*

Солнце приятно подогревало сквозь синеву прозрачного неба. Весенние солнечные лучи – радостные и обжигающие блинчики, снятые скворчащими со сковороды… Задорные лучи счастливили лица отдыхающих и прохожих в сквере. Ничто не может нарушить настроение Весны!

Девочка лет шести звонко смеялась, играя в прятки вокруг скамейки, на которой сидела пожилая женщина… которая тоже была довольна радостному восторгу ребенка и сама пребывала в этом восторге, отражая то же тепло, что и весёлое солнце.

Вдруг… такого я не ожидал… взгляд женщины, я узнал её, наткнулся на меня… восторг пропал в её глазах, но на некоторое время задерживался в искривлённой улыбке. Под её немигаемым взглядом во мне развалились все чёткие и ясные ощущения. Взгляд требовал ответа на вопрос: кто виноват?..

Девочка не хотела уходить, захныкала, но бабушка (стали понятны родственные связи) почти силой увела её из сквера, не ожидая моего ответа… Собственно, неприятность встречи со мной уже предопределённый ответ – она обвиняет всех… и меня.

Застигнутый врасплох и неожиданностью выведенный из равновесия, что можно было ответить?.. Бормотать оправдательное, извинительное и кого-то обвинительное?..

Можно сходить с ума от отчаяния, а пережив, забыть… но в памяти останется сам факт переживания.

Они ушли, но мозг просверлен молчаливым вопросом… без ненависти и возмущения, но с презрением… которое придавило меня к садовой скамейке и заставило задёргать извилинами, раскручивая память…

Умом могу оправдать каждого из нас, но в душе есть сопротивление и сомнение…

*

Красивые черты лица, стройная спортивная фигура, умный блеск в глазах, театральная причёска, по стрелочкам выглаженная спецовка, представительная походка, деликатность манер – он был неожидан в нашей сумасбродной, перепачканной маслами и металлами, изматерённой среде слесарей-ремонтников.

Не верилось, что он будет работать рядом с нами, что его руки будут держать ключи, кувалды и прочий увесистый инструмент, что музыкальными пальцами будет перебирать маслянистую грязь – не верилось… и его имя было редким и романтичным – Вадим.

С его появлением возникло ощущение возможных изменений в нашем привычном существовании и даже появился некий жизненный смысл, он должен это дать – от него исходило такое сияние…

Единомыслие и красота… то сочетание, когда разум может допустить единение во благо единодушия. Друг-единомышленник – редкость в мире, загромождённом множеством мыслей и желаний, в хаосе которых не просто разобраться одному… Я и Вадим стали друзьями… как нам казалось… потому что оценивали взаимоотношения одинаково… и знали, что нам нужно в настоящем и чего не хватает сейчас, чем восполнялось прежде и что необходимо в будущем…

Невозможно вернуться в прошлое даже к рождённой там мысли, которая сегодня окажется ненужной… Наша дружба потухла сама собой – мы перестали быть нужными друг другу… но это не окончание всего: его отношения переросли в неприязнь ко мне, в необъяснимую по смыслу борьбу со мной…

У меня не было интереса к явлению или факту… его ненависти, но из чего они произошли – считал наиболее важным для понимания Вадима и самого себя… Нелепость ли, которая окутывает деятельного человека, не имеющего конкретного, со смыслом, дела?.. или?..

Когда он был ещё искренен и откровенен, то саморазоблачённо признавался: «Если меня не любят, чувствую себя раздавленным… моя любовь не приносит мне наслаждения… Когда появляется проблеск разумного – появляются чувства сопричастности и долга… но чаще самолюбие побеждает и нет стремления к чистоте». – или?.. моя влюблённость в него как-то быстро потухла, – «Жажду победы… стремлюсь добиться любви к себе… добившись, торжествую… и нахожу ту чистоту души и ума, которые облагораживают… но ненадолго… потом гадливость и скука».

Наши дружеские отношения начали киснуть за год до моего назначения мастером («начальником»), а в день назначения не мог смотреть мне в глаза, но даже спрятанные, они излучали завистливое недовольство… а обоюдная неприязнь захватила после смерти Рафаила.

Его обвинения не только в разладе наших отношений, но и во всех его нескладных житейских обстоятельствах… мной не принимались всерьёз, а его это злило.

От зла и досады возникают глупейшие поступки… и, когда ребята забыли, в честь кого был праздник, и допились до желания идти баиньки, у Вадима возникла мысль поехать к нему домой и допить остатки в благоприятной обстановке (день рождения отмечали в раздевалке)… согласился только Рафаил – согласен был на всё, лишь бы куда-то двигаться.

На следующий день Вадим рассказывал… как утром он стал будить Рафаила… и увидел покрытое синевой тело… закрытые глаза и открытый рот, наполненный блевотиной… Вадим заорал от страха… от невозможного…

Аналитических разговоров не велось – все понимали истоки и причину смерти… её нелепость и предрешённость. Каждый чувствовал свою причастность – хватало воображения пережить его участь… Никто ни тогда, ни позже не сваливал весь груз вины на Вадима.

Годка этак через три Вадим пригвоздил меня вопросом: «Знаю, ты не прощаешь мне Рафаила, ты винишь меня?» – неожиданное или неизвестное, т. е. непознанное – источник страха… да, были эти предательские мурашки по спине… и вопрос явно готовился и, судя по грустным глазам, давно… Ответил, как было: «Вадик! Никогда ни в мыслях, ни словами не обвинял тебя…» – он услышал правду… и сморщился, как от пощёчины… и впервые не услышал от него оправданий своим или опровержения моим словам.

Окутала жалось к его обвисшей фигуре. Он уходил… нет, он брёл от меня, а я был поражён ситуацией. Эти годы он ни перед кем не оправдывался за Рафаила, хотя оправдание любому своему поступку, действию – это его страсть до занудности, вросшая в характер.

Оправдание для Вадима – это опора на превосходство ума… Добрые деяния «оправдываются» результатом… порочные или вредно-ошибочные, скрывая результат, приукрашиваются ложью… не лучше ли «умность» направить на исправление пороков и ошибок?

Разные несуразности или мерзости вносил в наши отношения Вадим, но я стал ему всё прощать – он был мне понятен, казалось, до ритма дыхания в различных обстоятельствах.

Школьная привычка решать задачи под ответ осталась у Вадима и в жизни; что там ответа нет – есть результаты решения, которые зависят от сути человека и правильности выбранного алгоритма, и совсем не от цели, для которой решалось.

Вадим принадлежит к тем людям, которые не столько умны, как заумны – простые вещи, категории и понятия нагромождают сложностью до такой степени, что самим трудно разобраться… Отсюда ложные выводы, а при завышенном самолюбии – менторский тон и пророческие видения.

Высокомерие Вадима – это примитивный инстинкт застывшего в своём развитии человека – оно не созидательно, а в высшей степени разрушительно, тем и опасно… и для владельца, и для окружающих.

А вот расчётливость Вадима, умеренно эгоистическая, от природы более подсознательная, чем сознательная, поэтому сродни таланту. Но не всегда на эту расчётливость можно положиться – высокомерно подогнанный расчёт к заранее предопределённому ответу приводит к заблуждению.

И всё же… благодарен Вадиму за то, что он был в моей жизни… от него пришло осознание невозможности воспитать, а тем более перевоспитать взрослого человека… как нас учили комсомол и партия… и в чём была ущербность Вадима – он считал себя воспитателем, но себя не желал воспитывать, считая свой уровень достаточным.

На его примере виделось, что наше поколение, и идеологически направленное, как бы вывернуто наизнанку, поэтому чувствительно воспринимает действительность… и с растопыренными ушами, вбирающими всю какофонию мира, но не находит в ней нужных и приятных звуков… и нахальными глазами, видящие только своё нутро… что приводило к внешнему юродству, за что били, но вбили внутреннее уродство.

Молодости нельзя списывать недостатки – иначе развращение… надо уметь прощать – это воспитывает.

*

На выходе из мастерской, возле кучи металлолома, Насыров положил задвижку с японского полимеризатора и сказал: «Арнольда Алексеевича на месте нет, передайте, что его просьба выполнена».

Витя-электрик, ожидая команды от шефа сидя возле телефона, нашел себе развлечение: задвижка явно лежала на проходе и кто-то должен был споткнуться, не заметить её… А уж тут Витя смог бы почесать язычком.

Первой «жертвой» был Володя Железцов. Просверлив в детали отверстие на ходу проверял штангелем правильность сделанного… хорошо споткнулся-до позы летящей ласточки, но не приземлился, а удержал равновесие. Посмотрел, что там попало под ноги… пнул задвижку: «Микадо хреново».

Витя вставил пару слов через призму стакана: «Железяка-пузяка, сдвинь задвижку, сто грамм налью»

Володя ответил: «Кому надо тот уберёт, а «гомыру» не пью».

В мастерскую входит Ваня Масолов и неся в одной руке шестигранники, а другой толстую, круглую болванку, цепляется ею за задвижку и та бьет несущему по ноге. Ваня орёт благим матом: «Япона мать!» и идёт дальше.

Витя: «Ванюша, больно же! Сдвинул бы задвижку»

Ваня: «Руки заняты, а хер не хобот».

Федя Караваев, посвистывая, замечает препятствие на пути, обходя его, произносит: «Сукинаву положили! Гады! Жопу надрать».

Витя вставляет: «Так убери! Гадом не будешь».

Федя в ответ: «Озеров хренов! Без комментариев подними жопу и убери! Делать всё равно не хрен тебе».

Ваня отрезал от болванки нужный размер для обточки и остаток возвращал на склад. Проходя мимо задвижки, снова зацепил её болванкой, которая упала ему на другую ногу. Заревел пуще прежнего: «Блядь японская!». Отбрасывает задвижку с прохода: «Жопоголовые…».

Витя сказал: «Ванюша, опять больно? Совесть то у тебя на кончике «хобота».

В мастерской стояла ржачка до слёз.

Прибежал механик-кабинет через стенку и окна открыты,-весна!

– Чё гогочим, паразиты? Работать надо!

Витя: «Алексееич, суку ускоглазую тебе привёз татарин волосатый».

– Иван, это к тебе вопрос. Задвижка стальная или чугунная?… можно ли снять испорченную эмаль? – обратился механик к токарю.

Иван ответил без запинки: «Стальная. Легче выбросить чем снять эмаль».

– Понял – сказал Арнольд Алексеевич, – значит в металлолом, – и вышел из мастерской.

– Механик, с высшим образованием, обращается к токарю-ПТУшнику! Однозначно-жопоголовый! – возмущался Иван.

*

Любопытство, присущее человеку и животному, – есть проявление инстинкта. Потребность к познанию – сознательное явление, что означает: развитие ума происходит не под влиянием страстей, а стимулируется чувствами… и тогда в познании мой дух и моё тело неразделимы.

С прекращением познания останавливается духовное развитие, оставаясь в творениях… Пока я одухотворён – я живу, ибо сутью духовности является разум.

Открывать старые истины или постигать новые – одинаковый трепет познания.

Знакомое, повседневное не вызывает глубокого осмысления, не удивляет и не возбуждает чувств… Но стоит заглянуть в глубину… и повседневное оборачивается в незнакомое, вызывая интерес и разжигая чувства.

Знать – не означает обладать. Знать можно прошлое, но им уже не владеешь… Что можно знать о текущем или о будущем опыте?.. Ничего… Это область метафизики, отрицать или отвергать которую бессмысленно, но и владеть метафизикой абсурдно, ибо это далеко отвлечённое умопостижение.

И знания, и вера друг другом незаменимы – они единое целое, а объём знаний не уменьшает силу веры —увеличивает простор для познания, тем самым усиливая веру в бесконечность познания.

Абсолютных знаний нет – вариантов относительных знаний множество… и во мне свой уровень знаний, моя ниша значимости пригодности к жизни.

Только мой опыт творит мой характер, мою душу и воспитывает чувства. Разум фиксирует или выбирает опыт, поэтому чувства удовлетворения от познания не присутствует во мне постоянно – не всегда мой опыт меня удовлетворяет.

Когда понимаешь, что простота видимого от нераскрытия сложного – посещают сомнительные чувства… когда вытаскиваешь простую, но ёмкую мысль из сложных размышлений – восторг!

Когда в искренности видишь простоту убеждений, исходящих из очевидного, то понимаешь – здесь доброжелательность… поэтому к знаниям надо относиться попроще, без нажима – знать то, что нужно, а не всё… потребность в нужных знаниях возникает в процессе познания… а человек – явление сложное и познавать его надо с себя.

*

Он заметил меня издалека, но, только поравнявшись, движением всего тела показал, что только сию секунду увидел, что рад встрече.

– Приветствую, Николай Дмитриевич… не иначе, сынишка где-то бегает? Частенько тебя с ним вижу… Редкий ты папаша! – долго тряс мою руку, продолжая, как я понял, выговариваться. – Как живёшь? Как самочувствие? Как работается в институте? Как проткнулся в научное заведение? Ах, да! Женя Сальников благотворил… Помню… Как пристроился… то бишь устроился?

– Арнольд Алексеевич… не научился и не учусь пристраиваться… просто работаю…

– Скромничаешь… но тебя она украшает… на завод не тянет? А меня под зад двинули… и кто? – прохиндей-директор, которого через два месяца тоже попёрли… хе-хе… ирония… Я-то на пенсии… А ему как медному котелку…Всё же сумел он полезными друзьями обзавестись… пристроили паразита.

– У вас тоже много друзей…

– А-а, пока бесплатный спирт пили, пока давал – были друзья… теперь отмахиваются, как от прилипшей сопли…

– Что-то на вас не похоже?.. Иронизируете над собой, откровение потоком… тем более со мной…

– Ах, Николай… к чему обидные вопросы… ты единственный без пренебрежения здороваешься со мной… отвергают… проститутки… а как лебезили!..

– Приучили…

– Фу.. чёрт… не можешь ты без обидных слов… – он отвернулся, часто моргая. Никогда не предполагал, что возникнет жалость к нему, а тем более появится стыд за нанесённую обиду… справедливую, но неуместную в данный момент.

Разговор споткнулся… виделась необходимость поддержать и разговор, и его – в нём искрилась откровенность, ищущая помощи и сочувствия.

– Арнольд Алексеевич, помните Рафаила Насырова? – воспоминания увели его от обидчивого состояния…