Я возвращался домой, когда в кармане вдруг запел сотовый телефон. Несмотря на привычную мелодию, звук его казался зловещим. Дело в том, что мало кто знал мой номер. День был необычный: я чувствовал себе как выжатый лимон.
Голос в трубке отдавал металлом и требовал изменить показания. Подобные голоса бывают у бригадиров, ментов и придурков.
– Кто со мной говорит, я что-то не въеду? – прикидывался я.
Вопрос мой не был услышан. Голос утверждал, что если я не изменю показания, то на моей поганой жизни можно поставить жирный крест.
– Какие еще показания! – воскликнул я.
Голос кашлянул и продолжил внушать, что мне следует сказать хотя бы о том, что по пути в РУВД милицейский патруль брал Пашу на испуг, обещая отвезти в лес. Словно Паша-Биатлонист мог чего-то испугаться.
– Вы не представляете, о чем говорите! – крикнул я, так что девушка, идущая навстречу, шарахнулась к обочине. – Меня самого потом же посадят!
– Это ничего, – пел голос. – За подобные дела дают мало, зато в кармане у тебя появятся бабки. Ущучил? Скажешь, стояли по пути… Минут пять. Ментам не поверят. Тебе – другое дело.
– А если я откажусь? – набрался я смелости.
– Будешь ходить вперед пятками…
– Послушай, а не пойти бы тебе к дедушке! Или к бабушке!
Голос в ответ что-то мямлил.
– И больше мне не звони, – говорил я, развивая идею. – Сидит под колпаком и еще квакает. Кого ты пугаешь, ставрида маринованная. Не звони мне больше никогда…
– Не туда рулишь, – удерживал меня голос.
– Видал я таких жуков…
Я нажал кнопку отбоя. Кому-то хотелось получить от меня ложные показания, оставаясь в тени. Впрочем, неизвестному абоненту не доставало красноречия, чтобы уговорить меня на этот подвиг. Я продолжил свой путь, твердо веря, что мой друг Миша Козюлин, а также остальные четверо раненых, которых я толком не знал, не заслуживали, чтобы о них вытирали ноги.
Телефон оставался у меня в руке. Не останавливаясь, я тут же набрал номер Пети Обухова. А когда услышал голос, то обо всем ему рассказал – вплоть до того, как вел себя на допросе убийца.
– Прикинь, – возмущался я. – стоило выйти на улицу, как мне тут же звонят и требуют изменить показания. Откуда у них номер моего телефона?!
Петька громко чавкал в трубку, и я не сдержался:
– Перестань жрать, ментовская морда!
Подобное обращение было обычным во время нашей армейской службы во внутренних войсках.
– Надо подумать, – ответил Петька.
– Нет, Обухов, ты мне ответь. Ты ехал с нами тогда, и только случайность спасла тебя от смерти! Откуда утечка информации?!
– Из прокуратуры, – ответил тот уверенным голосом.
– Точно?!
– А ты как считаешь? – вывернулся он. – Я, например, даже не знал, что у тебя сегодня очная ставка. Даже если бы захотел, не смог бы тебя выдать.
Петькины доводы звучали логично. Конечно, не смог бы. Да и сам он проходит по делу свидетелем. Однако ему не звонят, потому что он мент, а взялись за меня.
– Тебя же здесь многие знают, – продолжил он. – И потерпевшие, и свидетели.
– Ты там посмотри. Иногда взгляд выдает человека…
Обухов обещал посмотреть. Мало того, он заверил, что если только на меня опять наедут, то я должен буду ему позвонить, и неизвестный абонент тут же накроется медным тазом.
Слова друга детства легли как бальзам на издерганную душу, и я отключил телефон.
Добравшись до дома, я похлебал супа, съел отбивную котлету и сел за письменный стол. Однако дипломная работа не шла в голову. Паша Коньков был не просто Биатлонист. Это был явный приверженец силовых методов решения проблем, иначе не стал бы стрелять. Подобным поведением, впрочем, не славился ни один из местных бандитов. Паша, выходит, перепрыгнул всех остальных…
Действительно, думал я назавтра, рассказать обо мне мог кто угодно, так что доверять надо лишь Пете Обухову. Проболтаться могли как в милиции, так и в прокуратуре, включая прокурора Пенькова. Показали ему пачку зеленых – у того и слюни вожжой. Ведь он, по сути, оправдывал Биатлониста.
Я набрал номер квартиры Орлова, но чей-то мужской голос ответил, что звонить мне надлежит по другому телефону и продиктовал номер. Перезвонив, я услышал знакомый голос, стал рассказывать о звонке незнакомого абонента и тут понял, что застал Орлова врасплох.
– О подобных случаях, случаях… – тянул он нить разговора. – Мне лишь в кино, в кино приходилось видеть… Чтобы вот так, вот так позвонить и требовать – так что извини. Чтобы взять и начать шантажировать…
– Как мне поступить? – спрашивал я наугад.
– Ну да, это касается моей дочери, и я должен тебе подсказать. Но, если честно, не знаю, Коля. – Он замолчал и потом вдруг оживился: – Звони прокурору. Они же обязаны обеспечить безопасность. Почитай закон, закон, чтобы знать конкретно. Ты понимаешь, о чем я? Чтобы знать права. Прямо сейчас садись и читай, чтобы от корки до корки знать. Там же прямо написано.
– У меня экзамены на носу, а потом защита диплома.
– Так ты, выходит, заканчиваешь? – удивился дядя Вова. – Поздравляю, поздравляю. Заканчиваешь…
Он был словно на автопилоте – и на землю не падал, но и лететь толком не мог. Так себе, парил над землей вместо бабочки.
– Как внук? Как Люся? – спросил я, чувствуя неловкость положения.
В моем голосе, вероятно, слышалась нервозность.
– Людмила? Внук? Гуляю с ними. Частенько… Теперь же тепло стало. И Люде с ним хорошо. Она словно бы горе свое забыла, потому что у нее же теперь забота, ребенок. Оттягивает сын от забот. А то бы, ты знаешь, даже не могу сказать, как она пережила бы.
– Понятно…
– Звони, – сказал Орлов. И тем оборвал наш разговор.
Я попрощался и отключил трубку.
Только я это сделал, как в ту же секунду раздался звонок, и я вновь услышал голос Пети Обухова. У него за прошедшие сутки никаких изменений не наступило – не женился, зарплату ему не прибавили, и новое звание не присвоили.
– Так, может, это? – спросил Обухов. – Встретимся вечерком у девятнадцатой школы? Там кафешка образовалась. Посидим, вспомним…
Я ответил согласием. Складной нож с выкидным лезвием лежал теперь постоянно в кармане – только бы не попасть врасплох.
У меня отлегло от сердца, и я принялся за работу. Целый день я корпел над дипломной работой, к вечеру вышел на улицу и направился в сторону улицы Волжской. Вдоль нее, серединой, здесь проходила старая липовая аллея. Войдя в аллею, я двинул в сторону школы.
Деревья только что распустились, и думалось тут легко.
Свернув с улицы Волжской, я оказался на просторном школьном дворе, поросшем тополями, кленами и липами. От бывшей школы для слаборазвитых детей осталось лишь здание, отданное в аренду под склады для коммерсантов. С северной стороны здесь оказалось летнее кафе, обнесенное стальным заборчиком. Вокруг кафе разрослись акации.
Петьки Обухова в кафе еще не было – там вообще никого не было. Шашлычник еще только разводил мангал. Две официантки и бармен слонялись по залу, обирая по углам паутину и протирая столы.
Потом народ стал потихоньку собираться, запахло шашлыками, а Петьки Обухова всё не было.
Петька-Петух на завалинке протух! Я был готов порвать негодяя на части. Он сорвал меня из дома, а сам не пришел. И когда я уже уходил тем же путем в сторону улицы Волжской, то услышал позади себя свист. А услышав, обернулся, хотя с детства помнил, что оборачиваться на чужой свист – плохая привычка.
Обухов стоял возле кафе, расставив ноги, и махал мне рукой, так что пришлось возвращаться.
Петька, не дожидаясь меня, плюхнулся на пластиковый стул, к нему подошла официантка в зеленом сарафане.
Петька был в форме, и это меня удивило. Явился в «доспехах», чтобы на него пялились со всех сторон.
Я поздоровался с ним за руку и сел напротив.
– Прости, что опоздал, – бурчал тот, оборачиваясь к даме.
Та взяла заказ на карандаш и отвалила, виляя бедрами.
– Рассказывай, – велел Обухов. – Что за звонки, откуда им известен твой телефон?
Петька поражал меня своей циничной наивностью, как, впрочем, и дядя Вова Орлов. Я знал ровно столько же, как и они.
Петька откинулся на спинку стула:
– Не переживай. В обиду не дадим… Будет сидеть, пока не подохнет…
– Приятно слышать. Хотя он знает теперь мой телефон.
Петя повел глазами по сторонам, мельком взглянул мне в лицо и продолжил:
– Мы же их всех перебьем. По одному.
– Кого их, Петя? Очнись. Мы даже не знаем, кто за Пашей стоит. Они, может, контролируют весь город – неужели до тебя не дошло?
Обухов побежал глазами меж столов. Это был страх. Потому мент, вероятно, и пришел в форме, чтобы хоть как-то себя защитить.
Водка прибыла в объятиях пива. Следом приехал шашлык.
Петька бубнил, чавкая:
– Зря ты с этой анонимностью затеял. Толку, как видишь, никакого – один только шорох.
Он был прав как никогда. Впрочем, пока Паша Коньков находился на экспертизе в психушке, меня никто не тревожил, но стоило Вялову снова взяться за Пашу, как тут же вспомнили обо мне. Выходит, обо мне узнали после очной ставки.
Петька плеснул себе водочки.
– За нас, дружище, – сказал и вылил содержимое себе в глотку.
– Это понятно даже пьяному ежу, – продолжал я, вертя пальцами рюмку водки. – Убийца не знал, что очная ставка состоится с анонимным свидетелем.
– Ты выпей, – говорил Петя, закусывая шашлыком. – Зря ты расстраиваешься. Мы же если начнем их утюжить, от них же перья потом полетят. Знаешь, как начальник УВД настроен?
Я не знал.
– Он прямо сказал, что наше благополучие зависит теперь от нас самих, и что если мы будем развешивать уши, то нам их оттопчут…
Это были всего лишь слова, не подкрепленные конкретными действиями. Говорить у нас всегда умели.
Мы налили по второй и не заметили, как осушили бутылку. Потом принялись за пиво, говоря о разном и вечном. О нашей службе на Кавказе, о Мишкиной большой любви, о Людмиле, которую пришлось ему завоёвывать. Дело в том, что Люська была участковым уполномоченным, старшим лейтенантом, а погибший наш друг до последнего носил лычки старшего сержанта и учиться не собирался.
– Он мог получить офицерское звание, – говорил я. – Для этого надо было хотя бы поступить на учебу.
Петька чмокал губами. Поздно об этом говорить. Нет больше Мишки Козюлина. Осталась лишь вдова и сын-карапуз, который ничего пока что не соображает.
От выпитого меня потянуло в «отлив». Следом отправился Обухов. И когда мы вернулись, я продолжил ту же тему:
– Он еще отомстит за отца – вот посмотришь. Он же весь в него! Вылитый Козюлин…
– На мать он походит, – перебил Петька. – В крайнем случае, на деда…
– Но как ты так можешь, если у него даже губы!
Я не успел закончить: в зарослях акаций вдруг обозначилась чья-то фигура, шевельнулись листья, и в мою сторону уставился пистолетный ствол.
Если б я был трезвым, то упал бы на пол чуть раньше. Звук выстрела напрочь меня оглушил. За ним последовали еще. Я валялся на полу, а из-за акаций били, не переставая, пока не кончились патроны.
Женщины визжали. Петька валялся рядом со мной, щупая пустую кобуру.
Не дожидаясь, пока по мне вновь начнут палить, я вскочил и щучкой махнул через ограждение. В руке щелкнуло выкидное лезвие. Однако вставлять «перо» оказалось некому. Кто-то большой уносил ноги за угол школы – туда, где ревел на больших оборотах двигатель чьей-то машины. Человек вильнул за угол, двигатель взревел, и сделалось тихо.
Оглядываясь по сторонам, я подошел к углу, но никого там не увидел. Здесь пахло выхлопными газами, виднелись свежие клочья порванной колесами травы.
Судьба вторично усмехнулась надо мной. Я был цел, тогда как о состоянии Петьки Обухова можно было только догадываться. Впрочем, я успел заметить, как тот метнулся в открытую настежь дверь.
Я вернулся к кафе и тут понял, насколько сильно меня трясет. Если бы у меня были блохи, они передохли бы все от страха. Петьки не было. И никто не знал, куда умчался мент.
Мужик, похожий на бегемота, материл возле стойки бара какого-то Михаила Сергеевича и его покойную Раису, словно именно они испортили ему вечер.
– Урод! С печатью на харе! – ревел мужик. – Комбайнер недоделанный!
О проекте
О подписке