Конечно, сельское поселение в тесном тандеме сотрудничает с учреждениями, расположенными на территории Но надо и ещё находить общий язык, поддерживать друг друга. Надо указать, что сельское поселение на протяжении множества лет и даже столетий остаются важным и незаменимым элементом государства. И на протяжении практически всей истории человечества играют важную роль в развитии каждого государства.

Также не видно работы депутатов. Следует признать, денежное содержания народных избранников за последние пару десятков лет существенно возросло. Можно с уверенностью сказать, что слуги народа стали обходиться народу как хозяева. При социализме, например, депутаты районного, городского, областного и прочих советов работали исключительно на общественных началах. Ни на каком уровне зарплату за представительство трудящихся им не платили. Сегодня власть с успехом покупает как чиновников, так и депутатов. Вряд ли многие знают, что размер зарплаты у них прямо пропорционален.

Увеличивается зарплата чиновников-автоматически возрастает и жалованье «слуг народа». Поэтому депутаты и голосуют за многократное повышение квартальных премий и прочих материальных поощрений чиновничьего, а заодно и своего собственного «изнурительного» труда. К слову, зарплата депутатов в Госдуме три года назад в среднем составляла 250 тысяч. И совсем недавно было предложено довести их зарплату до трёх миллионов. Вот где она, нищета полнейшая. В принципе, нашей демократической «власти» никакие политические партии как таковые не нужны. Сегодня у нас есть опора покруче-вышколенный аппарат чиновников, получающий весьма приличное жалованье. Ведь от чиновников давно уже не требуется конкретных результатов работы. Главный критерий от их профпригодности – преданность начальству которое подчас они путают с Родиной.

       Судите сами, в эпоху так называемых демократических реформ количество чиновников увеличилось в два раза. При этом уровень их заработной платы непрерывно растёт, а коэффициент полезного действия падает. Нельзя же в самом деле симуляцию бурной деятельности, растиражированную во всех средствах массовых информации, считать эффективной работой. Эти бесконечные сюжеты о славных чиновничьих делах, как и их физиономии, у большинства простых людей давно уже вызывают изжогу.

Когда – то в детстве слышал поморскую сказку, рассказанную бабушкой: суть такова. Подарил царь мужику золотую тетёрку, мужик пошёл и обменял тетёрку на коня, коня променял на корову, корову на овцу, овцу на петушка, а петушок на батажок, так и пришёл к бабке с батожком в руках. А далеко ли можно уйти с батожком в руках? ……..

Жара

                         Что за зной! Даже тут, под ветвями,

                         Тень слаба и открыто кругом.

                         Как сошлись и какими судьбами

                         Мы одни на скамейке вдвоём?

А.А. Фет

День клонился к исходу, а низкое оплавленное солнце всё ещё жгло; и валуны, и деревянные мосточки, и земля, плохо прикрытая выгоревшей травой, да и сама трава, пылившая и хрустевшая под ногой,– всё пылало зноем.

Испепеляющий зной стоял в 1972 году в Поное, небо было раскаленным.        Сквозь него, однако, беспрепятственно проникали жгучие солнечные лучи.       Пришёл нескончаемо длинный день.

Солнце каталось теперь над Поноем       утром, вечером, ночью. Даже небо выгорело от его света. Синева, что была по       весне, слиняла. Звёзды выцвели и исчезли, а луна когда и показывалась, то тоже белесой была: вот-вот совсем растворится на светлом небе. А земля прогрелась       в округе и распахнулась: на вараках в тени кустов, на полянах в травяной       поросли зацветали ягодники.

Петров день благодатный выдался. Солнце светит, тепло. На небе ни тучки. А тихо – травинка не шелохнётся. Не часто бывают в Поное такие дни. Петров день всегда приходит с большими водами. Вот и в этот год были приливные воды       большие.

Солнце поднялось уже высоко, зной съедал голубизну неба, оно становилось белесо-мутным. Жар волнами наплывал сверху, приглушая все звуки, кроме       негромких всплесков волн, облизывающих горячие камни – голыши. На эти       мокрые валуны почему-то беспрерывно садились бабочки-капустницы, пошевеливая белыми усами до того мгновения, пока не накатывалась очередная волна.

У причала, где обычно останавливались доры и баржи, уже несколько       минут плавали у дор и барж, хохоча и дурачась, вздымая радуги водяных брызг,       мальчишки. Прыгали с кают барж, слава богу, вода ожила и подходила уже до полной. Июль не принёс ожидаемого дождя, в Поное стояла сушь, такая, что и старики не упомнят. Жухли от солнца трава, деревья, не было совсем ветра. На колхозных полях капуста и репа сулили неурожай, не росли по буграм и в       тундре грибы. А солнце каталось по небосводу не заходя, старательно и       нещадно сушило землю.

Лишь после полудня побрызгал немного сиротский дождик- и снова в небе ни       облачка. Да, сорнякам июньские и июльские суховеи были нипочём, даже в       благодать,особенно свирепствовала сурепка, к июлю она буйно расцвела, иные овсяные полосы совершенно закрыла жёлтым своим огнём,– точно расплавленное солнце растекалось по земле в разные стороны. Хотя утро       разгорелось росное, парное. Грозивший ночью дождь так и не пошёл, начавшийся было ветер утих, вместе с проблесками нового дня откуда-то       накатился не по – утреннему тёплый воздух, листья и трава вспотели, на низких местах закурились туманы, задышала река. По вечерам солнце, большое и       багровое, медленно тонуло в мути, утрами, такое же распухшее и красное, поднималось из-за гор, равнодушно совершало над Поноем свой извечный круг и снова садилось, окутанное всё той же зловещей дымкой. Одна вскоре оно всё       же поутомилось. Теперь поднималось уже не так высоко, как раньше, тепло и       свет его поубавилось; когда подходило к северу, опускалось каждый раз ниже, а       потом и прятаться за горизонт стало. В эти часы приходила спасительная       прохлада. Но ночи светлыми оставались в лёгких сумерках, и улицу видно сквозь. После парной духоты дня понойчане как ожили. В домах – открытые       настежь окна. Посреди улицы, на лужайке молодёжь и женатые мужики играют       в лапту. На улице разгорячённые голоса, смех.

Подошёл конец августа, и в       солнце не стало уже силы, а жара была только видимостью жары.       Присутствовало во всей природе что-то лихорадочное, что-то горькое и тайное,       торопливое, как в бабьем лете, хоть и далеко было до него. Ночи стояли уже туманные, холодные, росистые. Луна над рекой и туманом всходила близкая и       красная. Но лето держалось, держалось пыльно и пекло, пока наконец вчера не       прошёл обильный дождь с градом, после которого сразу придвинулась осень,       объявились вдруг первые жёлтые листья, красно-коричневые загорелись       дороги, заросшие подорожником.

Забой оленей

                              Как испаряются, дрожат рогами

                              Стада оленьи издалека!…

                                          Андрей Вознесенский

      Прошла затяжная непогодливая осень, ударили морозы и выпал глубокий снег. Наступила пора забоя. Установилась зима. Стоял на исходе октябрь, пора холодная и мрачная, сильная моряна¹ вздымала и кидала в глаза мокрые листья, кончался листопад.

В губе гуляла непогодь, рвала карбаса,² мы торопились на Кузьмин на старой и ветхой доре. Было зябко. Резкий ледяной ветер, свидетельствующий о близости моря, то гудел, то стонал, дора неслась, раскачиваясь и вздрагивая, убегая от попутной волны. Небо черно от нависших туч. Вокруг мрак и непрерывный гул бушующего моря. Изредка лишь из-за мчавшихся клочковатых облаков вдруг выглядывала полная луна, освещая своим таинственным серебристым светом холмистое море, несущую дору и рассыпающиеся у носа алмазные брызги верхушек волн. И снова мрак ледяной осенней ночи в море, куда дора попала, посланная председателем колхоза на забой.

       От пронзительной моряны все продрогли и пристали к берегу у фактории Лахта. Ветер, однако, не стихал, и волны белогривым табуном налезали на низкий берег. Из гнилого угла, как лохматые быки, медленно шли тучи и волочили тяжёлые серые космы по гребням волн. Стоял 1968 год. В этот год проводили последний забой на Кузьмине. После долгих споров было решено перенести забой на Корабельный, с экономической точки зрения – это было ближе, и морем ехать не надо.

В тот год мы с Василием Русиновым не поехали в школу и на год остались поработать в колхозе. И вот теперь и нас тоже отправляли на забойную кампанию.

Уезжали из деревни с поворотной водой – это момент, когда всякое течение на море прекращается. Четыре раза в сутки бывает такое: при полном отливе или полном приливе. Пойдёт вода на убыль-течение вдоль берега с запада на восток, к горлу Белого моря. Но наступает отлив, куйпога, как говорят местные жители, замирает ненадолго вода в море, а затем течение как бы вспять поворачивает- уже с востока на запад. И так до полного прилива. Лёд провис, впал над пустотой, затянулись трещины, словно резаные раны, и лишь кое-где, у огромных снежно-ледяных торосов, виднелись пристывшие провалы воды. Сквозь тонкий стекольный ледок зияла глубина, и далеко внизу серо мерещилось галечное дно. Вода была зеленоватая, полуморская, полусолёная. Из-за гор вставало над морем голубая зимняя луна. Луна казалась глыбой льда, отколовшейся от гор. Сквозь редкие облака пробивалось скупое полярное солнце, оно во всём сиянии поднялось над горами, пробив из края в край пучками ломких спиц, раскрошившихся в быстро текущих водах Поноя. Лёгкий восточный ветер гнал рябь по реке. На селе было пустынно и тихо. Пока собирались, ветер сменился и совсем разошёлся, а с ветром на Поное, да ещё с северным (моряна), шутить нельзя: доры старые, моторы почти утильные, правда, лоцманы бывалые. Чем ближе море, тем сильнее напоры ветра. По Поною уже ходили беляки, ветер налетал порывами, шум то нарастал, то опадал, шторм набирал силу, разгоняя с реки лодки и мелкие катера. Переходили на подветренную сторону, под крутой берег. Через нос доры било, порой накрывая всю её волной. Мы вперебой выхлёстывали вёдрами воду за борт. Моторишко, старый, верный моторишко работал из последних сил, дымясь не только выхлопом, но и щелями. Звук его почти глохнул , натужно всё в нём дрожало, когда оседала корма и винт забуривался глубоко, дора трудно взбиралась по откосу волны, а, выбившись на гребень, на белую кипящую гору, мотор, бодро попукивая, бесстрашно катил её снова вниз, в стремнины, и сердце то разбухало в груди, упиралось в горло, то кирпичом опадало аж в самый живот.

      Днище доры скрежетнуло о подводный камень – луду, мотор поперхнулся, зауросил, но под властной рукой Ивана Фёдоровича выправил ровный бег и повлёк посудину в кипящую толчею, туда, где русло неожиданно расступалось и из-за песчаной пологой косы наотмашь захлёстывало море. Волны часто захлопали о борта, взводень³ плеснулся о тупые скулы доры и обвеял всех водяной пылью.

      Мужики сразу очнулись, словно бы пробудились, стали кутаться в то, что находили под рукой, ибо как бы вдруг похолодело, воздух выстудился, окутал тело, старался пробить одежды. Осень – куда денешься: тут в море без тулупов и овчин не суйся даже летом, иначе заколеешь, как кочерыжка, язык во льду зальдится и руки будет не поднять, чтобы убрать из-под носа зелёные вожжи. Вороха облаков прогнулись над вспухшей водой, точно небрежно навитые валы сена, они уходили в дальний край, где море переливалось в небо, но меж теми ворохами, хоть бы блесток сини нашёлся, хотя бы крошечная лужица солнечной влаги- там студенистый мрак возносился, едва сочась дождём. Теперь, считай, до самой зимы заколодило, до ноября осень развесила свои полотенца, и знать, от их гнетущей тяжести едва колебалась морская бездна, и лишь черная слоистая рябь тихо накатывалась, как по стеклу, не тревожа глубин. Деревня, прежде скрытая за бугром, как бы вывернулась из затайки, сейчас хорошо видимая глазу. Она свинцовой подковой легла у излучины реки, вила редкие дымы, вялые, белесые, но отсюда, с морской равнины, казалась особенно родимой, домашней.

Тянуло колючей изморозью. Студеным ветром дышало всё вокруг. Чутко трепетал обглоданный жадной осенью видимый на берегу кустарник. Вместе с порошей на землю, спрятанную от людских глаз, старой волчицей ложилась бессонная ночь, когда мы подошли к Кузьмину.

      Но вдруг взошла огромная оранжевая луна, засквозило морозцем. С моря приходит туман, понизу жидкими размокшими хлопьями бьётся о чёрные глыбы мыса, моросит. Ширится прилив, белыми гребешками, закипая, шипят волны. Уже видны гладкие блескучие спины выныривающих белух.⁴ С моря медленно, взрёвывая сиреной, подходит СНЛ «Умба». Увязая в незамёрзшем береговом иле, спустились к воде, под которой сверкал твёрдый песок; выбрались на отмель, устланную колотым льдом. В первой же чистой губе обнаружили навагу. Было её так много, что она лежала темными пластами, а когда мы сунули в воду сачки – взбунтовалась, закипела, будто снизу разожгли костёр, подняла со дна песок. Сделалось тесно в губе, навага шелестела плавниками, прыгала на отмель. Поддели сачками, едва вырвали их из воды, плеснули на лёд крупную сизо-белую рыбёшку. Дальше пробиваться ближе к берегу было уже невозможно, чтобы выгрузить вещи. Лёд у берегов, и лёд в море. От доры⁵