Отзывы читателей о книге

Прочитав книгу Н.Т.Устинова «Поной – городок, Москвы уголок», не могу не поделиться своими впечатлениями. Хотя в Поное прошли лишь первые четыре года моей жизни, воспоминания об этом уголке земли, впечатления о той жизни, чувства единения с родиной предков живы во мне и в членах моего немаленького рода. Сам Николай Трофимович для меня не просто односельчанин, а человек, к которому лично я испытываю чувство благодарности, потому что он был причастен к становлению моего старшего сына. Эти два немаловажных для меня факта явились причиной того, что, услышав о книге Николая Трофимовича, я не могла не обратиться к её прочтению, а читая, ощущала себя именно собеседником: будто сижу с ним рядом, за столом, и участвую в беседе, погружаясь в воспоминания о родном селе, о людях, близких, родных, знакомых и о тех, кого уже не застала в жизни. Воображение уносит в места, сохранившиеся в памяти: «седые выветренные скалы с врезанными в камень морщинистыми ликами», река, «устремляющаяся в коридор скалистых берегов», мостки через всё село, «прорубь на реке», дизельная (там работал отец).

О Поное, о понойчанах я узнавала из рассказов родителей, сестёр, братьев, книга же приоткрыла мне новые стороны жизни: сенокос, работ на тоне в бывшем колхозе «Север», дровосечка, зверобой, избомытье, ларёк в бывшем Филимоновском доме, а ещё люди, самозабвенно любившие своё село, работающие на его благо и процветание, жившие ради детей своих и не задумывавшиеся о том, какая горькая участь постигнет их родной уголок.

       Есть в книге отдельные места, особенно дорогие моему сердцу. Это строки о моём отце, Совкине Иване Фёдоровиче. Николай Трофимович на страницах своей книги выразил ему признательность и благодарность. К сожалению, мои дети не застали деда живым – он ушёл из жизни задолго до их рождения. Но мне видится знаковым, что именно Николай Трофимович, работая в ПУ – 26, стал мастером группы, в которой учился мой старший сын, и обучил его премудростям, полученным когда-то от моего отца. Будто невидимую связующую нить протянул от деда к внуку.

Хочется отметить подмеченную не только мной, но и многими, с кем посчастливилось обсуждать книгу, особенность, самобытность писательского слога Николая Трофимовича. Восхищают оригинальные описательные обороты, меткие выражения, неизбитые сравнения и метафоры. Особенно, на мой взгляд, автору удались описания природы. Отдельные куски текста я перечитывала с наслаждением, выписывала их и зачитывала своим ученикам.

Книга о Поное не была бы правдивой, обойдись автор без слов поморского диалекта. Поморские словечки, звучащие со страниц книги, словно окунают в атмосферу села. Часть этих слов, ничтожно маленькая, была известна и мне – моя мама часто употребляет поморские слова, знает немало пословиц, понойских приговорок. Книга же Николая Трофимовича может стать пособием для желающих изучить разнообразие поморских слов.

А главное – эта книга – рукотворный памятник селу Поной, его истории, которая продолжается в людях, крепко связанных чувством любви к своей малой родине.

Н..Куроптева

Перед тобой, читатель, книга, которую можно было бы назвать книгой-мозаикой – так причудливо в ней слиты в один узор разноцветные воспоминания о детстве, о матери, о родном селе, которое превращается в заброшенный островок жизни, в который так хочется вернуться автору- Николаю Устинову.

Поной – это поселение поморов, которые «жили в ладу с землей и с морем», строили своими руками дома на берегу строптивой речки, ловили рыбу, держали скотину- обустраивали нехитрый быт.

Автор вспоминает, как тяжело трудились деревенские мужики, называя их по именам, вспоминая тех, кто передавал подросткам, среди которых был и он, Коля Устинов, навыки управления карбасом, выхода в море на ловлю семги.

Поэтичны воспоминания детства – о цветущем багульнике, подступающем по сопкам к деревне, желанной домашней баньке, которая дарила не просто чистоту, а «благостный покой». Любовью проникнуты строки, посвященные матери.

В любом времени года автор находит необычайную привлекательность.

В очерках, написанных в разное время, Николай Устинов представил настолько свежие, лишенные шаблона описания природы, что хочется их перечитывать снова и снова.

Чего стоят такие примеры: «багульник плотный, ярко- фиолетовый, будто с неба пролились тысячи чернильниц»; «скалы- это рубеж, за которым ветер из циника превращается в безвольного подпевалу».

Это произведение проникнуто болью за уходящую в прошлое русскую деревню, в нем ощущается неравнодушный взгляд талантливого автора.

Т.Тупицкая.

Поной – городок, Москвы уголок.

                                    Два чувства дивно близки нам.

                                    В них обретает сердце пищу:

                                    Любовь к родному пепелищу,

                                    Любовь к отеческим гробам.

                                    Животворящая святыня!

                                    Земля была б без них мертва.

А.С. Пушкин

Предисловие

Немало губительных поветрий, выдававшихся за социальное и экономическое благо, пронеслось над поморской деревней в минувшие десятилетия. Ещё в 60-годы, когда по чьему-то недоброму и неумному умыслу шла ликвидация неперспективных деревень, сёл, жители тогда вынуждены были покинуть сёла Дроздовку, Варзино, Воронье..

Тогдашних жителей фактически насильно перевезли в перспективные, по разумению чиновников, поселения. Старшее поколение хорошо помнит эту широкомасштабную ликвидацию так называемых неперспективных сёл и деревень.

Моего родного села коснулось это в 70 – годы. Людей фактически депортировали, и это было настоящей жизненной драмой. Люди потеряли нить жизни. И всё же, несмотря на всесокрушительные бури нашего века, память у людей уцелела. Люди сохранили историческую память о своей малой родине и по сей день.

Мы смотрим в будущее, оглядываясь на прошлое и должны всегда помнить о своих истоках, о неразрывной связи времён. И как знать, может, придёт тот день и село Поной и другие деревни вновь появятся на карте Кольского полуострова.

Поной – это земля моих предков. Мы коренные народы, поморы, по паспорту русские, но кровно связаны с малочисленными народами, проживавшими в нашем селе. И жили все единой, дружной семьёй. Пасли оленей, ловили рыбу, добывали морского зверя. Картофелем, овощами и молоком ни у кого не одалживались, имели своё. Административный зуд укрупнения докатился и до нашей глубинки. Колхоз упразднили, село смели с лица земли, а жителей собрали в районное село Ловозеро. Через десятилетия, когда были проданы реки, пастбища и река сёмужья, хватились, а поздно. Там, где был картофель, овощи и другие сельскохозяйственные угодья, порос бурьян, пастбища, луга оскудели, а люди разъехались.

Более 400 лет стояло на берегу реки Поной одноимённое село. Река впадала в Белое море. И не зря выбрали люди её каменистые берега, и она в благодарность платила им щедростью и обилием рыбы. Всё выдержало село: и шведские набеги, Гражданскую и Великую Отечественную, разруху. Долго приходило в себя село Поной. Дело ведь не в том, что лишилась оно многих крепких мужицких рук. Смятение и страх тоже ломают людей, косят не хуже, чем пули. А помогло понойчанам выжить, прийти в себя, только единственное – вера, что всё было не зря и не напрасно. Вера по нынешним временам наивная и многими отрицаемая как ложная. Как бы там ни было, но именно вера помогала поднимать колхоз «Север».

Одни названия чего стоили! Чкалов, Память Ленина, Искра, Большевик… Разве опустошенный, разуверившийся человек такие слова помнит? Отпричитав и отплакав, село бралось за своё извечное дело – ловило рыбу, пасло оленей, строилось, растило детей. И вот пробил его час.

Может, сёла, прожив своё, умирают, как люди, и нет в этом никакой трагедии? Не знаю. Но почему так щемит сердце, когда смотришь на заброшенные сельские дома, на дворы, где по весне буйствовала берёза и смородина, посаженные когда-то людьми на долгую жизнь. Вот таким было село более тридцати лет назад.

Причины всем известны, о них говорено-переговорено. Укрупняли совхозы и порушили на том основании не только моё село. И от этого удара Поною было не оправиться. Три четверти его жителей разбежались кто куда, в основном в города, поближе к хорошим дорогам, школам, клубам. И то, что не смогли сделать ни шведские набеги, ни две войны, ни разруха, было сделано дуроломной политикой укрупнения. Из села будто вынули душу, лишили её надежды. И стали добывать царицу-сёмгу чужие, равнодушные люди – те, кого пошлют. Умирало село Поной, крошечная точка на карте России, песчинка, затерянная в бескрайной тундре…

А перед этим районное начальство на последнем собрании колхоза обещало чуть ли не золотые горы. Признаюсь, такие посулы, выданные чиновниками, как говорится, с порога, прямо в лоб, меня, да и не только меня , но и других жителей села Поной несколько обескуражила. Жителей будто подхлёстывала очевидность и ясность ответов выступающего номенклатурного работника, будто всё хотелось поймать его на каком-то противоречии. Так вот говорю сейчас: совсем не здорово живётся сегодня бывшим жителям моего села. Странно звучит, но сама идея создания совхоза на базе двух колхозов самостоятельного хозяйства имела под собой не столько экономическую, сколько политическую почву и исходила от Ловозерского райкома партии. В то время колхоз «Север» был одним из первых колхозов – миллионеров. А политика состояла в том, чтобы создать уставшим от тягот «захолустной» жизни людям нормальные условия, вернуть в умирающее село разбежавшуюся по городам и весям.

Вот эти «радетели», каждый в своё время и приложили усилия к ликвидации «неперспективного» села Поной и скороспелого выселения его жителей, разрушили культуру, старину и уклад жизни древнего поморского села. Да пробовали люди восстановить и вернуть всё на круги своя. Но то ли не хватило им напористости или умения выколачивать деньги на строительство или праздность их была сильнее, но ничего из этого не получилось. Пусть не судят меня слишком строго бывшие понойчане за подобные слова. Но без любви и веры в это село, в этот край, не посмел бы я высказать в глаза эти обиды. Просто больно видеть продолжающийся процесс обмена тетёрки на коня, а коня на корову … Есть такая сказка , где в итоге петушка меняют на батожок, с чем и пришёл старик к старухе… А далеко ли можно уйти с батожком в руках?

И до сих пор тянет обратно в родные места. И как часто вспоминаются приезды в Поной, где, привыкнув, можно снова вобрать в себя свет полярных ночей, когда солнце за каких-нибудь полчаса скатится по склону сопки с запада на восток и. зацепившись за гору, вскарабкается и вновь заиграет чешуйками воды, превратив море в одну серебристую рыбину. « И радость, и горе помору – всё от моря»– говаривали в старину. Какое-то тревожное чувство остаётся после каждой встречи с селом. И чем дальше, тем острее. Словно дали тебе прикоснуться к давно забытому, почти неосязаемому, что в детстве, давным-давно, хорошо знал и понимал. А с годами забыл, замутил!

Родная сторона! Тут бы и поставить точку. Мол, всё хорошо. Как бы то ни было, обустроили жизнь людям. Тем более, что по нынешним временам, такое событие не редкость.. Но точку ставить рано.. Пребывают в тревоге понойчане, и не ясен их завтрашний день.

И очень обидно, когда колхоз, едва-едва, ценой огромных усилий и энтузиазма – да – да, именно это слово здесь уместно – вставший на ноги после таких катаклизмов, получавший миллионные прибыли, был раздавлен дуроломной политикой.

С каким-то смешанным чувством тревоги и вместе с тем надежды я улетаю в очередной раз из Поноя. Тревога-это понятно. Мало, наверное, найдётся сегодня по России людей, кто не был бы встревожен. Но есть ли надежда? И на что? На то, наверное, что не умерла ещё в людях душа и что не всё, слава богу, измеряется рублём и что можно, оказывается, «рвать постромки» только из любви к своему селу.

Выражаю искреннюю признательность и сердечную благодарность за оказание финансовой поддержки в издании книги Андрею Кокаровичу Рейзвиху.

А также благодарность коллективу Ловозерской библиотеки за помощь в оформлении книги, Владимиру Михайловичу Кузнецову за предоставленные фотографии, Тамаре Николаевне Тупицкой за редактирование книги.

Поной – маленькое, уже поверженное, доживающее годы, а может, месяцы или даже дни, село. Уже обескровленное, наполовину вырубленное. Каким оно было раньше, когда в нём кипела жизнь? С какими мыслями, какими надеждами здесь жили люди, ставившие добротные, прочные, тёплые дома, в которых любили, рожали, растили детей, откуда уходили, чтобы обязательно вернуться? Ничего этого я никогда не узнаю.

Передо мною настоящее, которое уже давно стало прошлым. Археологический факт современности, который я пытаюсь понять. Прошлое понимать гораздо легче, чем настоящее. Прошлое – это всегда только схема, скелет, с которого снят покров индивидуальности. Скелеты людей, у которых при жизни нельзя было найти ни одной общей черты, теперь удивительно похожи друг на друга.

И всё же мне не по себе, когда я разговариваю со здешними жителями, живущими в преддверии неизбежного отъезда. Они говорят о том, что было, о своей прошлой жизни, как о чьей-то другой, потому что между ней и теперешней пролегла глубокая пропасть, края которой уже никогда не сойдутся. Даже если произойдёт чудо, ничто не вернётся «на круги своя».

Страшнее всего, что осознание этого их не возмущает. Тот факт, что жизнь расколота надвое, их теперь вроде бы не трогает. И это не бесчувственность, не непонимание. Это – смирение.

Вместе со смирением приходит безразличие. Ко всему. Даже к самому себе. Остаётся единственный импульс: продержаться… До чего? Было бы, наверное, легче, если бы они возмущались, требовали вернуть колхоз, просили о помощи. Это стало бы свидетельством их жизнеспособности, сил, желания переиначить случившееся. А вот так смириться, жирным крестом равнодушно перечеркнуть жизнь свою и своих близких, прошлое своего рода и своей земли…

Та, которой жили они, была настолько трудна и тяжела, что, возможно, выработала в людях не смирение, как представляется мне, а такое вот сверхъестественное терпение. И за ним вовсе не отчаяние, а глубокая мудрость человека, не привыкшего лезть на рожон, не переделывать зиму в лето, а следовать природе, воспринимая и этот поворот событий, разрушающий до основания столетиями возводимый порядок как очередное стихийное бедствие, человеку неподвластное. Может быть, и так.

Поморские сёла, стоящие на этих берегах и четыре, и шесть веков, должны теперь сгинуть, исчезнуть, уйти в «город». А ведь вопрос не в том, кто и как будет этот самый «город» кормить. Вопрос совсем в другом. Что свяжет человека с землёй, с природой, от которой его и так уже оторвала современная цивилизация? И то, что деревня сейчас предстаёт перед нами в самом неприглядном своем виде, в развале, в пьянстве в бессмысленной, преступно низко оплачиваемой работе, от результатов которой зависит не только существование народа и государства, потому что от железок и химии ещё никто сыт не был, но и само здоровье нации, – явление не только закономерное, но, прямо сказать, искусственно созданное, временное, которое требует своего скорейшего исправления… Я уверен, что через пять-десять лет снова потянутся люди из городов в село, поняв выгоды трудной и в то же время многократно окупающей себя работы на земле. Но к чему им будет возвращаться? К каким пепелищам? Труднее всего начинать сызнова, когда перед глазами как предупреждение высятся развалины надежд твоих предшественников. Вот почему надо так бережно относиться к наследию прошлого, в том числе и к деревне российской, сохранив всё, что ещё возможно из стоящего на земле: дома, поля, дороги, тропинки.

Дороги долговечнее людей. Спустя полсотни лет находишь в лесу дорогу, всё ещё соединяющую давно уже не существующие деревни. Вот и здесь люди почти совсем ушли, а тропинки, выбитые их ногами и ногами предшественников, ещё ведут тебя по кругу их былых забот, к заброшенным полям, к зарастающим покосам, ветвятся причудливой сетью вокруг деревни, ведут к былым коровникам, к новому сеновалу, к электростанции, на аэродром, на берег…

Приглядываясь к ним, пройдя из конца в конец, по этим тропам при желании можно прочитать всю историю Поноя; так много требовалось настойчивых человеческих ног, изо дня в день, из года в год, из поколения в поколение утаптывающих мириады песчинок, срывающих с камня медлительный цепкий лишайник, чтобы тропа оказалась вбитой так глубоко, не зарастая полярной березкой и ивой, не разрушаясь упорными здешними ветрами…

Земля не может остаться пустой? Рано или поздно на место ушедших придут другие, новые, которые первым делом возьмутся за перестройку деревни, так и брошенную когда-то на полдороге, уже не прося вышестоящее начальство о снисхождении, а требуя, ставя его перед свершившимся фактом?

Не случайно все медали и грамоты ВДНХ получал колхоз-миллионер, а не государственные хозяйства. Люди знали и любили свою землю, привыкли трудиться на совесть, с верой в полезность того дня, которое идет на пользу всего общества, а не только для них одних. Как можно было не помочь им? Как было не снять с них лишнюю, бесполезную нагрузку?

А между тем все левые директивы, исходившие сверху- объединение, расширение – просто подрывали доверие людей, веру в разумность и нужность своего труда, подрывали доверие к основному принципу «каждому по труду». Но труд не оправдывал себя, потому оказывался бессмысленным в своём общественном выражении… Теперешнее поморское село, поневоле сохраняющее не только оболочку, но и внутреннюю структуру традиционной жизни, должен превратиться в посёлок рыбаков, с новыми своими укладами, которых с неизбежностью потребуют преобразования. Он должен быть насыщен культурно-бытовым обслуживанием, связью, транспортом, медицинским и научным персоналом; у жителей должны быть своя электростанция, клуб, своя школа, телекомплекс и все остальное, что необходимо для современной жизни, что отвлекает молодёжь в города.

Надо ликвидировать не колхозы, а то множество грабящих колхозника и общество, инстанций, которые мешают прямому контакту хозяйства с государством, производителя с потребителем! Почему кто-то, а не колхоз, должен обрабатывать выловленную колхозниками рыбу (фактория «Лахта»)? Почему они сами не имеют право это делать? Ведь колхоз-это единственная у нас демократическая форма решения всех хозяйственных вопросов, когда в управлении участвует каждый член коллектива. Общее собрание колхозников – вот главный орган колхозного самоуправления, позволяющий вести оперативную финансовую политику, менять направление хозяйственной деятельности, менять структуру хозяйства…

Всё это на бумаге? Всякая действительная инициатива глушится сейчас же сверху? Но разве использование микроскопа в качестве молотка указывает на то, что микроскоп себя изжил, а не на что-то другое?