Начался прилив. Волны шумят значительно ближе, а в неводе опять вода, скоро она совсем накроет его, и там, где теперь песок и я, ночью будет ходить сёмга, натыкаться на сеть, и идти вдоль неё в сторону моря, стараясь её обогнуть и будет попадать в горло невода и кружиться там бессильно и настойчиво, в поисках выхода, пока вода снова не спадёт и не придут рыбаки и не станут их бить и класть в ящики. Будут всюду слюдяно блестеть мелкие лужи ходившей в ней сёмгой, песок гофрированный со следами чаек, море шипит где-то далеко, и там над чем-то вьются чайки, присаживаются и опять взлетают.

       Солнце наконец садится. Долго и мёртво мерцает оно последней искрой, верхним своим окончанием, и эта последняя искра коричневеет и гаснет. Остаётся одно остывающее небо на том месте, гряда прозрачных облаков и широкая краснота. Остаётся космический свет над головой, остаётся белая ночь с тишиной, с безветрием, со слабым ропотом волн приближающегося моря. Утром опять солнце, опять мелеет море и уходит, обнажая песчаный берег и невод. И в неводе снова плеск и шум, солнечные брызги, и среди брызг и плеска – рыбаки в мокрых одеждах, мокрыми палками в руках. И бьют, бьют, кротят, усыпляют рыбу, стаскивают в ящики и на носилки.

Приливы – очень интересное явление. Не всякое море имеет приливы. Только те, что свободно связаны с Мировым океаном. В Чёрном или Каспийском морях их практически нет. Зато самые большие приливы в России – все в северных водах. На Охотском море, к примеру, в устье реки Пенжины приливная волна до десяти метров, в устье реки Мезень, впадающей в Белое море, высота её больше девяти метров, в устье реки Поной, также впадающей в Белое море, более четырёх метров. Приливы возникают на земле через строго определённые промежутки времени- 12 часов 25 минут. Это связано с движением Луны вокруг своей орбиты. Каждые сутки «полная вода» запаздывает на 50 минут. Современные учёные-океанологи могут рассчитать и подготовить таблицы приливов на год, десятилетия, сто лет вперёд.

Поморы, веками жившие на побережье Белого моря, тоже имели свои «таблицы приливов»– рукописные лоции и руководства мореходов. Их передавали из поколения в поколение. Старожилам Беломорья достаточно было посмотреть на Луну, отметить размеры серпа – восход или заход, или кульминацию в полнолунии, чтобы точно знать – вовремя ли отправляться в море. Поморские кочи и ладьи, рыбацкие карбаса передвигались по протокам дельты и в море исключительно с учётом попутного приливного или отливного течения.

На берегах Белого моря увидишь прилив во всём его величии и многообразии. Волна, прежде чем появится здесь, проходит долгий путь. Она рождается в пучине Северной Атлантики, примерно на широте Великобритании. Около суток бежит к берегам Беломорья. Здесь то затихает, то взметает свой «девятый вал». Приливы очень велики. Сходящиеся берега его подобно воронке концентрирует мощь волны. Интересно наблюдать, как течение реки поворачивается вспять, вверх от моря. Волна разворачивает стоящие на рейде доры и баржи противоположному течению. Очень интересно наблюдать, когда плывущие вниз плоты леса замедляют свой и без того неспешный ход, а порой дрейфуют вверх по реке.

Пройдёт время, обратное течение затихнет, и речные воды вновь побегут к морю.

Приливы – самое яркое и незабываемое впечатление моего детства и всей моей жизни, что я жил в Поное. Ещё мальчишками мы и без часов знали, когда песчаная коса « Бабьей корги» исчезнет под водой и волны заплещутся вблизи угора. Наступит час, отмели у берега обнажатся и многочисленные ручьи потекут в сторону отступающей воды. Здесь начиналось для нас раздолье, особенно в Лахте. Ловили руками мелкую рыбешку, искали красивые раковины, вытягивали из воды зелёную вату водорослей.

Многие устья рек Беломорья благодаря небольшим размерам подходят для реализации экологически чистых технологий соленостной энергетики. Нужно только углубить их, открыть доступ приливу и морской воде. Это к тому же помогло бы восстановить традиционный уклад жизни поморов. Когда они жили морем, ловили вблизи устьев рыбу, промышляли морского зверя. Но опять же, не повлияет ли это на ход сёмги, которая, преодолевая большие расстояния и пятиметровые пороги, стремится в реки, чтобы народить новое потомство, а самой погибнуть.

А пока Луна, рождая океанский прилив, бесполезно тянет волну из Атлантики в устья Беломорья. Энергия волны рассеивается напрасно в штурме запертых природой ворот устьев. Надо бы прислушаться к дыханию моря и взять Луну с её приливной волной в компаньоны. Тогда наверняка можно возродить берега славного моря, священного Гандвика.

      Солнце, затканное охристой пеленой приближающегося шторма, не торопилось тонуть в морской пустыне. Наконец оно опустилось совсем низко. Затем, растворённое водным горизонтом, расширилось, стало неясным и исчезло. Холодные сумерки быстро сгустились, перешли в вязкую тьму. Нынче смеркалось рано. Это уже мелькнул конец сентября, будто лисовин махнул огневым хвостом, враз оголились радушные березняки. Стих листопад. Длинными стали по- сиротски печальные вечера, изба почернела от холодных дождей. Дождей давно уже не было, хоть небо и хмурилось постоянно, облака ползли низкие, рыхлые. По-прежнему тянул восточный ветер-всток, и море дышало тяжело, шумно, некрутые волны шуршали по гальке, перебирали камушки, вылизывали, обкатывали им бока. Внизу мерно и широко шумел прибой, шёл прилив, холодно. Ветер нёс особенно грустный запах осеннего моря. А само море было глубоко и таинственно черно.

      От ветра поскрипывал поморский крест. По рассказам старожилов, крест был поставлен на могиле Михаила Семёновича, отца моего дяди Геннадия Михайловича Устинова. Кресты на Поное имели иное начало: может быть, тем же крутым ветрам, каким загнало сюда и нас, загнало в это становище утлые судёнышки промышленников и надолго затянул один и тот же ветер, запирая все пути к выходу не на один день мрачно-скучного гореванья. Ловцы сошли на берег и долго поджидали вожделенной поры, когда уляжется ветер или переместится в попутный. Проходит не один день скучного житья на голой луде, и не один раз по сорок рубили плешивых, (старинный поморский заговор-против ветра, считаешь сорок плешивых, каких знаешь в деревне, иногда это помогало). А между тем флюгарка на мачте по – прежнему реет в ту же враждебную сторону, по прежнему несётся страшный гул от дальнего взводня со стороны моря и по прежнему черно и сумрачно это море, до половины покрытое густой, серебристо-белой пеной. И уже замечено, что всегда после того как вкапывали крест в землю, так сразу же переставал дуть ветер.

Шеллоник¹. Юго-западный ветер. У шолоника жонка красива – на ночь стихнет. Поной

Карбас². Большая поморская лодка.

Полуночник³. Северо-восточный ветер.

Побережник⁴. Северо-западный ветер.

Взводень⁵. Высокая волна.

Морояна⁶. Северный ветер.

Порато⁷. Очень. Зимой тёмно порато. Поной

Обедник⁸. Юго-восточный ветер. Обедник не будет долго дуть. Поной

Южный ветер⁹. Летний.

Всток¹⁰. Восточный ветер. Фстоки да обедники большэ дожа дают. Поной

Весна

                              Но миг один – и солнцем весенним

                              Согреет юные поля,      

                              И счастьем светлым и нездешним

                              Дохнёт воскресная земля

                                                            А.А. Фет

Весна 1969 года была трудная, затяжная. К началу мая еле-еле набухли и посерели речные изгибы. С зимней стороны домов таяли последние суметы, а с летней на припёках кое-где проклёвывалась первая травка. Весеннее солнышко приветливо глядело с голубого неба, по которому двигались перистые белоснежные облака, и пригревало изрядно. В воздухе, полном бодрящей остроты, пахло благодаря соседству пекарни хлебом. Вода капала с крыш, блестела в колдобинках и пробивала канавки на обнажённой, испускавшей пар земле с едва пробиваемой травкой.

Всё на дворе словно трепетало жизнью. Над потеплевшими полями всходило большое солнце, пахло навозом и весенней водой. Хотя под вечер морозы были ещё крепкие, красная заря пробивалась сквозь холодную небесную мглу. Уши пощипывало, приходилось разворачивать шапку и нахлобучивать её. Низкое солнце светило в лицо, холодный ветер обжигал по-зимнему. Землю отпустит к обеду, и то не везде. Мороз выжал влагу на горушках. Уже пора бы пахать и сеять, а в природе бог весть что творится. Лужи стеклянно позванивали под ногами, студеный ветер завывал в голых кустах. Даже солнце, казалось, светило холодным светом, отдавая не уютом. Но днём по небу плыли озолоченные солнцем лёгкие белые облака, лужи на дорогах подсохли; по оврагам и ручьям бегали зайцы, потерявшие зимний наряд; по гнездовьям хлопотали птицы. Но вот наступили дни, что по ранним утрам над рекой дымил туман; с восходом солнца тающей лебяжьей стаей туман поднимался вверх, исчезал. В горах долго погасал закат, вечер стоял тихий, ясный; на озёрах шумно хлопотали гусиные стаи.

Было солнечно, и с утра начиналась теплынь. Земля, разморенная теплом, парила. Над полем, которое открылось сразу за складом (бывшей церковью) ходили голубые волны марева. В этих волнах берёзовый лес за речкой, уже загустевший от первой зелени, дрожал и горбатился. Всё вокруг дышало, свиристело, радовалось обилию тепла и солнца: на деревьях пели птицы…. Из-за реки на деревню летели знойные песни (табаркание) куропаток. Казалось, во всём мире небо нежно синело над крышами; и река разлилась и ровно шумела внизу под деревней. Прошла неделя. Неожиданно переменилась погода: вдруг из-за реки нахально подул пронзительный сиверко, стремительно понёс белые потоки тяжёлых снежных хлопьев. Исчезла куда-то вся живность, пуночки, солнце потухло и скрылось, и даже шум половодья чуть притих, словно давая потачку уходящей зиме. А зима в последний раз круто распорядилась на земле. Снег летел почти не с небес, а с горизонта, хлестал откуда-то сбоку. В небе над полем шла полоса снежной крупы и хлестала в рамы свинцовой дробью. И здесь снег повалил, густой и рыхлый, как вата. По самому центру неба плавится жёлтое солнце. Над дальним порыжелым от нахлынувшего тепла гольцом зависает, дрожа запотелыми боками, оттаявшее по весне облако. На бурых ветвях деревьев гулко звенят нестойкие, уже слабые промерзни. Притаивало уже с неделю, но высокие ныне снега ещё прочно держались, и только в поречной низине, по которой ежезимне ложилась тракторная дорога на Лахту, весна означилась темными тучевыми пятнами по осевшим сугробам. В глубоких до страсти колеях открыто и радостно плескалась рыжая вода, и, как ни выхлёстывали её трактором, она тотчас натекала туда до самого верху- всклязь. Стоило только взглянуть с высокого угора на эту поречную ширь, на потемневшую дорогу по ней, чтобы убедиться: весна копит силу в низинах. Лёд на реке обмяк, почернел. И за спиной слышно было, как глухо и нетерпеливо ворочался лёд. Я подошёл ближе и не узнал реку. От Поноя поднимался туман. Местами гладь реки уже освободилась от рыхлого белого покрывала. В этих плешинах виднелась рябь-вся в солнечных бликах. Блики эти до боли слепили глаза. Над селом ложился туман. Туман выползал из-за речки и прятал всё: и улицы, и дома. Было волнующе легко, как бывает лишь весной, и было такое настроение, что хотелось свершить что-то великое, необычное…

Яростно подняла река ледяные выросты, а из-под них, неистовая, крутая хлынула наружу вода и, пенясь, голгоча, надвинулась на берег, легко ломая и круша белые торосы. В розовом утреннем свете взбунтовавшаяся река была удивительна хороша. День был весенний, теплый, тихий. И на солнечной белизне снега стали ярко проступать краски: розовые, черные, серые валуны, ломая во льду продушины, медленно обнажались над белым полем. А льдины топорщились вокруг каждого камня пластами, обломками, искристые, плавились и лучились в своих изломах синим, голубым, зелёным светом. И, пока шёл отлив, всё белое поле сказочными цветами усеялось. Словно живые, распускались они, цвели и играли красками. Но потом прошло время, вода дрогнула, зажила. Лёд стал подниматься. Скрылись окатыши-валуны, сравнялись продушины. И всё исчезло. Будто ничего и не было. Раньше других больших и малых рек от ледовой неволи освобождалась река Поной, холодная, она ломала неволю бурно и дерзко. Гул ледолома третий день сотрясал дома. Ещё жидкое, весеннее солнце разливалось по талой земле. Почки на деревьях разрывало бледной зеленью, на некоторых березах появились молоденькие, распускающиеся листочки, некоторые уже распрямились из трубочек, но были маленькие, бледные под солнцем, с глубокими бороздками. Новая трава не прорезалась, летошние сучья прели, обугленные снежной влагой, кругом- покой, лишь вершинками деревьев лёгкий ветер играл молодо и упруго. Весна (наконец-то!) взломала на Поное лёд. Скрежеща и дробясь, льдины влезали одна на другую, дыбились, как белые медведи и, словно обнявшись, медленно уходили под воду.

Наконец пришла долгожданная пора. Зашумели талые воды, весна быстро и шумно двигалась на север. День и ночь над Поноем кричали стаи перелётных птиц: на дикий скалистый север летели гуси, наполняя всё трубными кликами, белоснежными облачками над кремнистыми вершинами проплывали лёгкие лебяжьи стайки. Утиные косяки зашумели на тихих озёрах. Над синими силуэтами заречных хребтов, в желто-рудых просторах рассветного неба, лежали похожие на гигантских рыб, сизые облака. По краям облаков играли алые блики – предвестники солнца. От Поноя тянул зябкий утренний ветерок. Сиреневый отсвет лежал на снежных завалах, берёзы плыли в сиреневом тумане, березняк тянулся густой, чащобный- красота! Багровое солнце, словно в изморози вставлено в стекло окна, у которого лежу я. Но солнце не уходит изо дня в день держится в раме, вставленное в окно. Розовая пелена затягивала небо, как сетью. Солнце катилось где-то за домами, среди ночи не прекращая свой путь; и дома, и жиденькие деревца у дощатых мостков-всё было залито нежным цветом. К зениту розовые облака понемногу светлели, перемежаясь с бледно-голубыми оттенками неба; здесь, на переходе к почти белесой голубизне, они становились розово-серыми, чуть более холодными. Старики сидели на мостках, посматривали на подсинено-белые снега, толковали о наступившей весне, предугадывая, какой она будет. Сияло солнце, утомляло голубое небесное бездонье; глаза ещё не привыкли к такому избытку света. В эту пору, людьми овладевают смутные желанья, возникают надежды, светлей становится на душе, так хочется изведать что-то новое, совершить доброе.

       Как–то холодным ещё вечером я убирал у скотины. Накидав овцам сена, вышел из стайки и залюбовался закатом. Раскалённое докрасна небо дымилось, а самый его край, который касался земли, уже подплавился, подплыл янтарной жижей. И туда, в жидкий янтарь, медленно опускалось огромное, кроваво-красное солнце и словно само плавилось, таяло, как кусок масла на горячей сковороде. Последними лучами солнца, обливало ещё землю, багрово отсвечивало в окнах соседнего дома. Пробиваясь сквозь ползущий со стороны ночи холодный туман, оно бледно окрашивало угрюмые пахты, трепетало на заснеженных холмах. И от этого казалось, что камни шевелятся, что вся огромная гора тяжело ворочается в зыбком вечернем тумане, укладываясь на ночь. А на дворе в текучей мгле сумерек прозревают близкие белые ночи. Они ещё на подступах, но всё уже объято предчувствием удивления и перемен. Ещё недавно своим чередом склонялись дни и приходила ночь с темнотою, звездами, тяжелой сыростью на исходе и остывшими камнями у реки. И вдруг подкрались бесконечные, сквозные вечера; солнце уже давно – давно село, давно выгорел закат, но свет его неугасимо тлеет и мало-помалу с загадочным упрямством начинает прозревать, подниматься выше, выше, и в трепетных потоках его вспыхивает и так ярко горит Марс, будто его раздувают. И всё, что обращено в эту бессонную сторону, явно встревожено слепым неурочным светом, всё таит чуткую настороженность. А другая половина неба темна и непроглядна- там ночь, и потому двоится на белое и черное весь сумеречный мир: дома, деревья, заборы, даже столбы- всё с одного боку подсвечено, вроде присыпано ложным серебром, а с другого- сердитые потемки, которые тоже замышлены не для сна. День отстоял на славу- солнечный, яркий, искристо играли тугие снега, берущиеся в наст, звенькало из первых сосулек, загорчил первым подтаем воздух.

       За Поноем после заката долго томилось, впитываясь внутрь, долго потом уже новым, не зимним мягким пологом лежала по белому полю нежная синева. Но ещё до темноты взошло и разгорелось звёздное небо с юным месяцем во главе и пролился на землю капельный, росистый сухой свет. За беленькими тонкими занавесками в двух окнах, глядящих на Поной, мерцал под ранним месяцем ранний вечер. Сбилось со своего сияния электричество- и опять увидели небо, запотягивались, как всякая Божья тварка за солнышком, стали замечать, когда скобочка молодого месяца, когда полная луна.

      Весна наступила. Утром-солнце и мороз с еле заметной розовой мглой над тундрой, с лёгким инеем на прошлогодней траве, со звонким хрустом тонкого льда на снеговых лужах. К обеду небо синело, темнел за рекой березняк и начали течь ручейки. Зимняя дорога ледяной, порыжевшей от навоза (с осени навоз возили в лепёшках) лентой косо пересекала вытаявшие межи полей, а по сторонам на оголённых пригорках что-то клевали пуночки. По вечерам с табарканием летали куропатки, разбившись на пары. Снегу стало мало, да и он стал зернистым, без наста. На берёзах перед окнами упоенно заливались птицы. Небо почти чистое, лишь под самым горизонтом окаймлённое редкими облачками. Ещё только одиннадцать часов, а солнце парит, как в полдень, заливая светом всю округу нетерпимо ярко отражаясь в реке: там кружились и падали в воду чайки. Такой весны никто не помнил во всём Поное. Вышел на воздух и зажмурился – так неожиданно ярко и резко ударил в глаза свет. Казалось, всё солнце, стоящее как раз над горой, скатывалось с горы сюда. Снег пылал, искрился, а в лёгких тенях отливало мякотной синью.