– Оно и видно, – пробормотал Глумов. – Как будто к чужим завернул. Можно подумать, что ты меня первый раз видишь. Забыл, как десять лет назад вместе…

Степанков поднял предостерегающе палец.

– Десять лет! – сказал он. – Ты посмотри вокруг! Многих ты тут знаешь? Ты меня-то небось с трудом узнал. Сколько народу перемерло за это время! А у тех, кто остался, свои дела. А тут ты со своими проблемами. И еще хочешь, чтобы тебя принимали с распростертыми.

– Что хочу – я тебе уже сказал, – сердито произнес Глумов. – Деньги лишними не бывают, наверное? Я тебе двойную цену плачу. Зелеными. Не хочешь, я другие пути буду искать. Кланяться не буду.

– Это хорошо, – покивал Степанков головой, и было непонятно, что вызвало его одобрение – то ли нежелание Глумова кланяться, то ли обещанная им двойная цена. – А все-таки странно, что ты ничего о себе рассказать не хочешь. Это неправильно, по-моему. Нет, конечно, это твое дело, но на твоем месте стоило бы быть чуть-чуть откровеннее… Ладно, я дам тебе адресок. Скажешь, что от меня. – Он сделал широкий жест рукой. – Чтобы ты не говорил, будто я забываю старых друзей. О деньгах пока ни слова. Потом разберемся. Ты где остановился?

– В гостинице, – ответил Глумов. – Думаю съезжать. Накладно, да и вообще… – Он замялся.

– Обстоятельства? – хмыкнул Степанков.

– Вот именно, – лаконично подтвердил Глумов. – Так адресок ты мне сразу дашь или попозже?

– Я тебе номер телефона дам, – сказал Степанков. – Записывать не надо – так запомни. Человека зовут Валентином. Просто Валентин, и все. Когда будешь разговаривать, передай большой привет от Владимира Григорьевича. А дальше уже сами там договаривайтесь. Слушай цифры…

Он продиктовал Глумову телефонный номер и посмотрел на часы.

– Ладно, мне бежать надо, – сказал он озабоченно. – Надеюсь, мы все-таки выберем с тобой время, чтобы посидеть как полагается. А то все на бегу да на бегу…

– Слушай, а ты не мог бы меня к себе пристроить? – неожиданно спросил Глумов. – Ну, в охрану, в контору куда-нибудь… Не хочется как говно в проруби мотаться. При деле скорее акклиматизируешься, верно?

Степанков внимательно посмотрел на него.

– Это ты правильно говоришь, что человек при деле быть должен, – кивнул он. – Только куда же я тебя возьму? Ты специфики нашей не знаешь. За баранку тебя сажать, с американским паспортом? Так ты уже все перезабыл. Куда рулить – не знаешь. А в конторе… У нас в конторе, брат, посложнее, чем за баранкой. Ты, знаешь, погоди немного, осмотрись. И я у себя подумаю, куда тебя лучше пристроить. Ну да встретимся еще, куда торопиться?

– Ладно, – сказал Глумов. – Ну, бывай тогда! Спасибо за телефон.

– Да не за что, – великодушно бросил Степанков. – Сочтемся.

Он махнул рукой, повернулся и пошел к выходу грузной, слегка переваливающейся походкой. Глумов задумчиво смотрел ему вслед. Как бы то ни было, кое-чего он сумел добиться. Но и Степанков не лыком шит. Сразу и на загар обратил внимание, и про Анды на ус намотал. Пожалуй, если с паспортом все выгорит, придется намекнуть Кенарю про свои дела. На хлебное место вдруг не пристроишься, да и «крыша» ему сейчас совсем не помешает. Но какая же «крыша» без доверия? Хотя тут тоже свои проблемы. Глумов не знал еще ни одного человека, которому правда хотя бы раз принесла дивиденды. Тот, кто говорит правду, жрет черствый хлеб и умирает в канаве, иногда даже не своей смертью. Хотя и тот, кто врет и крутит, тоже не задерживается на белом свете. Тут уж как повезет.

Глумов не стал допивать свое пиво, бросил на стол деньги и встал со своего места. Он еще раз встретился взглядом с хорошенькой официанткой, но лишь сочувственно ей улыбнулся, и только. Не хотелось пускать корни где попало. Не заметишь, как завтра вся Москва будет в курсе твоих дел.

Глумов не стал спешить со звонком. Выйдя из кафе, он отправился бродить по Москве. Только-только начиналась осень, весь город был залит солнцем, но жары уже не было. Неподвижно застыли над головой кристально-синие небеса. Зато на земле все неслось – сверкающие автомобили, толпы прохожих, музыка, цветы, отражения в зеркальных стеклах витрин.

Глумов остановился возле одной из них. За стеклом был помещен огромный портрет роскошной красотки – приоткрытые влажные губы, яркие, как кровь; волосы, словно разбросанные ветром, туманная поволока в чуть раскосых глазах. Глумов даже не поинтересовался, с какой целью выставлен этот портрет, он просто пожирал это лицо глазами – женщины такого типа ему всегда нравились, но доставались они почему-то всегда другим. И эта, которая на фотографии, тоже была недостижимо далеко, может быть, за тысячи километров, там, откуда он бежал сломя голову.

Глумов словно отключился. Перед его глазами вдруг потянулись темные горные цепи, на острые верхушки которых были наколоты прозрачные облака, сизый купол влажного тропического леса под ногами, кавалькада мохнатых лам, нагруженных туго набитыми мешками, индейцы в грязных накидках из грубой шерсти…

– Погоди-ка! Погоди минуточку! – вдруг услышал он за спиной звонкий и властный голос. – Глазам своим не верю! Это что, Глумов, что ли?!

Он обернулся не сразу. Сначала прикинул – голос был женский. Не сказать чтобы очень противный, но чересчур уж независимый. Таким голосом разговаривают законченные стервы. А главное, он был ему совершенно незнаком – в этом Глумов мог поклясться. Перед тем как он его услышал, хлопнула дверца машины. Что это могло значить? Мышцы его напряглись, и слегка вспотела спина. Глумов медленно обернулся.

Перед ним стояла стройная и подтянутая женщина лет тридцати, не красавица, но обладающая несомненной привлекательностью. Немалая заслуга в этом принадлежала, конечно, стилистам и модельерам, инструкторам по фитнесу и визажистам, но результат их работы заслуживал уважения. Гладкая матовая кожа, платиновые, коротко стриженные волосы, со вкусом подобранный грим, темный брючный костюм, отлично подчеркивающий пластичность фигуры, – все в этой женщине притягивало взгляд. При этом она являлась полной противоположностью красавице, изображенной на портрете, и сердце Глумова даже не дрогнуло. Точнее, оно дрогнуло, но совсем по другой причине. Он никак не мог сообразить, что это – грехи молодости или эта лощеная жизнерадостная стерва «оттуда»?

На всякий случай он любезно, но холодно сказал:

– Вы ко мне обращаетесь, мадам? Боюсь, что вы обознались. Я не Глумов. Очень сожалею.

За спиной женщины стоял какой-то блеклый молодой человек с дежурной улыбочкой на устах, по виду типичный клерк: безупречная внешность, зализанные волосы, в руках то ли кейс, то ли ноутбук. На человека «оттуда» он никак не тянул, поэтому Глумов расслабился, решив, однако, ни в чем не сознаваться.

Женщина, склонив голову набок, беззастенчиво рассматривала Глумова.

– Да нет, точно Глумов! – сказала она, пропуская его слова мимо ушей. – Ничего себе! Столько лет прошло! А ты стал настоящим красавцем! Возмужал, в прекрасной форме… И ты меня совсем не помнишь?! Совсем-совсем?

Глумов всмотрелся пристальнее, но в душе ничего не шевельнулось. Какой смысл ворошить прошлое, которого не помнишь?

– Извините, – сказал он. – Не помню. Я ведь не Глумов.

Лицо женщины странным образом дернулось – было непонятно, рассмеется она сейчас или вспылит. Глумов посмотрел на автомобиль, из которого эта красотка только что вышла. «БМВ» темно-вишневого цвета, совсем новый, – значит, дела идут неплохо – и номера московские. Следовательно, она точно не «оттуда», хотя это еще не гарантия безопасности.

– Да ладно! – со смехом сказала женщина. – Мне-то уж ты можешь не врать.

Она вдруг обернулась к молодому человеку и голосом верховной жрицы распорядилась:

– Ступай наверх и скажи, что я через пять минут буду! И больше ни слова! Я имею право на пять минут личной жизни!

Молодой человек мышкой проскользнул мимо Глумова и исчез за зеркальной дверью. Женщина приблизилась к Глумову почти вплотную. От нее пахло дорогими духами. Морщинки в уголках накрашенных губ были почти незаметны.

– Признавайся, Глумов! Я все равно тебя не выдам. Как-никак, а ты был моей первой настоящей любовью… Вот она, ирония судьбы! Оказывается, человек, по которому я сохла, из-за которого плакала ночами, меня напрочь не помнит! Понятно, все вы, джентльмены удачи, такие. Женщины для вас – игрушки, которыми вы не дорожите.

– Не понимаю, о чем вы? – уже с досадой сказал Глумов. – С чего это вы взяли, что я – джентльмен удачи?

– Да это у тебя на лице написано! – радостно объявила женщина. – В молодости ты был красивый лихой бандит. Тебе и самому нравилось быть бандитом, признайся? В те времена быть бандитом было модно, престижно, и у тебя это здорово получалось. Теперь, правда, кое-что изменилось. Тебя трудно представить в подворотне с кастетом. Я бы сказала, что в тебе появился европейский лоск. Ты заделался авантюристом международного масштаба, я угадала?.. Ладно, не буду тебя томить. Помнишь Славика Перепечко? Вы иногда у него собирались, пили водку, деньгами сорили, пыль друг другу в глаза пускали. Молодые, здоровые и глупые. Решили, что мир отныне будет жить по вашим понятиям…

От неожиданности Глумов совсем забыл, что говорил раньше. Он напряг память и неуверенно проговорил:

– Ну, был такой – Славик Перепечко, помню… Угрястый такой, папаша у него какая-то шишка был – в сельхозкооперации, что ли… Себе на уме был пацан. Мы еще тогда гадали: не стукач ли он? Но вроде доказательств не было, а потом…

– Вспомнил все-таки! – торжествующе воскликнула женщина. – А говорил, не Глумов, не Глумов!.. Как я могла обознаться? Говорю же, без ума от тебя была. Да ты не бойся, если ты здесь инкогнито, я тебя не выдам по старой дружбе. Я не стукачка. Да и Славик стукачом не был, зря вы на него думали.

– А тебе откуда знать? – с досадой бросил Глумов, который злился на свой длинный язык и на эту настырную бабу, которая, похоже, действительно знала его как облупленного. – Ты девочка по вызову, что ли? Братву обслуживала?

Зеленоватые глаза женщины потемнели. Но она сдержалась и холодно ответила:

– Я – Маша Перепечко, младшая сестра Славика. Между прочим, в былые времена ты был куда галантнее, даром что бандит. Никто из братвы меня ни разу и пальцем не тронул. Я совсем молоденькая была тогда, семнадцатилетняя дура. Мне ведь и вправду казалось, что все вы настоящие герои и хозяева жизни. А ты для меня вообще был эдакой звездой. Хорошо, вовремя опомнилась. Теперь у меня рекламное агентство, я процветаю, у меня муж – известный художник, я работаю с зарубежными фирмами. Передо мной весь мир. Страшно подумать, что было бы, если бы я связала свою судьбу с кем-нибудь из вас!

– Если страшно, какого черта ты меня окликнула? – мрачно сказал Глумов.

– Старая любовь не ржавеет, – засмеялась Маша Перепечко. – А ты не рад?

– Радости полные штаны, – проворчал Глумов. – Особенно если учесть, что я не помню никакой младшей сестры. Ты не обижайся, не до того тогда было… А где сейчас Славик?

Мария презрительно покривила губы.

– Где? На кладбище лежит. Лет восемь уже. Погиб в перестрелке с ОМОНом. Пал, так сказать, смертью героя… Отец с матерью на год его пережили. Дом, где мы жили, давно снесли. Вот так, Глумов…

Она нетерпеливо постукала носком туфельки об асфальт.

– Ну ладно, мне бежать надо, – сказала она весело. – Ты знаешь что? Ты позвони мне. Вот тебе моя визитка, тут все написано. Позвони обязательно! Мне очень хочется с тобой встретиться, поболтать, посмотреть на тебя… Ну ладно, до встречи!

И она решительным неженским шагом вошла в сверкающие двери рекламного агентства.

Глумов посмотрел на свое отражение в стекле, потом на визитную карточку, зажатую в ладони, и подумал:

«Как в кино. Я приехал черт знает откуда, с края света. А она меня все еще любит. А у нее муж. А может, это и к лучшему? Все-таки еще один вариант. Поживем – увидим».