Цитаты из книги «Капитан Михалис»

Следовательно, высший смысл человеческого существования, по Казандзакису, не в том, чтобы стать свободным (абсолютная свобода недостижима), а в том, чтобы стремиться к недостижимому, бороться за него и таким образом обрести спасение.

Хаос, безмолвие, небытие с одной и с другой стороны «промежутка жизни» есть, по Казандзакису, абсолютная свобода, абсолютный дух. Возвращение человека после смерти в область небытия (и, следовательно, абсолютной свободы) есть вознаграждение за жизнь, за то, что в промежутке между двумя пустотами человеческая жизнь наполнена смыслом. Хотя борьба отдельного индивидуума в большинстве случаев бессмысленна для него самого, зато она имеет некий высший смысл, ибо является формой существования вселенной.

На могиле – крест, а по периметру, на камнях, знаменитые слова писателя: «Я ни во что не верю и ничего не боюсь. Я свободен». И, как символ этого свободолюбия, одержимости, критского бунтарства, на могиле растут колючий кустарник и дикая горная трава.

И тем не менее в романах в полную силу раскрывается его профессионализм. При кажущейся традиционности композиции, манера Казандзакиса-романиста не вписывается ни в одно из известных литературных направлений. Его роман, как правило, построен на автобиографическом материале, к тому же является как бы литературной иллюстрацией напряженного философского поиска автора, художественной ипостасью его философских идей. Писатель, по убеждению Казандзакиса, должен служить не «временной пользе», а «вечным началам» и «провозглашать вечные идеи в чувственных образах искусства». Вместе с тем именно в романах писатель достигает такого глубокого и убедительного отражения действительности, такой реалистической типизации, что известная композиционная жесткость, некоторый схематизм характеров, обусловленный прокрустовым ложем философского подтекста, при чтении остаются незаметны, благодаря отточенности стиля, богатству повествовательных интонаций, выразительности и сочности языка.

– Нас мало, – заключил он. – Но это даже к лучшему. Здесь собрались самые отважные, те, для кого сердце важней рассудка! Может, и нет пользы в том, что мы погибнем, но не все на свете совершается ради выгоды. Вот такие отчаянные и делают Крит бессмертным!..

– Михалис виноват в гибели монастыря Господа нашего Иисуса Христа, – сказал Козмасу митрополит. – Вот и хочет искупить вину кровью… Мне кажется – прости, Боже, такие слова – что в твоего дядю вселился бес и к борьбе за свободу Крита это уже не имеет никакого отношения.

Да-а, много мук терпел наш Христос. И хулу, и побои, и терновый венец! Мало того, его распяли, как и наш Крит! Но клянусь вам, ребята: в один прекрасный день Крит воскреснет подобно Христу. Нам, взрослым, может, и не доведется дожить до этого времени, но вы, юные, непременно его увидите…

Он уже раскаивался в своем поступке. И зачем только мы слушались митрополита, думалось ему, зачем покорились Греции? Вот капитан Михалис, дикий Вепрь, единственный среди нас оказался умным. Разве не лучше было погибнуть в горах? Кому она нужна, такая жизнь?..

Клянусь Аллахом, христиане и турки жили бы в мире и согласии, как братья, будь моя воля. Греки бы работали, а турки вкушали плоды их трудов, и никто бы в обиде не остался.

Их владения – греческие и турецкие кварталы – тесно соприкасались друг с другом: крест соседствовал с полумесяцем. Временами здесь царили мир и согласие, а то вдруг, одержимые слепой яростью – «критским безумием», – православные и мусульмане вступали в жестокую схватку, норовя перерезать друг другу горло.