В основе иллюстраций – фотографии видов Нижнего Новгорода М. П. Дмитриева, а также портреты, выполненные в фотомастерских различных городов России во 2-й половине XIX века (из коллекции автора).

Посвящается моему брату Александру.

Глава 1
Хлысты, и еще «варшавские»

Рождественская улица.

1 июня 1880 года начальник Нижегородской сыскной полиции Павел Афанасьевич Благово зашел к себе в кабинет в крайне растрепанном состоянии. За одиннадцать лет службы приходилось ему несколько раз рисковать жизнью, бегать под пулями, уворачиваться от ножа. Вот хоть бы о том годе, с этим мерзким хлыстовским царьком Свистуновым… Но так глупо и неловко Благово себя еще никогда не чувствовал. Совершал обычный еженедельный обход острога, в том числе навестил тех девятерых арестантов, чьи дела сейчас вел. Рутинная работа, все как обычно: уговоры, угрозы, ответное вранье и запирательство. Как вдруг подследственный Опокин, которому светит-то всего два года поселения, выхватил из рукава портновский нож и бросился на Благово. Лицо у него было такое отчаянное, что Павел Афанасьевич не выдержал и побежал, забыв о достоинстве.

Зрелище получилось унизительное: статский советник и главный городской сыщик бежит по длинному тюремному коридору, подследственный Опокин с бешеными глазами и лезвием в кулаке – следом, а замыкают всю эту дурацкую кавалькаду растерявшиеся надзиратели. Многочисленные заключенные, что шли как раз на построение, замерли вдоль стен, любуются редким зрелищем и смеются… Ужасно. И ведь мог зарезать как кочета! Хорошо, в конце коридора оказался старший надзиратель Приходько. Увидев происходящее, опытный тюремщик отреагировал мгновенно и правильно: не стал махать саблей или револьвером (это было бы опасно в тесном людном коридоре), а просто швырнул с силой тяжелую связку ключей в лицо набегавшего покусителя. Тот взвизгнул, упал на одно колено, закрыв пораненный глаз руками; тут-то его, наконец, и догнали бегущие следом надзиратели. Теперь Опокина ждет уже двенадцать лет каторжных работ, если он вообще выйдет из карцера здоровым, а не чахоточным инвалидом. Уж очень не любят чины тюремного ведомства нападений на себя и своих коллег – полицейских и судейских.

Самое же плохое в этой истории – ее необъяснимость. Тихий, затурканный арестант, попавший в тюрьму случайно и ненадолго, покушался на большого чиновника, добровольно ломая себе всю жизнь. Что он там кричал, настигая Благово? «За отца! За отца ответ!». Павел Афанасьевич точно знал, что с подследственным Опокиным он встречался впервые, родителя его никогда не видел, не арестовывал и не преследовал. Оставалось единственное объяснение – буйное помешательство. Такой риск всегда есть у тех, кто по роду службы общается с отбросами общества.

Для успокоения души Благово все-таки вытащил из несгораемого шкапа следственное дело Опокина. Переменил манжеты на рубашке, испил чаю с лимоном, окончательно успокоился и даже стал думать о недавнем происшествии иронично. Ну, побежал… Кто угодно побежит, когда на него, безоружного, психованный с ножом кинется. И не такие бегали! Один Лыков, наверное, не побежал бы, так ведь то Лыков…

Статский советник открыл «дело об хищении крестьянином деревни Рекшино Семеновского уезда Иваном Семеновым Опокиным трех рублей с полтиною из кассы волостного правления». Так… Двадцать три года, холост. Отец утонул по пьяному делу аж в шестьдесят четвертом году. При чем тут он, Благово? Ну, точно, психованный.

И уже закрывая папку, Павел Афанасьевич увидел вдруг ответ на свой вопрос. Да такой ответ, что, как сказал классик, «в зобу дыханье сперло».

«В 1879 году привлекался в качестве свидетеля и соучастника в расследовании дела о хлыстовском «корабле» купца 2-й гильдии Акинфьева; оставлен в сильном подозрении».

Год назад Опокин был замешан в хлыстовском деле! В министерских отчетах и реляциях оно прошло под названием «следствие Нижегородского полицейского управления о завещании Аввакума». Тогда, в первый год генерал-губернаторства графа Игнатьева, назначившего Благово начальником сыскной полиции, на ярмарке схлестнулись могущественная Рогожская община староверов-поповцев и тайная секта хлыстов. Шла борьба за владение уникальным, бесценным для любого староверческого толка завещанием протопопа Аввакума Петрова, написанным им за две недели до своей казни в 1681 году. В ходе этого противоборства едва не погибли сам Благово и его молодой помощник Алексей Лыков, а на ярмарке были убиты трое купцов и более десятка уголовных. В их числе был и знаменитый питерский бандит Осип Лякин по кличке Ося Душегуб. Закончилась вся эта кровавая история побоищем на острове посреди Ворсменского озера, в старинном Троицком Островоозерском монастыре. Ранним утром, сняв часовых, на остров пробрались Лыков и начальник рогожской службы безопасности Федор Ратманов по кличке Буффало. В перестрелке они перебили всю охрану «Верховного Христа», страшного старика Свистунова, тайного хлыстовского диктатора, повинного в смерти многих невинных душ. Буффало застрелил самого Свистунова и унес с собой завещание Аввакума, которое хлысты перед тем забрали у придушенного ими антиквара.

Операция проводилась по прямому указанию нижегородского полицмейстера Каргера и с ведома генерал-губернатора графа Игнатьева. Сыскная полиция в этом деле негласно сотрудничала с Рогожской общиной против хлыстов, что было не совсем законно. Но власти были возмущены провокаторской ролью хлыстов, которые и затеяли все эти многочисленные убийства, вступив для того в сговор с бандитами. Министр поэтому молчаливо одобрил нижегородцев, наградив всех участников «дела о завещании Аввакума», да и сама Рогожская община, будучи весьма близка к верхам, не дала в обиду союзников.

И вот теперь эта, забытая уже было история вновь напомнила о себе. Очевидно, что молодой и простодушный крестьянин Опокин получил задание от нового хлыстовского «христа» отомстить за прошлогоднее поражение. Будет ли этому конец? Воевать с целой сектой, тайной, богатой, многочисленной – это было уже чересчур. Надо срочно предупредить Лыкова! И Буффало тоже…

Двадцатидвухлетний помощник начальника Нижегородской сыскной полиции Алексей Лыков также в это время вспоминал дело о завещании Аввакума. Еще ранним утром он получил неприятную телеграмму из Москвы:

«(НА) МЕНЯ СОВЕРШЕНО ПОКУШЕНИЕ ТЧК (ПО) ВСЕМУ НАШИ ЗНАКОМЦЫ (С) ОСТРОВА ТЧК ПРЕДУПРЕДИ БЛАГОВО ЗПТ БУДЬТЕ ОСТОРОЖНЫ ТЧК БУФФАЛО».

Алексей хотел сразу же известить начальника, но тот поехал в острог из дома, не заходя в полицейское управление. Пришлось Лыкову отложить разговор, что едва не стоило, как потом выяснилось, жизни Павлу Афанасьевичу.

Титулярный советник Лыков не имел своего кабинета, а сидел в общей комнате сыскного отделения вместе с агентами. Поручив старшему агенту Титусу предупредить Благово о телеграмме из Москвы, он занялся самым неотложным из текущих дел. Третьего дня была обворована квартира председателя удельной конторы действительного статского советника Сиверса; воры унесли полпуда столового серебра, драгоценности жены и – десятитысячный вкладной билет Московского коммерческого банка всего с одним отрезанным купоном. Сиверс только вчера поздно вечером нашел в своих записях номер и серию украденного билета и догадался сразу послать их с камердинером к Лыкову домой. Поэтому сегодня с самого утра Алексей занялся обходом банков, опасаясь, что билет за эти дни уже был предъявлен целиком или покупонно. Посетив отделения Русского торгово-промышленного, а затем Государственного банка, он оставил у старших кассиров номер ренты и по Балчугу спустился на Скобу. Здесь, в самом начале Рождественской улицы, возле Гостиного двора, находился Николаевский городской общественный банк. Войдя в его кассовый зал, Лыков поморщился – опять этот развязный поляк! Только что он попался Алексею на Осыпной, в Государственном банке, разменивал там пятидесятирублевый банкнот на червонцы. Поляков Лыков не любил: они нанесли его покойному батюшке в 1863 году те три ранения, что раньше положенного срока свели Лыкова-старшего в могилу. Да еще эти манеры…

Но тут Алексей увидел, как полячишко забрал у кассира пять червонцев, бросил свое «дзенькуе» и вышел. Это было непонятно, а потому подозрительно. Почему пан меняет пятидесятирублевые банковские билеты в разных банках? Не проще ли было разменять на Осыпной сразу всю сотню? Или билеты у него фальшивые? Но тогда он разменивал бы их в лавках да ресторанах, а не здесь, где обученный на фальшивки персонал!

Раздумывать было некогда. Лыков подскочил к кассиру, сунул ему под нос запаянное в стекло удостоверение агента сыскной полиции со своей фотографией и тихо произнес:

– Я из сыскного. Банкнот, даденный сейчас поляком, отложить. Известить управляющего, больше никому ни слова. А это, – тут он выложил на конторку извещение о краже вкладного билета, на бланке и со своей подписью, – для учета при обслуживании клиентов. Я зайду позже.

И, не дав ошарашенному кассиру сказать ни слова, быстро вышел на улицу.

Поляк обнаружился впереди него, уже саженях в двадцати. Он шел по Рождественской, в сторону Софроньевской площади, легкой походкой молодого гуляки и ловеласа; подмигивал встречным дамам и барышням, на ходу осматривал вывески магазинов, весело помахивал тросточкой. Лыков увеличил дистанцию до пятидесяти саженей, из опасения быть обнаруженным. Выслеживаемый им человек был, видимо, не прост: то и дело пялился в зеркальные витрины или вертел головой во все стороны, словно заезжий турист, что позволяло ему вести задний обзор.

Ниже по Рождественской, недалеко от Козмодемьянской церкви, находился еще один банк – Нижегородский Купеческий. Если поляк зайдет и в него, с той же целью размена денег, то это будет означать только одно – что происходит осмотр всех банков в городе с целью подготовки их ограбления. «Варшавские» – элита преступного мира, ловкие взломщики сейфов, славились своим искусством не только в России. Два месяца назад, в марте, были ограблены два банка: один в Праге, другой в Аахене, и следы в обоих случаях явно указывали на «варшавских». Нешто и досюда добрались?

Алексей перешел на другую сторон у улицы, укрылся в москательном магазине Обрядчиковых и сквозь его витрину увидел, что поляк зашел в Нижегородский Купеческий банк. Вышел оттуда через четыре минуты, поднял тросточку, к нему подлетел извозчик с белым номером^[1], забрал пассажира и, получив указание, двинул обратно к Скобе. Алексей из своего укрытия запомнил номер «ваньки» и, дав ему отъехать, прошел в кассовый зал. Показав, как положено, документ, изъял под расписку сданный поляком банкнот (на этот раз четвертную), строго предупредил кассира, чтобы он известил об этом только директора. Не забыл и оставить уведомление об украденном билете.

В управлении Лыков выгнал на улицу всех свободных агентов – для поиска извозчика, и уже через час узнал: подозрительный поляк проживает в «Большой Московской гостинице», лучшей в городе, что на Благовещенской площади. А одновременно с ним там же поселились еще три солидных пана с большими чемоданами. Итак, «варшавские» приехали на гастроли?

Павел Афанасьевич Благово любил своего помощника Лыкова и старшего агента Титуса и возлагал на них обоих большие надежды. А если он кого любил, то жизнь такого человека становилась особенно трудна: Благово требовал от него соответствовать высоким ожиданиям…

Эстлянец Яан Титус начальника радовал. Умный, наблюдательный, всегда тонко оценивает ситуацию. Опасность чувствует за версту и ловко ее избегает, но, если нужно, становится храбр и хладнокровен. И удивительный актер: может загримироваться и сыграть кого угодно – от великого князя до татарки-торговки.

А вот Лыков нужных высот никак не достигал. Помощник начальника сыскной полиции – это будущий начальник, первый преемник. Год назад Благово так ему это и объяснил, когда брал в помощники. Целый год Алексей бьется, толк вроде бы есть, но все не то, не то. Авантюрист! Ему бы с револьвером по подворотням бегать да жуликов чугунными кулаками в штабель укладывать. А думать за него все еще должен Благово.

О прошлом годе Федор Ратманов по кличке Буффало, фантастический стрелок, неделю лишнюю задержался в Нижнем, учил Лыкова стрелять. Таким, как он, Алексей, конечно, не стал, но из туза пятерку с пятнадцати шагов теперь делает, чем очень гордится.

Потом он начал брать уроки солдатского рукопашного боя у отставного преподавателя фехтования знаменитого Тенгинского пехотного полка. Эти полковые учители фехтования любого Дэ Артаньяна в три терции проткнут, потому как у них школа такая, на поле боя учились, не в манеже. Вот и этот старый хрыч – четверть века отвоевал, семнадцать ранений имеет, и ни одного из них тяжелого. Когда узнал, что Лыков за полтора года войны два тяжелых получил – смеялся очень… Стал натаскивать сыщика за три рубля в месяц, по субботам и воскресеньям, так, что тот приходил на службу в понедельник весь в ссадинах и синяках. Даже неудобно бывало его брать на совещания к губернатору, ибо походил на пьяного буяна, выпущенного из холодной.

А Лыкову этого всего мало показалось. И так здоровый как черт, а тут еще заказал на Курбатовском заводе десятипудовый гимнастический снаряд, которому русского названия нет, а немцы зовут его «штанге». Занимается с ним ежедневно, плечи набил такие, что в вагон конно-железной дороги давеча едва пролез.