Так началась для меня суббота, одиннадцатого февраля, а в десятом часу того же дня я сидел в кабинете прокуратуры. Следователь был тот же самый, что ночью осматривал Мишкин труп, и звали его Дмитрий Геннадьевич Вялов. Фамилия, впрочем, абсолютно не вязалась с его профессией.
Следователю было за сорок. Под глазами мешки. Вороша на столе бумаги, он курил, роняя повсюду свой пепел.
– Не могу взять в толк, – удивлялся Вялов. – Привезли как человека, а он за пистолет…
Действительно, Кабана увезли от греха подальше. Но тот вытащил пистолет и начал стрелять, словно он в тире.
– Говорят, у него коттедж в частном секторе, – подумал я вслух.
– Коттедж? – Вялов уставился на меня. – Точно, в районе Майской горы.
– Поэтому я не хочу, чтобы обо мне знали раньше времени, – выдавил я из себя.
– В смысле?
Никотин и бессонная ночь лишили Вялова логики. Он не хотел понимать очевидных вещей.
– Где коттеджи – там братки, – рассуждал я.
– Ну… И что?
– При таком раскладе дожить бы до приговора…
Следователь елозил глазами по столу. Потом снова закурил, поднялся из-за стола и стал ходить по кабинету.
Я никогда не курил и был вынужден дышать канцерогеном. Хотя, если разобраться, это было абсолютной мелочью по сравнению с ночным происшествием.
– Выходит, что ты боишься, – подвел черту Вялов, насыщаясь дымом.
Я не спорил. Пусть думает. Зато я исполню свой долг.
– Ты у нас кто? – рассуждал Вялов. – Ты у нас обычный гражданин. А показания гражданина в суде многого стоят. Твои показания для дела имеют принципиальное значение. Эти показания решающие.
Следователь вернулся в кресло.
Я стоял на своем:
– Мне хочется, чтобы обо мне не узнали раньше времени.
– Согласен. Идем к прокурору…
Вялов раздавил сигарету в пепельнице и поднялся.
Пеньков Владимир Петрович, прокурор района, оказался не лучше следователя – ему хотелось показаний прямо здесь и немедленно. Мало того, он почему-то стал утверждать, что ночной стрелок Паша Коньков, будучи спортсменом-биатлонистом, за всё время мухи не обидел. Прокурор произнес это так, словно Паша был в прошлом герой, и теперь этот герой оказался на осадном положении.
Было странно слышать эту ересь от прокурора. Тем более что с утра я забежал к оперативнику Блоцкому, и тот рассказал мне, как полгода назад против Паши возбуждали уголовное дело, потом дело с помощью прокурора развалили, хотя светила Конькову целая пятилетка. Короче, о Паше тюрьма плакала горючими слезами.
– Что же нам делать с тобой? – мямлил картавый прокурор.
Я молчал.
– Бояться в общем-то нечего, – рассуждал прокурор. – Коньков за руками теперь.
– Я сказал о своих условиях, – продолжал я. – Абсолютная анонимность.
Слова попали в цель. Прокурор побежал глазами по книжным полкам.
– Где-то был у меня закон, – бормотал он. – Их же пекут как блины в Госдуме, а денег не выделяют…
Прокурор поднялся и пошел вдоль мебельной стенки, выудил меж толстых томов тонкую кипу листов.
– Распечатка, – сказал он. – Один экземпляр. Но защита будет против, заметьте… Дело в том, что, по большому счету, это ведь нарушение прав обвиняемого – он же не будет знать, кто против него дает показания. Согласитесь, это не совпадает с конвенцией…
Перед глазами у меня вдруг мелькнул и пропал Миша Козюлин. Опер Блоцкий рассказывал, что Мишка умер сразу. Пуля пробила бумажник с денежными купюрами, потом сердце и ушла навылет. Зато прокурор теперь пел про защиту обвиняемого.
– Перебьётся, – произнес я, обрубая прокурору пути для маневра.
– Это я так, – смягчился тот. – Может, мы сами чего-то еще не знаем. Пусть так и будет… Пишите заявление на мое имя, и мы присвоим вам псевдоним. И будем допрашивать вас в суде с помощью зеркальной комнаты, которой пока что нет.
У меня глаза полезли на лоб. Сообщение удивляло своей обыденностью.
– Зеркальную комнату пока что нам не построили, – продолжал прокурор. – Но псевдоним мы вам обеспечим, об этом не беспокойтесь… Почитайте закон. И возвращайтесь с заявлением.
Вместе со следователем мы двинулись к выходу из кабинета.
– Как бы то ни было, – произнес мне вдогонку прокурор, – вы должны дать показания сегодня же. Как нам вас называть в таком случае?
Он действовал мне на нервы, но я промолчал.
– В таком случае прямо так и запишем…
Я напрягся, не понимая хода его мыслей.
– Сидоров Петр Иванович! – картаво орал он вдогонку. – Устроит вас псевдоним?!
Если б меня назвали горшком, даже и это меня устроило бы, потому что торчать у бандитов на виду не входило в мои планы. Неискушённый в хитросплетениях практической юриспруденции, я пока ничего другого придумать не мог. Однако природная интуиция подсказывала, что именно так и следует поступить.
Мы вернулись к Вялову в кабинет и стали писать показания. В графе фамилия стояли теперь не мои данные, а Сидорова Петра Ивановича. В псевдониме, придуманном прокурором на скорую руку, чувствовалась насмешка.
– Вообще-то ты прав, – говорил теперь следователь. – Возможно, я и сам поступил бы так же, окажись на твоем месте. Короче говоря, не стесняйся и действуй на полную катушку, потому что, кроме тебя, действительно больше некому…
Следователь теперь не казался мне ни сонным, ни вялым. Мы записали в протокол все обстоятельства дела – вплоть до того, как я вернулся домой. Отметили даже факт, что убийца назойливо спрашивал, куда его везут.
– Прикинь. – Следователь перешел вдруг на «ты». – Он теперь утверждает, что менты возили его в лес…
– Куда?
– Зинин Саня, – сморщился Вялов, – адвокатишка хромоногий… Короче, научил говорить про лес. Больше придумать ничего не смог… Мол, что в лес возили – мозг освежить…А по времени не совпадает. Мы уже проверяли, армянина трактирного допросили, – а не выходит. Короче, твои показания подтверждают нашу версию, так что обвинение по триста семнадцатой будет верным – посягательство на жизнь работника правоохранительного органа.
– Нескольких, – добавил я.
– В этом ты прав, старина, прости…
Следователь опять потянулся к пачке с сигаретами, но та оказалась пустой. Вялов откинулся на спинку кресла, затем поднялся, подошел к окну и прикрыл форточку.
– Никак не пойму, – рассуждал Вялов. – Неужели решил с пьяных глаз, что не в милицию его привезли, а в лес?
– Ничего не могу сказать, – ответил я, поднимаясь.
Вялов подошел к столу, сгреб тонкие листки ксерокопии закона «О защите потерпевших, свидетелей и других лиц» и протянул мне.
– Читай…
Взяв бумаги, я развернулся и шагнул к двери.
На столе у следователя лежал протокол допроса, подписанный вымышленной фамилией, а также мое заявление о предоставлении государственной защиты и постановление о сохранении в тайне данных о моей личности.
Постановление было помещено в коверт – на нем теперь были оттиски прокурорской печати. Статья, по которой собирались обвинить Пашу Конькова, сулила этому паразиту лишение свободы на срок до двадцати лет либо пожизненное лишение свободы. С учетом количества потерпевших и моратория на смертную казнь, оставалось надеяться, что пожизненное лишение свободы этому поросенку обеспечено.
Я вышел в коридор, опустился на первый этаж и тут столкнул с Мишкиным тестем.
– Вот ты где, а мы тебя ищем повсюду, – говорил он угрюмо. – Дело в том, что Люда пока что ничего не знает – она же в больнице…
– Я в курсе. На сохранении…
Дяде Вова мялся на месте. Это был невысокий круглый мужик, похожий на прокурора Пенькова, но только не картавил.
– Аккуратнее надо, – рассуждал дядя Вова. – Как-нибудь так, чтобы не сильно ее травмировать – ей же скоро рожать.
– Человек в морге, а жена до сих пор не знает… – шипел я. – Удивительно мне, дядя Вова…
Он заранее ставил меня в тупик, надеясь на «как-нибудь». Ухватив меня под руку, повел наружу к своему «Жигуленку». А уже через полчаса мы входили в вестибюль центральной больницы. Навстречу нам еле двигалась жена дяди Вовы. Тетку Елену трясло, из глаз сочилась влага. Орлова прикладывала к ним сырой платок, избегая смотреть в сторону мужа.
– Коленька, – всхлипнула тётка, – как-нибудь, потому что мы не в силах, боимся… Семь месяцев сроку всего…
Дядя Вова стоял возле меня и мотал головой, словно лошадь.
Мы поднялись на третий этаж, узким и длинным коридором прошли до конца и остановились перед закрытой просторной дверью.
– Как-нибудь так, – напутствовала Орлова.
Я потянул на себя дверь, без стука, словно каждый день здесь хожу.
Помещение оказалось ординаторской. Втроем, толпясь, мы вошли внутрь и остановились. Следом за нами медсестра привела под руку Людмилу. Халат на ее животе возвышался горой.
– Люсенька, – всхлипнула мать.
Двое мужиков в белых халатах, что сидели по углам за столами, напряглись. Потом встали и подошли к нам.
– Что случилось? – спросила Людмила. – Бабушка? Дедушка?
Людмилу усадили в просторное кресло.
– С ними всё хорошо, – продолжала тетка Елена. – И с дедушкой. И с бабушкой…
– Неправда, – перебила дочь. – Миша мне после смены звонит с утра, а сейчас почему-то нет. Что с ним? Где он? Что с бабушкой? Говорите, не бойтесь, я выдержу…
Я присел на край кресла и взял Люську за руку, как делал это когда-то очень давно, еще до службы. И вновь ощутил тепло, идущее от нее.
– Тут такое дело, – начал я и понял, что тяну кота за хвост. – С вашими стариками всё в порядке. Дело в том, что Мишку убили…
Лучше б я не говорил этого никогда! Пусть другой кто-то сказал бы, но не я, потому что видеть, как плачет беременная, выше всяких сил.
Заплакали в голос и старшие Орловы. Дядя Вова широкой ладонью размазывал слезы по лицу.
– Где он?! – кричала Людмила. – Я хочу его видеть!
– В морге, – отвечал я.
– Отвезите меня! Я хочу быть с ним!
– Вам нельзя, – бормотали медики. – Вы в положении и это чревато…
– Знаю! Но я жена, и мне надо!
– Ты не одна, Люсенька, – напомнил я. – У тебя ребенок.
– Я понимаю… Заберите меня отсюда.
Не было в мире сил, способных оставить Людмилу в стенах больницы, и медики согласились. Один из них накручивал телефонный диск. Другой, торопясь, писал на клочке бумаги.
– С вами будут дежурить медики, – сказал тот, что писал. – Об этом просил ваш начальник управления. Хотя мы, естественно, не советуем. Будьте всё же в квартире. Не покидайте жилище…
Людмила, утирая слезы платком, молча соглашалась. Она сильная и всё понимает.
– Вас отвезут на нашей машине, – обещал другой медик. – Можете собираться…
Вскоре мы возвращались домой на больничной машине. «Жигуль» дяди Вовы тащился позади нас, колотясь на каждом ухабе.
Минувшая ночь казалась кошмаром. Я рассказывал Людмиле о происшедшем, а та вновь плакала, вспоминая какие-нибудь детали.
– Почему так случилось? – спрашивала она. И вдруг улыбнулась, услышав имя убийцы. Казалось, у нее уже зрел план расправы.
– Сам не пойму, что его заставило, – говорил я. – Причины, поверь, никакой…
Мы прибыли на улицу Оренбургскую, поднялись на пятый этаж и вошли в квартиру Орловых. Здесь мы были с Мишкой не так давно. Шли мимо и решили зайти к его тестю. Купили бутылку водки, закуску и ввалились без приглашения.
«Теперь не с кем будет сюда приходить, – подумал я отрешенно, – нет больше Мишки Козюлина…»
– Уж ты, Коля, нас не бросай, – говорила тетка Елена.
Я обещал, что не брошу, никогда не забуду их семью и помогу. Другие мысли не шли в голову. И тут же вставал в памяти окровавленный образ Паши Конькова – убийцы моего лучшего друга. Наверняка тот искал выход из щекотливого положения, поскольку наверняка теперь знал, какая мера ответственности его ожидает.
А двенадцатого числа, назавтра, мы поехали за Мишкой в морг. Привезли его в гробу и поставили в квартире у тестя. Тут же была его мать, Вера Ивановна, жившая теперь на севере города. Сели, горюя об утрате и вспоминая, как ходили когда-то в детский сад, потом в школу, как позже служили в армии.
Потом пришел Петька Обухов. Судьба его пощадила, и человек, не скрывая, радовался. Меня могло тоже задеть, но я старался молчать об этом.
О проекте
О подписке