Речное круизное судно шло с низовьев Волги долгих две недели, и молодой человек весь изнемог, бродя с палубы на палубу. Кажется, за это время он изучил не только устройство теплохода, но и запомнил всех пассажиров. И если бы не случайное знакомство, Алик проклял бы тот день, когда впервые ступил на палубу. Новая знакомая на очевидные ухаживания отвечала взаимностью, однако не желала с ним оставаться один на один в каюте.

И вот он, конечный пункт. Казалось бы, Дарья должна обрадоваться, увидев приметы родного города, однако не радостно ей.

– Что с тобой, Дашенька? – интересуется Алик. – Тебе плохо?

– С вещами поможешь?

Алик удивился вопросу. Он не только с вещами поможет, но и в автобус посадит, и ручкой помашет. А вечером, как условились, придёт к ней домой – надо лишь собственные дела утрясти.

Дарьюшка с трудом улыбнулась, оттаяла. И даже чмокнула Алика в щёку.

Они сошли с теплохода. Алик нёс кучу дамских сумок и свою, единственную, с лямкой через плечо. Дарья села в автобус и смотрела оттуда на окружающий мир, в центре которого находился лишь Алик. Из тёмной иномарки выбрался элегантный мужчина в сером костюме, подошёл к Алику и обнял, прикасаясь щекой к щеке. Несколько раз. Это походило на ритуал.

Молодой человек затем обернулся к автобусу и махнул на прощанье рукой. И Дарья опять удивилась, заметив холодный взгляд. Странная метаморфоза случилось с её попутчиком: он только что клялся, что влюбился с первого взгляда, что жить без неё не может, – и вот этот взгляд, до крайности безучастный…

Автобус дёрнулся, пошёл на подъём, виляя по серпантину. Поднялся в гору, повернул на главную улицу и сделал первую остановку. Дарья здесь выбралась из него, пересела в маршрутное такси и через сорок минут была уже дома.

– Как доехала? – радовался отец. – Не донимал ли комар ночами…

– Слава тебе… – бормотала мать. – Целый месяц. Одна… Действительно, как ты?

Дочь промолчала. Бросила сумки в прихожей, прошла в спальню и упала на кровать:

– Устала. Потом…

Мать взяла под локоть отца и вывела из комнаты.

– Не приставай. Видишь, она не в себе.

Они прикрыли за собой дверь, отправились на кухню.

А поздним вечером, когда по асфальту ползли длинные тени, в квартиру позвонили. Мать бросилась к выходу, опередив остальных: за порогом стоял молодой человек и застенчиво улыбался.

– Это вы? – спросила она незнакомца.

– Это он, – подтвердила Дарья.

Она подхватила Алика под локоть и провела внутрь квартиры.

– Прошу знакомиться…

Радоваться, впрочем, особенно было нечем: в зале стоял обычный клоп лет за тридцать, круглолицый, нос картошкой, в бородище и с глазами навылупку.

Спрашивается, как на такого можно было запасть? Отец совершенно расстроился: интересная партия складывалась между переводчицей и неизвестно кем.

***

Отец у Алика в последнее время жил, можно сказать, легально – у него была теперь и работа, и даже квартира. Дверь бы вот только в квартире подкрасить или совсем заменить – об неё словно когти точили.

– Работать здесь можно, – говорил отец.

Алик смотрел и не узнавал бывшего подполковника. Куда девалась былая прыть? Словно в песок ушла. Перед этим была война. Отец в ней участвовал. Потом, когда всё закончилось, он уехал с Кавказа, но не исчез, не пропал бесследно. Зато изменил фамилию, имя и отчество.

– Как там мать? – спросил отец.

– Ничего, – ответил Алик. – Ждёт тебя каждый день.

– Ты сказал ей, что едешь ко мне?

– Нет…

– Это ты правильно сделал, – похвалил отец и вспомнил про старую притчу: – Женщина обязана ждать своего джигита. Таков закон. Так было всегда…

Сын по привычке слушал, не возражая. Мать дождётся отца. Мать крепкая и верная, хотя сильно страдает от одиночества.

– Выслал бы денег… – напомнил сын. – Она без работы.

– Никто не должен знать, что я жив. Вышлю потом. Позже.

Они замолчали, а потом отец вдруг продолжил:

– Познакомились, значит, на теплоходе? И ты хочешь на ней жениться? Что ж, одобряю – над головой будет хотя бы крыша, потому что другого выхода нет.

Сын качнул головой в знак согласия.

– У меня здесь бизнес, – говорил отец. – Тебе надо привыкнуть к реке.

Молодой человек напрягся. Вода – это что-то новое.

– На реке свои правила, свои возможности… – учил отец. – Придётся осваивать катер. Пройдешься вдоль дамбы, осмотришься…

– Действительно. Надо попробовать, – ухмыльнулся сын. И добавил с сарказмом: – Вдруг улетать придётся.

– Не надо шутить. – Лицо у отца потемнело. – Ты взрослый человек и должен понимать, для чего нас сюда послали.

– Извини…

– Нам поверили, а доверие надо оправдывать. Каждый день. Каждую минуту…

***

Шубин Николай Тимофеевич лет уж пять работал на дамбе охранником, отслужив перед этим положенный срок в МВД. Работа оказалась не бей лежачего, в отдалении от города, в тишине, у воды. Короче говоря, на природе. Коллектив тоже пришёлся ему по вкусу: здесь были сплошь свои, за исключением некоторых. И, главное, здесь можно было рыбачить в свободное время.

Дамба в виде громадной бетонной дуги упиралась в высокий берег Заволжья, обнимая посёлок и старый завод, из-за которого когда-то пришлось строить саму дамбу, поскольку, если б не дамба, то завод и посёлок пришлось бы переносить в другое место, уступив место дикой воде.

Шубин знал эту историю не хуже других, включая подробности строительства дамбы и прочие обстоятельства: под воду ушли заливные луга, пашни, леса, деревни, посёлки, церкви, колодцы, мельницы и погосты. Дикая идея получить электричество, затопив полстраны, оказалась сильнее здравого смысла. Те, кто продвигал эту идею в жизнь, были явно не в себе. Именно так. Потому что замахнуться на великую равнинную реку мог лишь полный дурак.

Это было очень давно, и теперь оставалось пользоваться тем, что осталось. Шубин стоял по грудь в воде, метрах в двадцати от дамбы, держа в руке удилище. Слева и справа темнели мосты – Старый и Новый, недостроенный. Его строили уже добрую четверть века, но конца этой стройке пока что не было видно. За рекой, на крутом косогоре, возвышались дома старого города. И всё это навевало тихую грусть. Шубин стоял среди воды, держа в руках удилище и любуясь закатом. Сбоку виднелся Пальцинский остров. Деревни Пальцино давно нет, а остров остался. Теперь это была особо охраняемая зона, поросшая сосновой гривой, ивовыми кустами и заселённая всяческой живностью, среди которой особое место занимала чайка-хохотун.

Шубин собирался уже уходить, потому что добытой рыбёшки было достаточно, чтобы заварить к ужину приличную уху – на весь караул, ведра на полтора. Варка ухи превратилась в обычай, к ней привыкли и уже не могли без неё обходиться – для того и выделяли с этой целью одного и того же стрелка Тимофеича. Заводское начальство знало об этом, временами ворчало, но сделать ничего не могло: народ хотел свежей ухи, более того, имел право на вкусную и здоровую пищу, которой, как ни крути, завод обеспечить не мог – он и зарплату платил с большим нарушением. Впрочем, как обстояли дела по поводу ухи в других сменах, Тимофеич не знал. Он вообще не интересовался этим вопросом.

Со стороны Старого моста между тем донёсся звук лодочного мотора и показался катер. В нём виднелись два человека. Их головы едва возвышались над бортом. Тимофеич не верил своим глазам: катер приближался к нему. Вероятно, он целился в пространство между человеком и берегом.

«Обкурились…» – подумал Тимофеич, понимая, что катер летит теперь на него. Поджав под себя ноги, он распластался у самого дна. Катер пролетел над ним, ударив мощной струей в спину. Тимофеич, бултыхаясь, поймал ногами твердь, оттолкнулся в стороны дамбы и поплыл, стараясь изо всех сил.

Едва соображая, он выбрался на берег. Бамбуковое древко на тонком шнурке тянулось за ним. Шубин ухватился за удилище и стал крутить рычажок спиннинга. Выбрал почти всю леску: около берега металась серебристая рыбина со светлым брюхом и тёмной спиной. Это оказалась щука.

Шубин перехватил леску руками и выдернул хищницу из воды. Потом ухватил поперёк хребта, ополоснул в воде и пошёл к вершине дамбы, с трудом шагая в наполненном водой рыбачьем костюме.

Наверху он сунул добычу в мешок, повалился на спину и задрал кверху ноги. Дождался, когда стечёт вода, расстегнул ремень и с трудом стянул с себя резиновые «колготки».

– Гардемарины грёбаные! Чтоб вам обосраться в людном месте! Чтоб вам топляк подвернулся!..

Шубин хотел ещё как-нибудь выругаться, но подходящее слово не подвернулось. Он кинул на плечо рыбачьи принадлежности, мешок и отправился по дамбе в караульное помещение в одних носках. На спине временами дрыгалась зубастая добыча.

Тимофеича лихорадило. Кто бы мог подумать, что придётся искупаться.

– Разъездились, паразиты… – громыхнул он снова, подходя к центральному посту и собираясь шагнуть с дамбы в низину – в караульное помещение, к теплу и чаю. Однако проскользнуть не удалось.

– Стой, кто идет? – окликнули его от поста. В дверях стоял Пашенька Недобайлов.

– Своих не узнаем? – обиделся Тимофеич.

– Поймал, что ль, маленько? – спросил охранник, выставив ногу через порог и шмыгая здоровенным носом.

– Видал, чё деется!.. Прямиком, нечистый дух, пронеслись.

– В катере, что ли?

– Но! Теперь сушится бегу…

Тимофеич ступил под косогор и вдруг разбежался, собираясь согреться. Он подбежал к караулке, дёрнул на себя дверь, заскочил в подсобку и стал раздеваться. Только бы не увидели мокрым. Наловил, скажут, рыбки?

Он не успел сбросить с себя штаны, как на пороге возник начальник смены Андрей Набоков. Тощий, как палка. Рыжие волосы аккуратно причёсаны. Андрюша вытащил сигарету, закурил.

– Поскользнулся, что ли? – спросил, хотя явно знал наперёд всю историю от Паши. Не мог тот не сообщить с поста об интересной истории.

– Говорю, черти катаются, будто у них там дорога, а мы для них обочина.

– Есть во что переодеться?

– Да было тут кое-чего…

Тимофеич вынул из своего шкафчика брюки, бельё. Сухие носки. Зимние ботинки. Быстро переоделся. Под брюки надел тонкое трико.

– Ты бы меня не ставил пока, Лександрыч, – попросил он жалобным голосом. –Вдруг они опять захотят к берегу?! Так я за себя не ручаюсь…

Начальник караула уставился в потолок. Чтобы заменить человека, надо с постами договариваться, диск телефонный крутить. Кому охота торчать на посту лишнее время.

– Должён буду, – намекнул Тимофеич.

– При чём здесь это… – Андрюша дернулся у косяка.

– Утречком, после смены…

– Позвоню Недобайлову. Он же видел тебя – должен понять…

Набоков развернулся и пошагал к себе в кабинет.

Тимофеич вытащил ко двору мокрую одежду, повесил на забор. К утру, должно быть, подсохнет, или хотя бы вода стечет.

Покончив с одеждой, Тимофеич пришёл в помещение отдыха. Свободная смена скрипела кроватями. В углу работал телевизор. Диктор говорил про Мавроди: суд приговорил того за подделку документов.

– Добрались! Наконец-то! – Саня Голубцов закашлялся от прилива чувств.

– Дался он вам, – скрипнул пружинами Вася Юдин. – Мавроди – святой человек. Ему сказали: «Развивайся, как можешь…» И теперь же его обвиняют…

– Ну, ты даешь, Вася, – не согласился с ним Голубцов. – Раньше давно бы разделались как повар с картошкой… и посадили бы.

– Жопой на кактус, – согласился с ним Вася. – Чтоб изворотливей был.

Тимофеич лёг поверх одеяла и вытянул ноги.

– Говорят, тебя смыло? – повернулся к нему Юдин и произнёс для всех: – Вот вам ещё одна жертва несправедливости.

Шубин с трудом молчал. Надо ещё разобраться, кто здесь жертва.

– Что молчишь, Тимофеич? – лип к нему Юдин. – Говорят, там эсминец прошёл, и тебя это самое…

– Спи! – оборвал его Шубин. Он повернулся на бок и потянул из-под себя одеяло.

– Скоро с дамбы начнёт смывать, и никому это не надо… – ворчал Голубцов. – Куда ни кинь – всюду одна демагогия…

Тимофеич натянул одеяло на голову и задремал. Подобные разговоры сегодня ему не с руки. В следующий раз, доведись, поспорит…

В четвертом часу его разбудили. Набоков стоял, согнувшись, над кроватью.

– Проснулся? – шептал он. – Иди на пост. У Паши живот закрутило. И это… Ухи, если хочешь, хлебни.

Тимофеич провёл ладонями по лицу. Пригрелся под одеялом, а тут – иди на холод. Он встал, подошёл к оружейной комнате, взял карабин.

– Пишите письма… – и скрипнул дверью.

Снаружи было прохладно и ветрено. Охранники на дамбе менялись самостоятельно. Прибыл на пост – доложи по телефону. Час прошёл – опять звони. Чтобы знали, что жив, что не смыло волной. На счёт волны – это, конечно, лишнее. Охранника водой никогда не смоет, если, конечно, сам в воду не свалится.

Тимофеич приблизился к центральному посту.

– Стой, кто идет?! – послышалось оттуда.

– Захворал, что ли?

– Ой, не говори, – запел Паша. – Вроде ничего не ел особо, а тут и начало. Бывает же пакость, что даже небо с овчинку кажется.

Паша продолжал бормотать, словно не с ним только что казус случился. Как видно, он сбегал в кусты – и назад. А тут и вовсе отлегло.

– Руки помыть не забудь… – напомнил Тимофеич, отворачиваясь к окну.

Ветер крепчал. Волны набегали на бетонный откос и скатывались.

– Тогда я пошел?..

– Ступай. Пост принял…

Шубин оглянулся по сторонам, посмотрел вдоль дамбы. Пустынно кругом. Светят редкие фонари. Больше половины ламп не работают. Каждое утро начальники смен отмечают об этом в суточном журнале, однако всё остается по-прежнему. Люминесцентные лампы дорого стоят, а в кармане у завода пусто. И у мэрии пусто, не говоря о тощем районном бюджете.

Шубин закрыл изнутри дверь, посмотрел на часы и выключил освещение – так легче наблюдать за объектом. Главное – не пропустить проверяющего. Обычно приходит директор службы безопасности Осадчий либо его заместитель Ахмеров. Начальник ВОХР Зелинский, которому напрямую подчинялась охрана, являлся на дамбу довольно редко.

Тимофеич присел к столу и уставился в окно. Слева мост. Справа мост. За рекой, в четырех километрах от дамбы, темнел противоположный крутой берег. Словно восковое, светилось над ним здание мемориального комплекса.

В кирпичной будке имелось целых два этажа: верхний был построен для обзора, с четырьмя окнами – по одному в каждой из стен. Нижний этаж предназначался для обороны. Здесь глядели из стен небольшие окошечки, похожие на квадратные воронки – из них можно вести огонь под большим углом. Изнутри окошки забраны листовой сталью и закрываются на шпингалеты.

Когда-то давно на дамбе стояли деревянные будки, на манер собачьей конуры, в которой помещался всего один человек. Второму приходилось бегать снаружи, поскольку посты были парными.

Будки давно снесли. Посты сократили до одного человека. Да и сама охрана стала другой. Когда-то инженерные сооружения охранял милицейский взвод, насчитывающий до пятидесяти человек личного состава. Укрупнённый был взвод. И подчинялся он местному отделу внутренних дел.

Нет того взвода давно: завод отказался платить полиции за его содержание и создал свою охрану. Зато Тимофеич, оказавшись не у дел после службы, вспомнил про дамбу, пришёл в отдел кадров на завод, поговорил с начальником ВОХР, и его приняли. Работать здесь можно. Руководство к охранникам лояльно – лишь бы не спали да не пили на посту. Даже на рыбачьи снасти закрывают глаза. Мухобой – он ведь тоже человек…

Мухобой, мухобой, мухобоище. Тоже. Человек… Тимофеич неожиданно задремал, дёрнул во сне головой и проснулся. Затем поднялся с насиженного места и пошёл внутри помещения, словно рассерженный кот, из угла в угол.

Он вовремя заметил фигуру Осадчева – тот выплыл из тумана и направился к посту.

Тимофеич распахнул окно, выставил карабин:

– Стоять! – Пальцы ухватились за рычаг затвора.

Осадчий остановился. Посмотрела на часы.

– Не двигаться! Руки верх! Ноги шире плеч… Пароль…

– Ударник.

– Проходи, я затвор…

Осадчий продолжил путь. Тимофеич спустился вниз, открыл перед ним дверь.

– Всё нормально, товарищ полковник.

– Что ж, замечательно… Ахмеров, случаем, не приходил?

– Пока что не было.

Начальник вошёл внутрь.

– Что нового? – спросил.

– Да как вам сказать…

– В отдел к нам не собираешься?

Тимофеич внутри себя опять удивился. Как можно этого хотеть, когда зарплата в отделе меньше, а обязанностей больше? Да и работать там надо каждый день.

– Ты подумай. Должность старшего инспектора до сих пор вакантная. Нам нужен работник с опытом.

Тимофеич обещал еще раз подумать.

Полковник запаса развернулся и вышел из помещения. За порогом остановился и произнес:

– Карабин не советую высовывать из окна. Хоть и высоко, а всё-таки выхватить могут. Ухарей развелось…