Очередной прочитанный том из серии «Белогвардейский роман» объединен темой отступления и Галлиполийского лагеря Белой армии.
Отступление разгромленных войск описывается и в небольшой повести Николая Раевского «Добровольцы», и в романе Владимира Даватца «На Москву». Только отступления там разные. У Раевского совсем немного описывается отход по Кубани на Новороссийск, а большая часть повести про Крым, отход к портам и посадку на пароход «Херсон». Весьма любопытно, но в целом большинство из описанного уже известно из других источников и каких-то новых ярких деталей Раевский не добавляет. Поэтому лично мне было более интересен «Дневник галлиполийца», в котором подрожно, практически день за днем рассказывается о пребывании армии в Галлиполи, об отсеивании разуверившихся в армии, об отъезде чинов ее в Бразилию, и в то же время о сколачивании частей, о повышении дисциплины и т.п. Сам Раевский провел все время в лагере, один из организаторов и участников «Устной газеты» и сам во многом приложил усилия к повышению настроя и сохранению армии именно в качестве армии. При этом события описываются весьма спокойно, рассудительно и довольно объективно.
Немного иная тональность у Даватца. «На Москву» - это название тяжелого бронепоезда, на который простым солдатом поступил приват-доцент математики, общественный деятель кадетской партии Владимир Даватц осенью 1919 года. Поступил и прошел с ним от Ростова до самого новороссийского порта. Вообще описание отступления по Кубани и погрузки в Новороссийске наиболее сильные в произведении. Крымский период вообще не описывается, а жизнь в Галлиполи отражена, но не так подробно, как у Раевского.
Иван Лукаш, один из соавторов «Дроздовцев в огне», так описал Даватца в «Голом поле»: «Я иду с профессором Даватцем. Есть такой приват-доцент математики, что из Харькова простым солдатом пошел на бронепоезд. Теперь он артиллерийский поручик. Даватц в мешковатой рубахе, худой, с узким породистым лицом, с седеющей, стриженой головой. Простые офицеры над ним добродушно подсмеиваются: «Дернул раз шнур у боевой пушки – и погиб, помешался от любви к армии». Даватц – тихий фанатик. Это – жрец армии, и его армейская служба – не служба, а какая-то тихая литургия. Он сам рассказывал, как болела раз у него голова. Нестерпимо болела в тот день, когда в лагерь приехал генерал Врангель. День был глухой и серый. Высокий, тощий, как жердь, Врангель шёл с мола, и вдруг прорвалось солнце, засветив солнечным золотом пыль. - Я посмотрел на главнокомандующего, и у меня, знаете, головной боли как не бывало… Профессор снимает очки, и вижу я его глаза, голубые, чистые, влажные, точно в прозрачной и легкой поволоке слез. Мы идем, разговаривая вполголоса. - Меня фанатиком называют, энтузиастом. А я говорю, что у меня, как у всех, никакого энтузиазма нет».
Это не совсем так, судя по тексту «На Москву» фанатизм и энтузиазм есть. Причем есть даже в излишней степени. Эта восторженность, переходящая местами в экзальтацию, лично меня, несколько раз коробила во время прочтения. Разумеется ни о каком взвешенном анализе речи идти не может, скорее это очень эмоциональный рассказ о собственных переживаниях, и именно в таком качестве его и стоит
