и растворения в реальности. В этот момент я и есть сама реальность, и тогда воображаю себе ярко ливень и тот путь, каким он совершается. Я это четко вижу, при этом сознание начинает уходить, в груди разгорается пламя, часто при этом я слабею до полного изнеможения, и тогда я валюсь с ног и отключаюсь на пять или десять минут.
– И что же в это время происходит, Кузьма? – задал я ему вопрос.
– Я не знаю, – с выражением угрюмой окаменелости на лице ответил он. – Все это я вершу в полном одиночестве, никто посторонний, кто бы мог описать эту сцену, при этом не присутствует, для этого я и прячусь внутрь своей «пушки». Если у меня и происходят какие-либо реакции, которые я косвенно могу почувствовать, то я не сдерживаю их. Но ведь этого все равно никто не видит, да и не слышит, потому что в это время начинается гроза, гремит гром, шумит вода…
– Как ты научился этому?
– Свекор мой, ныне покойный, меня научил. Он в народе слыл вроде как колдуном. Его все в нашей деревне боялись, но все равно ходили лечиться к нему, а не к фельдшеру.
– А ты можешь сейчас вызвать дождь?
– Нет, пьяный не могу, да и трезвый не стал бы. Стихия не любит, когда ее попусту тревожат, наказать может…
– А ты можешь мне объяснить, как дождь вызвать?
Кузьма тяжело вздохнул и почесал затылок, сбив свою шапочку с головы.
– Объяснить-то могу, – с некой долей вины в голосе сказал он, – а вот научить… Послушай, Николай: знать что-то – это еще не значит владеть этим. И потом, тут