяной, как ни крути, всё-таки классические одиночки. Причём одиночки разные: с разными вкусами, взглядами, опытом прожитых лет и планами на будущее.

Пётр Петрович, уже испытавший на себе «прелести» семейной жизни – не по любви, но по случайному и прямо-таки несчастному стечению обстоятельств, а вследствие этого и по принуждению, – прожив в узах Гименея всего несколько месяцев, счастливо от них отделался, ибо, как оказалось, опутали они его не очень прочно. И слава богу…

Расстались мирно. Пётр Петрович повёл себя, как дипломат и как истинный джентльмен: назначив новорожденной дочери, бывшей жене и свекрови неплохое месячное содержание, благо зарабатывал он уже и тогда прилично, неудавшийся супруг с лёгким сердцем оставил семейное гнездо. А затем и город, и даже свою страну. Так уж совпало, так вышло. И хоть тяжело было Петру Петровичу покидать насиженное место, он верил, что так оно, пожалуй, даже лучше. Определённо, лучше. Уехал и возвращаться не собирался. Вначале, конечно, тосковал, наведывался, а теперь – не то что не ездил, а и вспоминал-то о своей родине редко. И ни за что на свете – ни там, ни здесь, на новом месте, – не хотел он этот свой опыт, несчастный семейный, повторить. Более того – боялся. В счастие семейной жизни он не верил. Но иметь подругу… – почему бы и нет?

Татьяна, напротив – хотела создать семью, завести детей. Не то чтобы мечтала… Она давала себе отчёт в том, что это её обременит: заботы о детях и муже, в особенности о таком, как Пётр Петрович, скуют по рукам и ногам, но куда более страшило её одиночество. Да не какое-нибудь, а самое что ни на есть настоящее – «без семьи»:¹ без мужа, без детей, без родных и по-настоящему близких (потому как знакомые-то у неё здесь, конечно, есть…), без собственного жилья (хотя многие сейчас снимают… есть, правда, и те, кто выплачивает ипотеку, но и это не вариант…), словом, была она здесь одна – одна как перст – в чужом, хоть и космополитичном, городе, в чужой, хоть и гостеприимной, стране.

Собственной семьи у неё никогда раньше не было, но обжечься на отношениях и она успела. Конечно, сама виновата, нельзя быть такой наивной. И такой открытой, и такой горячей – ибо и свою несостоявшуюся половину тоже успела она обжечь.

Прошлых своих жизней они с Петром Петровичем никогда не обсуждали. Даже не говорили об этом вслух. То есть, конечно, в самом начале были какие-то с её стороны вопросы и с его стороны ответы на них… Но очень быстро Татьяна поняла, что дальше расспрашивать не стоит, ибо никакой радости это узнавание никому из них не принесёт, а вот ясность в их отношения внести может. Причём ясность совершенно ненужную. Во всяком случае, ей.

Натура по природе чувствительная, Татьяна всегда каким-то образом догадывалась… чувствовала?.. знала?.. о настроении Петра Петровича в каждый отдельно взятый момент. А по прошествии некоторого времени составила себе чёткое представление и о его настроениях в целом. Благо вычислить их не составляло большого труда. Естественно, знание это не делало её счастливой. Более того, оно не оставляло ей никаких – даже маломальских – надежд на счастливое семейное будущее. Но всё-таки, вопреки всякой логике, по какой-то совершенно уж непонятной причине, она на что-то надеялась.

И ничего, считала Татьяна, что оба они уже потерпели в своей жизни определённые неудачи, и ничего, что оба уже были немолоды: Петру Петровичу было «сильно за сорок», ближе уже к пятидесяти, а Татьяне – не сильно – «с хвостиком». Время у них ещё есть, правда, немного, совсем чуть-чуть, но есть – так она считала. «В Испании многие в сорок лет только первого ребёнка заводят, – успокаивала и ободряла она себя. – И в этом есть определённая логика и определённые преимущества: сорок лет – возраст зрелости».

Конечно, Пётр Петрович мог выбрать себе и помоложе кого-нибудь… Но уж больно много с молодыми хлопот. И уж больно затратное это дело – иметь молодую подругу, тем паче супругу. А Татьяна, наученная горьким опытом, непритязательна. Да к тому же ещё и недурна собой, миловидна. И не только по-женски, но и по-человечески мила… или, как испанцы говорят, симпатична – то есть вызывает симпатию, приязнь – ибо умна, тактична, скромна, молчалива. Да и хозяйка хорошая. Сейчас ему с ней комфортно. А потом видно будет.

Ни на что особенно не претендуя, но втайне всё же на что-то надеясь, желая каждый чего-то своего, отличного от того, а порой и вовсе противоположного тому, что желает другой, причём желания эти свои никак толком не озвучивая и не выказывая, каждый из них думал, что уж на этот-то раз «как-то всё же удастся» – удастся! – не то что переломить другого, но во всяком случае не дать сломать себя. «Попытка не пытка», «стерпится – слюбится», «кривая выведет», «как-нибудь утрясётся», «главное – не усложнять», «оставаться собой», «не дать себя подмять», «перемелется – мука будет» – и далее в таком духе. И всё вразнобой.