«До Сартра два христианских писателя – Достоевский и Бернанос – определили Ад как безвозвратную утрату способности любить, при такой утрате в мучение обращается именно то, что единственно и может быть блаженством; бытие ближнего, бытие Бога, вообще всякое "ты"» – С. С. Аверинцев «Другие – это Ад»; так правду Ада Ад исповедал L’ENFER, C’EST LES AUTRES¹.

Часть первая. Ираклий и Олявера

Пролог

Некоторые в курсе, другие задаются вопросом: что это я регулярно шепчу в кулак? Уж не болен ли я чахоткой? Не пора ли вызывать «скорую»? Может и пора. В кулаке у меня нож. Шучу. В кулаке у меня диктофон. Это ещё опаснее. Записываю ветер, свистящий не только у меня в голове мыслями, фразами, целыми предложениями, но и звуки, шумы города, леса, окружающей болтовни в транспорте, очередях, ведь это так прекрасно – шум, звук, слово. Чтобы не забыть. Блокнот тоже с собой и карандаш с точилкой. Ручка менее надёжна, чем грифель. В общем, экипирован аки пехотинец, во всеоружии. Пусть я не волшебник, а только вечно учусь на онаго, но иногда слова не расходятся с делом, а дело превращается в слова².

Так и в этот раз, выгуливая Вольфа³, присел я у Вечного Огня на скамейке подле пушки записать мимолетящие пулями помыслы, без коих того и гляди наступит пост-бытие раньше полуночи из-за всех углов. Включил и начал вещать-наговаривать: «Некоторые в курсе» и далее по тексту, смотрите первый абзац до первого многоточия. Именно тогда ко мне подсел дворник, подметавший Площадь Героев⁴ между лавчонками. Подсел и заговорил. Я даже не успел выключить диктофон и хорошо, что не успел, посему далее будет лишь расшифровка записи, мне легче, выдумывать ничего не надо, если только комментарии. Надеюсь, дворник не подаст иск за нарушение авторских прав. Шучу, этот не подаст, потом поймёте почему.

1

– Писатель или поэт? – Спросил дворник, поглаживая бороду. По виду мой ровесник, тоже под полтос, не лишённый жизненного и аскетического опыта. Бывало – встречал его за работой здесь, наблюдал за точностью движений мастера по чистоте.

– Всего понемногу, – с ложной скромностью ответил я, кичась в себе самом десятком изданных романов, поэм, не считая мелочи, призами, наградами и прочими бирюльками. Совсем стыд в самом себе потерял, а ещё священник. Ай–яй–яй, покорил я себя и тут же похвалил за то, что покорил, и снова покорил и снова похвалил… зеркало перед зеркалом, дурная бесконечность…

– Зачастили Вы с недавнего времени что–то сюда. Переехали недавно? – Отвлёк меня дворник от моего духовного борения, точнее от нарциссического самобичевания, видимо он тоже за мной следил, когда я за ним наблюдал.

– Да, – отмахнулся я кратким «да», – приходилось работать вдали от дома, наконец–то вернулся в родной Дзержинск. Как поняли–то, что писатель?

– А кто ещё в микрофон шептать будет? – Уж не еврей ли, вопросом на вопрос отвечает, с восхищением шутливо подумал я, ничего не имея против евреев, даже наоборот, ведь это не просто отвечать вопросом, два в одном, и ответ и следующий вопрос, ёмко, экономично. – Было время, тоже тексты наговаривал, когда и сам в группе лабал, да альбомчики пописывал.

– Что за команда? Я вроде всех в городе знаю. Не узнаю, что-то…

– Не здесь, вестимо. В Мурманске, полнейший андеграунд. Проехали, не до того давно.

– А что так? Песня делу не помеха.

– В моём случае дело помеха песне, не хочу про это… пока. Мне вот что захотелось поведать, как писателю… да и как священнику тоже, посовещатися, аще не супротив.

– А это как?! – удивился я его прозорливости по поводу моего священства. Мне говорили, конечно, что печать священства на лице прописана и нас легко вычислить, но мне известны случаи, когда люди ошибались по виду определявшие кого–либо, физиогномика вещь спорная, а посему в печать не особо верую, разве что в Каинову. Наличие хоть какой–либо бороды и странный взгляд из–под бровей, ещё не говорит о наличие харизмы священника, даже если рукоположен в такового, может ты просто артист хороший.

– Рыбак рыбака, яко же и поп попа, по интересу к окружающему миру выгадывает… Такожде был, теперь уж под запретом, без права восстановления, ну да не об том речь. Тут вот какая штука: январём сего года снег мы тут со старухами вон нашими, – он мотнул головой в сторону дворничих, сгребавших граблями мусор и опавшие листья с клумб, как-никак осень зачиналась: – и заприметил раба Божия понурого, лет 30-ти. Вон на той лавке сидит, – дворник вскинул руку в сторону той самой лавочки, куда мы в скором времени незаметно для меня переместились, продолжая беседу: – и в одну точку медитирует. Присел рядом, типа передохнуть. Хлебнул из пузырька аптечной настойки боярышника⁵. Ему протянул. Подождал. Не берёт. Под нос подставил. Ноль реакций. Медитирует на прострацию и всё. Хотел было сам допить, тут он очнулся–очухался и хвать у меня флакончик, махом допил половинку, не поморщившись. И дальше сидит задумчиво. Я прикурил пару папирусов⁶. Одну для него. Взял. Сидим, курим. У меня в голове Янка засамоходила: «Посидим на лавочке, покурим»⁷. Молчим. Ну, думаю, отогрелся, не убьётся, авось. Почему–то помнилося мне, что суицидник перед прыжком с зависшим компьютером. Я ни разу ничего не сказал. Курю. Не спрашиваю, не отговариваю. Наслаждаюсь январём, послевкусием⁸ и фимиамом⁹.

– У меня, – говорит он, – загвоздка¹⁰. – А-то я не понял, думаю, невоокулярными очами зримо.

Молчу. А в уме уже следующий трек засамоходил: «Иду. Курю»¹¹, только под наше положение адаптированную: «Сижу. Курю».

2

– Три года назад, – продолжает сосед, – ко мне инопланетяне явились.

Ну, думаю, ясно. Это надолго. Вторую папиросу прикуриваю от своей докуренной, у него до половины лишь догорела, редко затягивается, ему, видать, хватает. У меня ж не просто папиросы, а с лекарственными травами, даже без онкообразующего табака. Экологически ортодоксальными, на человеческом помёте, сам выращивал и штакет сам набивал¹². Всё по Нидерландским стандартам.

– Явились и говорят: «Мы за тобой, Ираклий». Меня Ираклий звать, кстати, – протянул он руку. – Нет, я не иверец¹³ и даже не эллин¹⁴, тем паче не иудей¹⁵. Родиться только вот угораздило 22 марта, в день памяти Севастийских мучеников¹⁶, а родаки на тот момент в Православие вдарились. В конце восьмидесятых, кто, во что горазд, и кому на что фартило, уходил не по разу, не по два и возвращался. – «Мне ли не знать», поддакнул собеседнику дворник мысленно. – Так и они вскоре на Блаватскую переключились и Рерихов, но и это прошло. А «имя любимое моё»¹⁷ осталось. Им это имя сходу запало, а я и не возражал, будучи пупсом, а потом и самого даже прикололо и захотелось житие его почитать, весёленько они там, в озере, моржевали. Глядя на них сам в своё время начал на Святуху¹⁸ зимой купаться ходить. Там, где озеро вытекает в Васильевский ручей, вода никогда не замерзает и прорубь не надо париться выпиливать.

– Никодим, – представился дворник Ираклию. – Мои не знаю в честь кого из святых нарекли, их у нас в святцах 11 штук водится. Скорей всего в честь отцова прадеда, что спился и околел под забором, но сам для себя считаю, что в честь тайного ученика Христова. Лично мне он более всех иных близок по менталитету. Имя это как туже рубашку носить, в которой до тебя кто–то ходил рядом с самым важным человеком вселенной.

– Это который апокриф от Никодима сочинил про схождение Иисуса во Ад–то? Как же, помним, помним такого писателя–фантаста, – проявил свою осведомлённость Ираклий. – Залихватское фэнтези, в духе «Зомби апокалипсиса». Не пойму, почему ещё не экранизировали сие эзотерическое чтиво. Хотя, может и снял кто, да нам не показали.

– Можно просто Ник или Дим. – Дополнил дворник, завершая официальную часть знакомства¹⁹.

– А меня Ираклий. Не могу, предложить называть себя Ирой или Лией. Пришли и говорят: «Через три года мы снова явимся тебе и заберём тебя с собой». Вот–те на, говорю, это куда ж и по какому такому? Пусть мне тут и не ахти, но всё же хотелось бы знать, знаете ли. И вообще! А они: «В Рай»! Передразнил я пришельцев цинично:

– Вау! Пипл, а может, прям чичас уж? – Говорю им. – Чего клубок–то наматывать–разматывать?! Запутаешься и концов не сплетёшь.

– Сперва условия.

– Ну, вот, понеслась канитель галопом по задворкам мелким шрифтом. Чего ещё?

– Жениться тебе надо. Да не на ком попало, а на одной единственной, той самой.

– А на двух единственных никак?

– Шутки в сторону, не–то шута уволят без выходного пособия. – Как–то ощутимо–осязаемо угроза со стороны их межгалактического юмора замерцала у меня рябью–звёздочками в оке третьем. Или померещилось?

– А вот пугать меня себе дороже, подгузников и дезодоранта в доме нет. Без меня летите куда хотите и кусайте там потом свои локти с лопатками, – саркастично осклабился я, беря их на понт. – Дык, я ж разве супротив жениться? Давайте, несите её сюда. Поженюсь, стало быть, и дело с концом о семи миллионах на полкило овсянки, поехали в Рай, светлой памяти Гагарина. – Показушно осенив чело крестом, сделал вид, что готов приступить немедля.

– Не–не–не, не так дело делается. Так только сказка сказывается и тиражируется в формате аудиокниги. Иди и найди её, да не ошибись с перепуга–то и от диавольского поспешения.

– Дела идут хорошо, уже в прокуратуре. – с вызовом на дуэль простонал я. – Дом хотя бы скажите или улицу, изверги–мучители, жандармов на вас не напасёшься.

– Она сама к тебе нагрянет, когда её совсем пропьёшь, не напрягайся и не парься, но будь во все окуляры и сердце дзену поручай²⁰.

«Великолепно!», сыронизировал ли, сарказнул я мысленно.

– От именно – великолепно! – Подслушали они мой сарказм и наложили резолюцию. Только я подумал в кавычках, а они без оных, то есть всерьёз, буквально, без всяких вам там иносказаний. Ва-банк и ни шагу на месте.

– А ежли обшибусь, да не на той оженюсь, или вовсе муляжом атомной бомбы надумаю всех запугивать, али мужичка себе натяпаю писястого всем ветрам и ураганам на зависть? – Стал я прощупывать варианты и торговаться, Аврааму подобно, в прибрежных районах Содома выторговавшему племянника Лота и двух его дочерей. О жене не договаривались, вот и пущай «соляные столбы – ориентиры на свет»²¹. И спичке моей осталось не долго гореть.

– Тогда только в Ад, без вариантов. Ты хочешь в Ад?

– «Что воля, что неволя»²² один хрен с постным маслом редьки не слаще. В принципе по–барабану, лишь бы отсюда²³. – На полном серьёзе ответствовал я. – Князь мира сего уже при дверях, а у нас не прибрано дорогого гостя встречать. Лучше из окна и огородами вброд через кладбище.

– Это только так кажется, что хуже не бывает. Апостериори вспять дёрнешься, а билеты тю-тю. – Дальновидно и философично заключили они.

– А там из Ада в Рай никакой лазейки что ль? – Съехидничал я, тестируя их знание–познание солёный огурец по святым местам фолка ашкенази²⁴.

– Бездна промеж них непреодолимая, с подвесными мостами там просто беда. – Как–то бесперспективно сказал верзила, тот, что по центру.

– Это отчего ж такая безнадёга и такой, стеги меня Троцкий, безысходняк? Неужто так далеко отстоят? – С усмешкой спросил я опять.

– Так традиционно неизменно: за деньги свят не будешь²⁵. Местность–то одна, ощущения разные, – сказал тот, что слева.

– Личностное восприятие действительности. – Дополнил правый.

– Всё как везде и всюду, никакой инициативы и новаций, ни реформ, ни революций… Скучновато в Раю. Окей. Двери закрываются. – Поднял я перед грудью руки крестом.

– В каком смысле? – Не догнали мой трамвай Триглюкие.

– В смысле проехали. Кто не успел выйти, готовьтесь к выходу заранее, следующая остановка Альфа Центавра.

– Там тоже ничего интересного, хотя и есть с нами сходство²⁶, но мы не будем выходить.

– Поня-я-тно, – пробубнил я себе под нос, а вроде временами с юмором. Или это я теперь не догнал их трамвай?! – И как я её узнаю, единственную и неповторимую?

– Узнаешь. В сердце войдёт, не выселишь. Даже с работниками ЖКУ и полицаями. И судебные приставы не помогут. Все узнают и часто мимо проходят, но так в башке всю жизнь и носят, не выбросят, всяким хламом потом затушёвывают. – Только теперь заметил, что так они и говорят по очереди: средний, левый, правый и снова средний, по треугольнику, посолонь, по часовой стрелке. И мне даже, на секундочку подморгнуло в центре треугольника Всевидящее Око, резонируя с моим третьим. Неужели всё-таки глюки?

– А без жены никак? Нафига она мне в Раю–то, там же и без неё нормуль. Всё–таки Рай, а не Канары захудалые. Хотя, я бы и на Канарах вечность скоротал. Давайте без неё на Канарах и ну его этот Рай в афедрон²⁷. – Продолжаю я их ЕГЭшить.

– Как сказано про первого джентльмена планеты, когда он был один дома, в Раю: «не хорошо быть человеку одному» (Быт. 2:18), тем паче дома. Видишь, даже в Раю одному не хорошо быть, Бытие в этом случае не Рай, но Ад. Для Ада Бог есть Ад. Не хорошо, нелепо, не красиво, не добро зело.

– Ну, я думал, это еврейские коммерс–байки, чтобы лохов разводить на свадебном бизнесе: фата, цветы, вино, кольцо и тортик симпатичный… Это ж какие реки бабла на всё это утекают, не рыдай мене мати, не к паркуру²⁸