Я не могу сказать, что стиль автора безупречен, но все эти рассказы – отнюдь не графомания! Автор – реальный писатель, никакой не начинающий и его рассказы – настоящая русская словесность в классическом духе, городская проза. Да, обычное, традиционное повествование, без вывертов и стремления к эпатажу, но автор пишет о том, что испытал и прочувствовал, и достоверность описываемого с лихвой перекрывает те или иные огрехи, о которых нет смысла говорить в коротком предисловии.

Советую автору не останавливаться и продолжать писать. Писать, как голова велит, в надежде, что написанное найдет своего читателя. Мне, как читателю, особенно запомнилась "Рыжуха". Неуверен, что монологи-рассказы от имени женщин, покажутся женщинам убедительными, впрочем, это у них надо спросить.

O`Санчес (Александр Чесноков)

Песни моего века

«Ты у меня одна …»

Её звали Лидка! Мы были одноклассниками, и в начальной школе я дергал ее за толстые золотистые косы, она же в ответ бросалась в меня чернильницами. Современные школьники даже не слышали, что это такое – чернильница, а в шестидесятые годы прошлого века ученики писали в тетрадках перьями, не гусиными, конечно, как Александр Сергеевич, ауже стальными. Перед уроком на каждую парту дежурные ставили чернильницу-непроливайку. Это только называлась она непроливайкой, в действительности же чернила были везде – и на партах, и на школьнойформе, на пионерском галстуке и, естественно, на руках и физиономиях школяров.

– Анна Прокофьевна, – жаловалась Лидка учительнице, – а Саша ругается. Он меня «гадиной» назвал!

Наказание было строгим. Учительница пересадила меня с «камчатки»на первую парту, прямо напротив своего стола, а рядом посадила её,«ябеду» и «гадину»! Хорошо, что это случилось перед летними каникулами, и во втором классе я снова вернулся в последний ряд.

По-новому я стал смотреть на Лидку классе в шестом. Ведь девочки взрослеют раньше мальчиков. Мы, пацаны, стали замечать, что одноклассницы постепенно превращаются из «гадких утят» в красивых «лебедушек»! На их телах, до этого гладких, стали проявляться разные неровности, на груди и пониже пояса, и рекордсменкой в этом превращении была Лидка. Пока мы, её одноклассники, только начали «оперяться» и еще продолжали играть в войну, она стала пользоваться успехом у старших. В седьмом классе я уже сам был бы не прочь сидеть сней за одной партой, но не знал, как это сделать. Решил воспользоваться старым, но слегка модифицированным приемом – стал при удобном случае к ней прижиматься, а однажды даже положил (как бы случайно) руку на её грудь. «Нахал» – возмутилась Лидка и отвесила мне смачную оплеуху. Учителям она на этот раз жаловаться не стала.

К восьмому классу она обрела почти окончательные свои формы.Говорят, что если хочешь знать, как будет выглядеть твоя невеста через двадцать лет, посмотри на ее мать. Лида и в 14 лет была копией своейматери. В ее фигуре было все – и пышная округлая попа, и талия, и груди третьего, а, возможно, и четвертого размера. Сзади её фигура напоминала формой гитару.

Да, гитара! Как раз в восьмом классе мы все поголовно стали учиться играть на шестиструнке. Это оказалось довольно просто – освоил три аккорда и бой – «восьмерку», и ты уже можешь исполнять под гитару весь небогатый репертуар. «Уа! Уа! Куда вы спешите гурьбой? Уа! Уа!Меня захватите с собой…», выпив самой дешевой «Яблочной» наливки (по 98 копеек), неистово голосили мы под гитару. Когда количество аккордов дошло до восьми-десяти, можно было исполнять и более серьезные вещи. Как раз в это время вышел на экраны фильм «Вертикаль»,и мы стали копировать голос Высоцкого. Не припомню уже, кто завез внаш поселок песню, которая всем очень понравилась. Начиналась онасловами: «Ты у меня одна…». Уже окончив школу и попав в Ленинград, яузнал, что автор этой песни – Юрий Визбор. А тогда мы с упоением,перевирая мотив и слова, пели: «Нету другой такой ни за какой рекой, нетза туманами, дальними странами…!»

Как-то в начале восьмого класса нас вместо занятий отправили собирать картошку на совхозном поле. В то время это было обычным делом. Пока ждали машину, которая должна была нас увезти с полей, развели костер из сухой ботвы и стали печь картошку. Мы часто это делали, если успевали , а в тот раз машина задержалась. Не то, чтобы мы были сильно голодны, но это же романтично и вкусно, да и вдобавок ко всему еще и погреться можно у костра. Был уже конец сентября, и вечерами становилось прохладно. Мы уселись кружком у огня на свои ведра и, обжигаясь, уплетали за обе щеки выковыренную из углей картошку.Рядом кто-то «мурлыкал» под гитару

– Спой, Саня, свою коронную, – стали упрашивать меня девочки.

« Ты у меня одна,

Словно в ночи – луна,

Словно в степи сосна,

Словно в году весна!»

Я пел и смотрел в глаза Лиды! Её губы, как и у всех, были измазаны сажей от горелой картофельной кожуры. Этот образ так и запечатлелся вмоей памяти на долгие годы. Показалось тогда, что она поняла: это к ней я обращался словами Визбора. Передав гитару другому, я втиснулся со своим ведром между Лидой и Валей. Мне казалось, что тепло идет не от костра, а от Лиды. Я чувствовал ее тепло, и мне даже показалось, что онасильнее прижалась ко мне. Мне хотелось, чтобы это длилось вечно, ноподъехавший грузовик ослепил яркими фарами нашу компанию, все похватали свои ведра и побежали занимать лучшие места в кузове.

С того памятного вечера я постоянно думал о Лиде и, наконец, решил действовать. Написал записку и подсунул на переменке в её учебник. Умане хватило написать: «Ты красивая, ты у меня одна, я люблю тебя…»! Яназначил ей свидание ночью, где-то на окраине поселка, в заброшенном саду. Естественно, она не пришла. Может, не нашла записку, а может,решила, что с дураками, вроде меня, нефиг связываться. Напраснопрождав около часа, я отправился к её дому. Жила она с родителями ибратом в «немецкой слободе».

Дело в том, что застройка в нашем поселке делилась на казенную и частную. Частные дома строили в основном немцы: привозили с Урала леси рубили основательные дома. Помнили еще их старики, как до войныжили в своих домах в республике немцев Поволжья. При доме были все удобства, хозяйственные постройки, колодец, амбары, коптильни иобязательно палисад с цветами. Все продумано, чистенько, аккуратненько, ну, как у немцев. Ordnung¹ , одним словом. Двор обносили высоким забором с воротами и калиткой, только палисад отделяли от дома редким забором из штакетника, наверное, чтобы с дороги был виденвыкрашенный фасад дома, окна с наличниками и кусты с цветами. Многобыло цветов у немцев.

Преодолев такое несерьезное препятствие, я пробрался к освещенным окнам Лидкиного дома. Не знаю, почему меня не учуяли собаки и не подняли лай? Может быть, и не было у них вовсе собаки. Мы все жили тогда открыто и просто, двери на замок никто в поселке не запирал, когдауходил из дому, разве что набрасывали щеколду, да вставляли в неёпалочку, чтобы сквозняком дверь не открыло и не зашла в хату скотина.

Рискуя быть замеченным, я прильнул всей своей глупой физиономией к оконному стеклу. Нормальному обзору мешали занавески с вышытымикрестиком готическими буквами и ангелочками, но кое-что в щелку междузанавесками я-таки увидел. Похоже, семейство уже готовилось ко сну, еёмать ходила по комнате в белой ночной рубашке, плотно облегающей богатое плотью тело. Она внимательно посмотрела в сторону окон и, повернув голову, что-то сказала в глубину комнаты. Слов я не расслышал,но сильно перепугался.

– «Неужели заметила?

Хотел было уже бежать, но увидел, как из-за занавески не спеша вышла Лида, тоже в «ночнушке». Непривычно было видеть ее не в коричневом школьном платье с черным передником. Все её прелести были представлены на мое обозрение. Великолепная грудь с крупными соскамии большими коричневыми ореолами рвалась на свободу из кружевного пеньюара. Она, наверное, только закончила расчесываться, и волосы, разбросанные по плечам и спине, свисали до самого изгиба спины.

Я сразу же вспомнил, что буквально на днях мы «проходили» по немецкому языку стихотворение Гейне:

«Die schönste Jungfrau sitzet

Dort oben wunderbar;

Ihr goldnes Geschmeide blitzet,

Sie kämmt ihr goldenes Haar». ²

– Лорелея! Божественная Лорелея!

Больше ничего я разглядеть не успел, мать подошла к выключателю, и видение растворилось. Я стоял под темными окнами не в силах покинуть место, где был зачарован этой красотой.Пришел домой, погасил свет и долго не мог прийти в себя. Образ моей Лорелеи стоял перед глазами. Счастливый, я уснул только под утро.

В классе старался встретиться с ней взглядом, но она словно специально не смотрела в мою сторону. Меня это сильно мучило, но подойти и объясниться я не решился. Точнее, я даже не додумался до этого простого действия.

Вокруг Лидки всегда крутились многие, но вскоре у неё появился постоянный «ухажёр», и я потерял всякую надежду на взаимность. Страдал, конечно, молча наблюдая за тем, как после занятий её портфельнесет другой, более смелый и находчивый.

– Ну какой же я дурак! Почему не догадался предложить ей свою помощь, решать вместе задачки по математике, в которой она «плавала»?

Моя душевная рана постепенно зарастала, затягивалась, и только услышав в чьем-нибудь исполнении песню: «Ты у меня одна…», на менянакатывала грусть. Сам я, к удивлению окружающих, эту песню большене пел.

Когда мы закончили восьмилетку, родители отправили Лиду учиться в город , где жили какие-то родственники, а большинство из нашего класса, в том числе и я, доучивались в соседнем колхозе. Поселок основали немцы-колонисты с Украины, переселившиеся сюда по столыпинскойреформе. В отличие от «наших», бывших поволжских немцев – протестантов, эти были католиками. Кроме немцев, в поселке жили и сосланные в 1939–40 гг. поляки.

С понедельника по пятницу мы жили в интернате, а на выходные за нами приезжал совхозный автобус. По дороге все весело и радостногорланили популярные песни, в том числе и «Ты у меня одна…».

Правду говорят, время лечит, и к концу девятого класса слова этой песниперестали ассоциироваться у меня с Лидкой. К тому же я был снова платонически влюблен. Её звали Эмма. Тоже немка, и тоже фигуристая, как и Лидка.

Все мальчишки в интернате поголовно увлекались культуризмом. Каждый составлял себе комплекс упражнений. Никаких специальных снарядов у нас не было, все делали из подручных материалов. Старые утюги заменяли нам гантели, тракторные катки, надетые на кусок трубы, – штангу. После шести вечера учебники откладывались в сторону и наступало время тягать «железо». На вдохе – полное напряжение мышц, на выдохе – расслабление. Вдох-выдох, вдох-выдох! Одним из важных мотивов для занятий культуризмом было понравиться девочкам! На переменках мы все группировались у перекладины, которая стояла в широком коридоре школы, и изгалялись как могли. Девочки кучковались где-то рядом, о чем-то весело болтали, периодически бросая взгляды в сторону турника.

– Юра, а ну-ка склепку – подзадоривают ребята друг друга,заметив, что красавица Валя скосила глазки в нашу сторону.

– Давай, Санек, крутани-ка «солнышко», – орут кореша, увидев, что к группе девчонок присоединилась Эмма.

На школьных вечерах я ждал, когда объявят «белый танец», и она пригласит меня. Пусть это будет Сальваторе Адамо. Как цепляет за сердцеэта грустная, но такая пронзительная и нежная песня:

« Tombe la neige

Tu ne viendras pas ce soir

Tombe la neige.

Et mon coeur s’habille de noir». ³

Эмму «увел» у меня из-под носа местный мальчуган. Он не стал ждать,когда она его пригласит на танец, а пригласил сам, но эту душевную«катастрофу» я пережил уже не так болезненно.

Летом я узнал, что «хорошая девочка Лида» будет учиться и жить вместе с нами в интернате, и не мог дождаться встречи со своей Лорелеей!Но увидел я совсем другую девочку. Вместо длинных золотистых волос – короткая модная стрижка, короткая юбка, глубокое декольте. Дешевая помада портила ее рот. Какая-то распущенность, раскрепощенность в ее поведении бросалась в глаза! Она гуляла напропалую с местными ребятами, «колхозниками», как мы их презрительно называли.

Её сразу же невзлюбил наш воспитатель по фамилии Штольц за то, что она часто неявлялась к отбою, или сбегала ночью на свидание через окно. В конце-концов он добился того, что Лидку выгнали из интерната, и последние месяцы перед выпуском она снимала жилье в поселке. Думаю, что для нее это было еще и удобнее: не надо считаться с этим гордецом⁴ и торопиться к отбою.

Окончив школу, я уехал в Ленинград, откуда меня призвали в армию. Уже получив повестку, я вернулся на несколько дней в родной поселок и неожиданно столкнулся с Лидкой. Мы с ней мило поболтали, вспомнили школьные годы и договорились вместе пойти в кино на вечерний сеанс.

Народу в зале было мало, мы выбрали места подальше и потемнее. Как только погас свет, я попытался её обнять.

– Не отвлекайся, смотри кино…

Какое кино? Я больше ни о чем не мог думать, во мне вмиг проснулись юношеские чувства. После сеанса мы «заблудились» на детской площадке, сидели в домике и целовались взасос. Только большего она мне так и не позволила. Она, опытная уже женщина, играла со мной, как кошка смышкой, точнее, как кошка с маленьким котенком. Я сильно на нее обиделся, назвал дурой и ушел.

А после армии жизнь затянула меня в свой водоворот: студентки, аспирантки, молодые, пожилые. Успел несколько раз жениться и развестись. Лидку вспоминал, конечно, когда натыкался на её фотографии в старых альбомах. Да, красивая была девочка, но не стала моей единственной. Перевернув страницу альбома, я тут же её забывал. Правда, с песней Визбора ассоциации были стойкие. Как там у Булгакова:

– Вспомнят тебя, вспомнят и меня.

Услышу песню «Ты у меня одна…», сразу вспоминаю хорошую девочку Лиду! Действительно, хорошую, без всяких кавычек. Такой и помнил её, свою Лорелею, увиденную той ночью в окне.

Лет десять, пожалуй, прошло, когда в очередной свой приезд на родину я узнал, что Лида отбывает срок за убийство в лагере. Подробностей добиться ни от кого я не смог, но говорили, что она вместе с любовником убила своегомужа. Где сидит, сколько дали? Первой реакцией было поехать, проведать, но у меня –трое детей, и «новая» жена явно меня не поймет. Жалко Лидку, конечно, стало. Мог ли я подумать тогда, когда дергал этого ангельского ребенка за косы, что так трагично сложится ее судьба?

И опять лет, пожалуй, через десять, в очередной свой приезд, я встретился с бывшей одноклассницей Валей. Ну, разговорились, начали вспоминать школьные годы, одноклассников. Слово за слово вспомнили и про Лидку.

– Где она, как? Давно освободилась? Где живет?

– Да Лидка живет недалеко, в соседнем поселке, – сообщила мне Валя, – давно уже освободилась.

– Вот бы съездить к ней, пообщаться: двадцать лет не виделись. Ты, наверное, помнишь, как я любил ее в юности сильно, как пытался за ней ухаживать, да она на меня внимания не обращала. Может, если сошлись бы мы с ней тогда, совсем по-другому жизнь её сложилась.

– Ну, ты идеалист, Санька! Была я у нее в гостях с месяц назад. У нее все разговоры только о выпивке да о грубом сексе! До «белочки» допилась, при мне чертикам ногти стригла.

В общем, отговорила меня Валентина, так и не поехал я в тот раз к Лиде. Может, и к лучшему. Позже уже узнал, что она умерла.

Так и осталась она в моей памяти той, «хорошей девочкой Лидой!» Моей Лорелеей! Ведь только памятью живет человек, доброй памятью!

«Ты у меня одна…», любовь первая, безответная, такой и останешься в моей памяти!

«Нету другой такой

Ни за какой рекой,

Ни за туманами,

Дальними странами.»